Ночные бульвары - Богомил Райнов

— Браво! И вперед! — воскликнул кто-то. — Умираю от голода… Умираю от голода по прелестной бутылке.

Mарианна вырывалась, но напрасно. Тот крепко держал ее за талию и она в своем бессилии отцепиться залепила ему пощечину.

— А, кошечка начинает царапаться… Ничего, пусть поцарапается, так еще сильнее возбуждает, — прокомментировал весельчак и потащил ее к внутреннему отделению.

Робер, до этого момента наблюдавший сцену с каким-то сонным безразличием, сделал два широких шага и схватил пьяного за плечо.

— Оставь ее!

— А этот откуда выскочил? — удивился весельчак. — Это что такое? Предыдущий клиент?

— Оставь ее! — повторил Робер и встряхнул его.

— О, смотри-ка, клиент-то — настойчивый. Только он и не подозревает, что преимущество-то — за мной. Что я спал с его любовью еще до того, как он допускал ее существование.

Он отпустил Марианну и неожиданно ударил Робера в лицо с таким порывом, что зашатался сам. Робер нагнулся и со всей силы ткнул пьяному головой в живот. Тот скорчился на полу, но на художника тотчас же накинулись его приятели.

Они были сильно пьяны и не всегда попадали кулаками в цель, но их было трое, и Робер напрасно пытался их одолеть и лишь молотил куда попало, а кружившейся от ударов головой смутно слышал комментарии носильщиков.

— Разнять бы их все-таки надо, — предлагал один. — Совсем уж все в крови.

— Оставь их, пусть накостыляют друг дружке дураки эти, — откликался другой. — Таких мне не жалко.

— Пусть накостыляют, но не тут. Пусть идут в другое место….

И это было последнее, что услышал Робер.

Когда он пришел в себя, то лежал среди каких-то куч пустых ящиков, а Марианна вытирала ему мокрой тряпкой лицо.

— Что случилось?

— Наконец-то! — вздохнула Марианна. — Такой большой мужчина, а от одной бутылки упал. Срам какой.

— Так это меня бутылкой шарахнули? — спросил Робер и машинально приложил руку к темени.

— Не трогай. Я тебя перевязала. А впрочем, это — мелочь, по сравнению с тем, что бы могло случиться, если бы нагрянула полиция.

— Мелочь, потому что не тебе по голове. У меня просто мозги сейчас выскочат. А как все закончилось?

— А как могло закончиться? Содержатель увел тех внутрь трапезничать, а нас выкинул. По-моему, вполне очевидно, что не наоборот.

— Как это я не смог бутылку какую-нибудь схватить…

— Ты и так их достаточно разукрасил. Для художника неплохо. Вопрос сейчас в том — сможешь ли ты идти.

— Лучше прежнего, — сказал Робер, поднимаясь. — Потому что при этой боли в голове и не почувствую боли в ногах.

Он выпрямился и постоял так, ожидая когда пройдет головокружение.

— Правда сильно болит?

— Еще как! Но не от бутылки.

— А от чего? От платка?

— От гадостей того типа. От слов, что он спал с тобой, — уж это-то, наверняка, не галлюцинации были.

— Молчи! Лучше пойдем похлебаем наконец наш суп.

— Предпочитаю купить сигареты.

— Есть и на сигареты… И на чашку кофе для каждого. Но без алкогольных добавок.

Они вошли в одно совсем маленькое бистро, где столики были пусты, потому что здесь носильщики предпочли стойку. Робер увидел в зеркале свое лицо — совсем бледное под красным шелковым платком, которым его перевязала Марианна.

— Ты прямо готовая картина, — сказала Марианна, заметив, что он себя разглядывает. — «Автопортрет с пробитой головой».

— Почему нет? Ван Гог же нарисовал автопортрет с отрезанным ухом.

— Вы, художники, все — малость того. — Она постучала пальцем себе по лбу.

— Не хочется есть, — сказал Робер, когда оба сели. — Я бы лучше чего-нибудь выпил.

— Попал в десятку. И я хотела сказать то же самое.

Они заказали по рюмке дешевого вина и сигареты… Пили и курили, не разговаривая.

— А теперь по чашке кофе, чтоб ты совсем не уснул, — сказала Марианна и позвала официанта.

Все так же молча выпили и кофе.

— Ты что, опять онемел?

— Скажи, Марианна, что за история у тебя была с этим мерзавцем?

— С каким именно?

— С тем, с которым мы дрались…

— Оставь ты — не помню. Один из случайных, чего там.

— У тебя их, должно быть, дюжины были, таких случайных.

— Не знаю. Статистики не вела.

Они заплатили и вышли, и снова отправились в призрачное оживление этого квартала, и долго протискивались по лабиринтам тесных, загроможденных людьми и ящиками улочек, пока вновь не вышли на открытое место.

— Где это мы?

