Трудные страницы Библии. Ветхий Завет - Энрико Гальбиати

Очень показательна в этом отношении книга Иова. Она рассказывает о происшествиях из жизни Иова, человека богатого и праведного, подвергнутого Богом испытанию всевозможными бедствиями. Преодолев испытание, Иов щедро вознаграждается еще большим благосостоянием. В этом рассказе нет ничего неправдоподобного. Аналогичные случаи происходили не раз, вполне возможно, даже у нас на глазах. Однако текст изобилует подробностями, которые вставляются в это удивительно соразмерно построенное повествование. Например, указано точно, что Иов имел семь сыновей и трех дочерей, что у него было семь тысяч овец, три тысячи верблюдов, пятьдесят пар волов, пятьсот ослиц, и после испытания все удвоилось. Его дети каждую неделю по очереди приглашали друг друга на пир. Грабители, напавшие на его стада, принадлежали к племенам Савеян и Халдеев. Указаны имена и родина трех друзей, пришедших утешать Иова. Семь дней и семь ночей они сидят на земле, потрясенные зрелищем полного разорения, навлеченного несчастьями на бедного Иова.

Кроме того, между второй и последней главами, написанными прозой, находятся ни больше ни меньше как тридцать девять стихотворных глав, в которых элемент повествования отсутствует. Они представляют собой диалоги, посвященные мучительной загадке, страданиям праведника, разрешаемой в том уроке, который Бог дает Иову «из бури».

Все побуждает полагать, что пролог и эпилог, героем которых является Иов, вытекают из этого весьма долгого разговора. А это означает, что перед нами не историческая книга, а книга премудрости, возможно, берущая за основу события из жизни персонажа, который существовал в прошлом. Если такая постановка вопроса окажется верной и для других книг Ветхого Завета (или их частей), то всякий раз это нужно будет показывать.

Но как в менее очевидных случаях провести границу между тем, что принадлежит факту, о котором рассказывает автор, и тем, что принадлежит способу изложения событий? Это можно сделать, только зная литературные формы, соответствующие критериям автора. Мы видим, что речь идет о деле очень трудном и при нынешнем состоянии библеистики далеко не всегда приводящем к несомненным результатам. В следующих главах перед нами предстанут примеры некоторых из этих критериев, которые создавали как бы предустановленное соотношение между формой и реальностью.

Историческая действительность и приемы редактирования

Что представляет собой редактирование, мы можем уяснить на примере нашей литературы. Взгляните, как подается история родины в книгах, предназначенных для начальных школ. Вся совокупность фактов предстает здесь не только в кратком, но и в упрощенном виде, рассматривается под определенным углом зрения и приобретает нарочитую привлекательность благодаря конкретности изложения. Главный критерий — приспособление материала к детской психологии.

7. Как и детская психология, психология народная любит драматизм в повествовании. В связи с этим напомним слова А. Дюрана: «Прежде чем определить границы редактирования, надо принять во внимание особенности таланта автора, а также, и главным образом, литературные обычаи его эпохи. И вот, вкус древних евреев находит удовольствие в драматизации не только повествования о событиях (к чему его более или менее принуждает отсутствие косвенной речи), но также и перипетий внутренней жизни или тайн невидимого мира. Отсюда берут начало библейские инсценировки, способные ввести в заблуждение недостаточно подготовленного читателя» [28]. Вот пример рассказа, драматизированного из-за отсутствия в еврейском языке косвенной речи:

«По смерти Иисуса вопрошали сыны Израилевы Господа, говоря: кто из нас прежде пойдет на Хаианеев, воевать с ними?

И сказал Господь: Иуда пойдет; вот, Я предаю землю в руки его.

Иуда же сказал Симеону, брату своему: «войди со мною в жребий мой, и будем воевать с Хананеями; и я пойду с тобою в твой жребий. И пошел с ним Симеон» (Суд 1, 1–3).

Если учесть, что Иуда и Симеон здесь не два человека, а два племени, становится ясно, что сопутствующие обстоятельства диалога, безусловно были иными. Мы рассказали бы о том же эпизоде в более общей форме: «Колено Иудино предложило колену Симеонову заключить военный союз против Хананеян». И автор священной книги только это и хотел сказать.

