Над уровнем моря - Владимир Чивилихин

Звезды тут крупные, какие-то совсем белые и своими длинными острыми лучами достают прямо до глаз. Жарища там, конечно, на звездах на этих, но лучи ничего не доносят, даже будто холодно. Да нет, такой холод здесь из-за высоты, но оттого, что это понимаешь, не становится теплее.

- Вить, а ну, как за тобой не придут?

- Как это не придут? Не может быть!

- Все может быть, Витек!

- Жамин давно уже хватился.

- А вдруг он, повторяю, вот так же лежит сейчас где-нибудь? Или кружит по распадкам?

- Да нет, вода выведет к озеру. Не болтай, придут скоро, чаю сварят, кусков семь сахару в кружку кинут...

Очнулся, когда было совсем светло и поверху сиял голубой проем. Обычное по утрам чувство беспомощности - удел всех близоруких - сразу сменилось тревогой, потому что нога Х заночь сделалась тяжелой, как бревно, и расперла сапог. Холода она совсем не ощущала, а сам я весь дрожал, и зубы стучали. Надо было сесть, собрать все мускулы и унять дрожь, а то так и зайдешься в трясучке. Неужто поспать удалось? Или снова сознание терял? Не поймешь. Сколько времени сейчас? Уже день, должно быть, потому и небо не утреннее.

Закурил. Река шумела, будто издалека. Временами только словно бы камнепад слышался или телега по тряской дороге, какие-то гудки, но тут же уши снова закладывало. А вот вплелся в голос реки какой-то треск, и я понял, что это... Что я понял? Тогда я ничего не понял. Просто подумал, что так и должно быть. Вертолет!

Но где же он? На том кусочке неба, что был выделен мне, - ничего. Где-то валит над ущельем, а может, и с гольцов так доносит. Что-то надо делать! Скорей! Чемоданчик лежал рядом, раскрытый и пустой. Я трахнул углом о камни, потом створом, и чемодан развалился. Разодрал его на досочки, быстро поджег. Может, заметит пилот? Дым ни с чем в тате сейчас не спутаешь - тумана нет. Скорей! Дерматин истлевал на углях с хорошим дымом, и я нарочно гасил огонь, чтоб чадило. Про ногу забылось, и согрелся я сразу может, от огня, может, и от надежды. Ищут!..

Прислушался. Снова приглушенно и монотонно гудела река в камнях. Постой, а может, это совсем не меня искали, а просто арендованный геологами вертолет вез образцы или перекидывал людей на новое место? Пожарный патруль тоже мог пролетать, и это бы очень хорошо, потому что он всякий дым в тайге возьмет на заметку и перепроверит. Только откуда известно, что в таком колодце можно разглядеть мой жиденький дымок? Стоп! В низком зыке реки будто бы снова послышался мотор. Да, ноет, звенит, будто бы высоту набирает машина.

Нет, ничего. Река. Мне это кажется, что мотор. Надо затушить остатки чемоданчика, сгодятся. Скорее всего, вообще никакой вертолет не пролетал. Показалось.

- Тебе что, Витек, уже стало казаться?

- Что ты этим хочешь сказать?

- Зачем сам с собой разговариваешь? Ты не спятил вообще-то?

- И не думал даже.

- А как ты сам это можешь установить?

- Голова ясная. Если б сейчас попить да ногу без боли переложить, то совсем хорошо бы было.

- А ты знаешь, что у тебя с ногой-то?

- Перелом.

- Слушай, дам я тебе один совет.

- Что за совет?

- Брось думать, займись каким-нибудь делом.

- Ох, и болтун же ты! Каким делом можно заняться тут?

- Узнай, что у тебя с ногой.

- Раздуло ее. Как я сапог сниму?

- Разрежь.

- Где же я нож возьму?

Момент! Вот же он, в костре! Уголки от чемоданчика обгорели - какой ни какой, а металл. Может получиться инструмент. Уголок был горячим еще. Я выкатил его щепкой, и он быстро остыл. Распрямить будущий нож ничего не стоило - мягкое железо после костра легко гнулось в пальцах. Начал точить пластинку на камне, и она хорошо подавалась.

Не знаю, как сейчас сяду, но сесть надо, лежа сапог не разрежешь. С утра нога тяжелела и тяжелела, боль в ней стала неотступной. Сапог заполнился весь, и даже швы на голенище немного развело. Подступила еще боль в тазу - вернее, в правом бедре, и лежать стало можно только на сердце, прямо на сердце. Как же я сяду? Отползти к стене и там уже попробовать? Нет, надо сначала покурить.

Ползти-то всего два шага, но это было тоже расстояние. Ногу держало, будто капканом, но я все же продвинулся немного. Отдохнул и еще продвинулся. Ничего, только взмок весь. Мне надо было успеть до солнца. А оно еще катилось где-то там, над гольцами, но было уже недалеко - клин неба над ущельем бледнел от его близости. Жажда подступала, но о воде нельзя было думать, это я себе еще вчера запретил. Нет воды - и точка! "Нет - и не надо!" - вспомнился старинный девиз туристов.