— На Сен-Дени. Рисовал же, а не узнаешь…

— Зато тебе, похоже, она хорошо знакома.

— Пока нет. Попозже, может.

— Когда ты так говоришь, так и хочется влепить тебе по щеке.

— После бутылки ты стал ужасно воинственным. Лучше б ты до нее таким воинственным был. Уйма времени тебе понадобилась, прежде чем вмешаться надумал.

— Просто ждал — смотрел: не пойдешь ли ты с теми.

— Ах, вот как? И правда — почему не пошла? Было бы вдоволь выпивки и никто бы не намекал мне беспрестанно, что я уличная. А ты бы мог все так же разговаривать в уме со своей Марианной — той, прежней, — так как ты в сущности ее ищешь, а не меня.

Он промолчал и она тоже замолкла, и на этот раз в молчании ее было что-то враждебное. Они пришли в «Сен-Дени» — район проституток, — на Себастополь с широкими светлыми витринами, полными низкокачественных товаров, и пошли до «Шатле», а оттуда отправились по Риволи и все молчали, и Марианна уже не жаловалась на свои бедные ноги, и совсем не пыталась нарушить молчание, а шагала, глядя перед собой, и даже не обращала внимание на то, что Робер отстал. Она остановилась только у Бастилии и оглянулась. Робер словно нехотя тащился далеко позади.

— Если хочешь исчезнуть, можешь сделать это смелее. У меня нет намерения тебя задерживать.

Он совсем остановился и прислонился к стене в тени какого-то входа.

— Ну, чего ты там? Прячешься, или тебе плохо?

Она вернулась.

— Подожди немного. Кружится всё перед глазами.

Марианна обеими руками охватила ему лицо.

— Боже мой, да у тебя опять пошла кровь.

По лбу у Робера стекала тонкая струйка крови.

— Слушай, сядь здесь на ступеньку. Так. И жди меня.

— Зачем, куда ты?

— Тебе нельзя так идти. Нам нужен гостиничный номер с краном и постелью. Нам нужны деньги на номер.

— Розыгрыш национальной лотереи состоится только завтра, — пробормотал он, но голос у него был совсем слаб.

— Подожди, сказала тебе, и не спорь со мной. Я проскочу до Рю-дё-Лап. У меня там есть знакомые. Только подождешь, ты понял? Мне может потребоваться порядочно времени, пока я их разыщу.

Робер безразлично пожал плечами. Каблучки гулко, отрывисто и быстро застучали по широкому тротуару, потом затихли на площади.

«Знакомые. У ней все знакомые — из таких мест, где есть „панели“ для шлюх — таких как она сама или почти. Марианна, что из тебя получилось, Марианна?…»

«А ты, когда ее оплакиваешь, всё больше „макро“ мне напоминаешь. Был содержанкой, теперь стал „макро“.

Какой прогресс. Ты — лицемерное животное: гнушаешься шлюх, но не прочь выпить да покурить на их деньги. Хоть бы сигареты мне оставила. Ну да — когда куришь такие сигареты, легче рассуждать о вреде проституции.»

Голова у него снова закружилась и мысли стали путаться. Он привалился спиной к холодной стене, закрыл глаза и попытался уснуть. Наверно, это ему удалось, и когда он очнулся, то напрасно пытался сообразить, сколько прошло времени. Боль притупилась.

Ему казалось, что если он пойдет, то сможет сохранять равновесие. Надо идти. Mарианны никакой нет и ничего удивительного — если она опять нарвалась на каких-нибудь пьяных — тех же самых или других. Он встал, опираясь на стену, и медленно зашагал к площади.

«Раз ты, друг, подаяниями „макро“ живешь, то надо и работу „макро“ исполнять. Надо стеречь женщину да присматривать, чтобы ее другой кто для собственной выгоды не умыкнул.»

Мысли эти вызвали у него отвращение, он обругал себя за них и продолжил медленно шагать по пустой темной площади, пытаясь думать о чем-нибудь другом. Рю-дё-Лап была еще освещена и шумна в этот поздний час — самый поздний час ночи перед рассветом. По тротуарам сновали пьяницы и квартальные женщины, люди, принадлежащие, по крайней мере, по внешности, к «хорошему свету», хулиганы и мошенники в ярких светлых костюмах и темных рубашках, мальчишки-сорванцы в ковбойских штанах и молодые дебютирующие проститутки в платьях-зонтиках.

Робер двигался медленно, внимательно разглядывая прохожих и заглядывая в заведения, битком набитые друг к другу и похожие одно на другое толкающимися и жмущимися друг к другу танцующими парами, тоскливым и бесстыдным воем саксофонов, розовыми или фиолетовыми сумерками и облаками цветного дыма, вьющегося вокруг ламп. Марианны не было. Он медленно дошел до конца улицы — туда, где снова начинался мрак ночи, — и так же медленно повернул назад, и уже снова готовился тронуться к площади, когда увидел выходящую из угловой гостиницы Марианну.