Книга Иова также дает нам пример того, как реальность невидимого мира может быть объективирована и как она описывается в драматической форме:

«И был день, когда пришли сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и сатана.

И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу, и сказал: я скитался по земле и обошел ее.

И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный и справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла.

И отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязен Иов?

Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле.

Но простри руку Твою и коснись всего, что у него; — благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: вот все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня» (Иов 1, 6-12).

А вот комментарий Св. Фомы Аквинского [29], из которого видно, что наши рассуждения о литературных формах не столь уж новы:

«Здесь прежде всего следует обратить внимание на то, как Господь проявляет Свою заботу о делах человеческих и управляет ими. Это представлено символически, в форме загадки, как обыкновенно бывает в Св. Писании, которое описывает предметы духовные под видом телесных… и все-таки то, что воспринимается посредством чувственных образов, относится не к мистическому, но к буквальному смыслу, ибо буквальный смысл воспринимается прежде всего через посредство слов, безразлично, сказаны ли они в собственном или в переносном смысле».

Похожий пример мы находим в третьей книге Царств:

«Я видел Господа, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем, по правую и по левую руку Его. И сказал Господь: кто склонил бы Ахава, чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском? И один говорил так, другой говорил иначе.

И выступил один дух, стал пред лицем Господа, и сказал: я склоню его. И сказал ему Господь: чем?

Он сказал: я выйду и сделаюсь духом лживым в устах всех пророков его. Господь сказал: ты склонишь его и выполнишь это; пойди и сделай так».

(3 Цар 22, 19–22).

О. А. Ваккари комментирует [30]:

«Простой разрешительный акт со стороны Бога здесь развит в драматическую сцену на небесах и представлен, как положительное распоряжение, исходящее от Бога; это очень впечатляющий литературный прием».

Этот принцип может иметь очень важные последствия. А. Дюран цитирует слова о. Брукера (P. Brucker) в его этюдах ("Etudes"), 109 (1906), с. 688: "Известно, что автор книги Бытия имеет обыкновение обращать в прямую речь все мысли своих персонажей, так что нет ничего невозможного в том, что весь диалог Евы с искусителем происходил в ее душе".

8. Другое наблюдение относится к синтетическому рассказу. Для краткости автор соединяет в одну картину два в действительности различных действия [31].

Есть серьезные основания утверждать, что этот прием иногда применяется в Ветхом Завете. В Евангелии его употребление уже совершенно несомненно: обнаружить его здесь очень легко благодаря существованию многочисленных параллельных рассказов. Попутно заметим, что, так как перед нами прием, употребляемый священнописателями намеренно, он не может свидетельствовать против библейской непогрешимости. Сравним Матф 8, 5 и Лук 7,3.

«Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его:

Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении, и жестоко страдает.

Иисус говорит ему: Я приду, и исцелю его.

Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой; но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой» (Матф 8, 5–8).

«Когда Он кончил все слова Свои к слушавшему народу, то вошел в Капернаум.

У одного сотника слуга, которым он дорожил, был болен при смерти.

Услышав об Иисусе, он послал к Нему Иудейских старейшин просить Его, чтобы пришел исцелить слугу его.

И они, пришедши к Иисусу, просили Его убедительно, говоря: он достоин, чтобы Ты сделал для него это,

Ибо он любит народ наш, и построил нам синагогу.

Иисус пошел с ним. И когда Он недалеко уже был от дома, сотник прислал Нему друзей, сказал Ему: не трудись, Господи! ибо я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой» (Лук 7, 1–6).

Можно сказать, что Матфей рассказывает эпизод сокращенно; то, что сотник говорит своим посланникам, сообщается, как сказанное непосредственно Иисусу. Таким образом, картина очень упрощается. Тот, кто прочтет только Матфея, представит себе эту сцену не так, как она выглядела на самом деле, но и Лука, хотя его описание более полно, не отражает это событие во всей его полноте. Сколь многое и здесь приходится дополнять нашему воображению, без всякой уверенности в том, что наши предположения соответствуют действительности. Поэтому больше всего здесь подходит слово приближение, примененное о. Лагранжем к историческим произведениям: «Критическая история есть приближение к истине посредством письменных документов» [32].