Выносливость вообще-то у меня была со школьных лет. В походах мне почему-то всегда доставался самый неудобный рюкзак, и, бывало, какой-нибудь здоровяк из старшеклассников вышагивает с гитарой впереди, а я вечно плетусь последним, обливаюсь потом и даже очки не могу протереть, потому что плечи болят от лямок и надо подкладывать ладони, чтоб не резало. "Жилистый ты парень!" - снисходительно говорили

мне на привале, а я отворачивался, чтоб не было видно, как мне Тошно, как тяжело тащить эти консервы. "А неплохо бы сейчас баночку тушеночки!" поймал я себя на запретной мысли. Помню, девчонки манерничали, печенье ели, а батоны бросали в кусты, идиотки-Воспоминания отогнал - они ничему не помогали. Начнем? Я привалился спиной к скале, отдохнул и принялся разматывать тряпицы на сапоге. Это, конечно, была не шина, это были слезы. И сапог резался неважно, особенно крепким был рубец на конце голенища. И вообще эта, так сказать, общесоюзного стандарта кирза делается от души надрез не разорвать. Еще поточил свое орудие, разделил кое-как передок. Откинулся на спину, чтобы передохнуть, и ноге будто бы легче стало - ее теперь не давило.

Разматывать портянку было как-то боязно. Она пропиталась кровью, заскорузла поверху, а ближе к ноге совсем закисла, и от нее шел тяжелый запах. Но смотреть все равно надо, если уж начал. Мухи, откуда ни возьмись, закружились надо мной и какие-то особые - нахальные и злые. Я попробовал не обращать на них внимания, однако они лезли в рану, противно липли к рукам. Быстрее надо все делать!

Я увидел белую кость. Нога сломалась между стопой и коленом как раз посередине, а там, оказывается, две кости. Они разорвали кожу, сместились, п нога стала короче и много толще. Кожа была синяя вся, даже лиловая. И блестела, растянутая опухолью. Края раны безобразно вздулись, но кровь почти не текла, только немного сочилась в одном месте, от которого я портянку не стал отрывать - побоялся, что польет. Решил засыпать это место пеплом.

Эх, от костра-то отполз! Но это нпчего, сейчас лягу и протяну руку. Достану. Да прихватить рейки от чемоданчика, что не успел спалить. Эта шина будет покрепче.

Посыпал пеплом кровь, и она остановилась. Все остальное тоже засылал. Не знаю, почему я поверил, что не внесу в рану столбнячный или какой-нибудь другой микроб? Просто сделал, как решил, и все. Оторвал подкладку пиджака, наложил внутренней стороной - она была почище. Снова замотал портянку. Подклад выдрал почти весь и поделил на ленты. Наложил шину как следует. Рейки были куда прямей и крепче, да и подклад не расползался. Сразу-то боль взяла сильная, но я уже знал, что потихоньку нога успокоится, если, конечно, не перебьет боль, которая все заметней распространялась от бедра. Никакой раны там я не чувствовал - просто, наверно, сильный ушиб.

Ладно. Лечь получше и не шевелиться, чтоб все утихло. Что такое? От реки я будто оглох немного, и шум ее иногда казался тишиной. Вдруг сверху донеслись резкие тревожные крики кедровок, и я почувствовал, что на площадку что-то скатилось. Я открыл глаза и увидел чудо - синюю кедровую шишку. Пища! Я потянулся к ней. Тяжелая и плотная шишка была немного поклевана, однако и мне осталось. Я съел ее всю - со смоляной кожурой, молочными орешками, мягкой и сочной сердцевиной. Пить! Кольнуло в желудке, затошнило, но я пересилил позывы. Долго смотрел вверх, надеясь на новый такой же щедрый подарок, но кедровок не было слышно. Они завопили, когда уже улетали.

Невыносимо хотелось пить. Но лучше было думать о кедровках, чем о воде. Не медведь ли их спугнул? Постой, а если медведь, то он может сейчас и меня спугнуть. Я растянул пальцами уголки глаз, чтоб видеть получше, однако вверху было все привычно. И едва ли медведь ко мне полезет. Еды ему сейчас в тайге хватает, а зверь это осторожный, даже, можно сказать, трусливый. Здесь я первый раз в жизни напоролся на него.

Шел по кабарожьей тропе, увидел его впереди и задеревенел весь. Ветер мне тек в лицо, и мишка не чуял человека, шел и шел навстречу, поматывая башкой. Шерсть у него на загривке переливалась, под ней катались тяжелые мускулы. Остановился метрах в двадцати, подняв, как собака на стойке, переднюю лапу, и принялся внимательно рассматривать меня. Я видел его карие собачьи глаза; в них ничего не было, кроме любопытства. "Очки, наверно, сроду не видал", - мелькнула нелепая мысль. Потом медведь медленно поднялся на задние лапы, чтоб лучше видеть, даже голову наклонил, будто прислушиваясь, и тут я завизжал от страха, закричал, поднял руки. Медведь прыгнул с тропы и понесся в гору с поразительной быстротой...