Арбузный король - Дэниел Уоллес

Когда по городу пошел слух, что Люси обучает меня грамоте, они решили поставить в «Антрекоте» еще один денежный кувшин — специально для нее. Люди кидали в него деньги кто сколько мог, как они делали это и для меня, потому что они рассудили: занимаясь со мной, Люси оказывает услугу нашему городу. Ведь если так пойдет и дальше, я стану образованным человеком и сгожусь на что-то еще, кроме стрижки газонов. Я смогу освоить и письмо, научусь вести счета и превращу свою работу в правильный бизнес. Так потом и случилось; я даже заимел собственный офис, где на стеклянной двери большими белыми буквами было написано «ИГГИ», а чуть пониже и помельче «ПОДСОБНЫЕ РАБОТЫ».

Однако я забегаю вперед. К тому же тебя вряд ли интересуют эти детали. Я знаю, ты хочешь, чтобы я рассказал тебе самое главное. Ты хочешь знать, что произошло между мной и твоей мамой.

Догадаться об этом нетрудно, я вижу тебя насквозь.

БЕТТИ ХАРРИС, ВДОВА

Бетти Харрис, особа шестидесяти трех лет, остановила меня на выходе из кафе «Антрекот», заявив, что хочет со мной побеседовать. Она, разумеется, знала, кто я такой и зачем сюда приехал. Обитала она в полуподвальном этаже дома, принадлежавшего ее кузине и расположенного примерно в миле от города. После смерти мужа (несчастный случай на стройке) она находилась на содержании у родственников. Свои жилищные условия она определила следующим образом: «Живу как в хлеву, даром что удобства не на улице». Мы сидели в ее полутемной неопрятной комнатушке с угнетающе низким потолком. На миссис Харрис был бордовый брючный костюм; ее короткие черные волосы были зачесаны назад и зафиксированы в этом положении густым слоем геля. На протяжении всего разговора с лица ее не сходила кисло-мрачная гримаса. Курила она беспрерывно, крепко сжимая губами фильтр и затягиваясь с такой силой, словно старалась высосать из сигареты что-то еще, помимо табачного дыма.

Простите меня за прямоту, но я хочу сразу прояснить свое отношение к предмету, сказав, что ваша мать была Сучкой. С заглавной буквы, пожалуйста, — я вижу, вы делаете записи. И не забудьте отметить, в какой обстановке происходит наша беседа. Милли полагает, что меня облагодетельствовала, разрешив поселиться в этой конуре с электроплиткой и мини-холодильником. Здесь чертовски уютно, особенно когда подвал подтапливает, что случается каждый раз во время дождя. И еще здесь полно сверчков. Надо научиться их любить, потому что если вы этого не сделаете, они превратят вас в меланхолика, а я этого не хочу! Я не позволю житейским проблемам, с которыми я всегда умела справляться, теперь взять верх и превратить меня в одну из этих бледных немочей — унылых, тонкогубых, давно разучившихся улыбаться. А вот я могу улыбаться. Видите? Я только что улыбнулась. Пусть Милли думает, что ее ждут райские кущи за то, что пустила меня в свой подвал. Когда мы с ней встретимся в аду, я поприветствую ее улыбкой.

Вернемся к вашей матери, которая, как я уже сказала, была отменной сучкой. Она принесла много горя в наши края, действуя с бездумным оптимизмом пиромана, получившего в свое распоряжение коробку спичек. Мой муж погиб несколько лет назад, выпав из окна второго этажа. По справедливости эта смерть должна быть записана на счет Люси Райдер. Она относилась к тому сорту женщин, что привыкли без усилий добиваться своего, раздаривая направо и налево обещания и улыбки. Она подавала мужчинам надежду. Проследить ход мужских рассуждений несложно: «Починю-ка я сарай на ее заднем дворе, и она, может быть, угостит меня сэндвичем… — Должна заметить, что ее сэндвичи имели здесь большой успех. — Потом мы посидим-поболтаем, слово за слово, одно ведет к другому, а там все может быть». Что ж, «все может быть» — с этим не поспоришь. Может быть, я завтра найду слиток золота в тарелке с картофельным пюре. «Одно ведет к другому» — тоже верно, и я допускаю, что временами так и случалось. Но отоварить все чеки, выданные ею авансом, она не могла просто физически — в сутках не хватило бы часов. Карл, прости господи его душу, был всего лишь мужчиной. Его нельзя винить в том, что он подвел меня и еще больше подвел себя самого. Его можно было терзать и мучить — что я и делала, — но только не винить. Порой он вызывал во мне жалость, как несчастный побитый пес.

Видите ли, Карл не обладал даром красноречия. Он не умел заделывать дыры в крыше и прочищать засорившийся водопровод. Он не мог похвастаться даже таким пустяком, как наличие пары глаз, — у него была стекляшка вместо левого глаза, который он потерял еще в детстве, наколовшись на штырь железной изгороди. Ему удалось устроиться работать на стройку только потому, что он был силен и мог выполнять простейшие операции: что-нибудь поднять, подтащить и так далее. Между тем все мужчины, которые вились вокруг Люси, умели что-то делать, могли быть ей полезны, и бедолага Карл, пытавшийся примкнуть к этой собачьей свадьбе, не имел реальных шансов на успех.

Затем по городу прошел слух, что Люси учит Игги Винслоу читать. Карла эта новость задела за живое. Сколько помню, его никогда не беспокоила собственная малограмотность, а тут он вдруг возжелал стать великим читателем.

— Ты читаешь вполне сносно, Карл, — сказала я ему.

А он в ответ:

— Какое там сносно — едва по складам разбираю, а в газетах и всяких книжках не понимаю и половины прочитанного.

— А ты пропускай то, что тебе непонятно, — сказала я.

А он:

— Так я и делал до сих пор, но я хочу понимать все, что там пишут.

И вот он попросил Люси помочь ему с чтением, та охотно согласилась, и они назначили время занятий. Свободного времени у Люси было навалом, ведь она нигде не работала по-настоящему, имея возможность черпать деньги из кувшина в «Антрекоте». Для меня тоже ставили такой кувшин после смерти Карла, но он опустел уже через пару месяцев, а кувшин Люси стабильно пополнялся на протяжении почти целого года — все то время, что он простоял на прилавке.

Когда Карл пришел домой после первого урока, я сразу догадалась, что он влюбился в вашу мать. Этот глупо-мечтательный вид и красные пятна на щеках, эта манера отводить глаза всякий раз, как я упоминаю ее имя, — все указывало на то, что у Карла появился большой секрет. Тайная любовь. Я спросила:

— Как прошел урок?

— Отлично, — сказал он. — Мы говорили о том, как одна буква может изменить все слово.

И он прочел мне что-то вроде стишка:

— Один поэт, другой поет, а третий пьет — все буквы знают свой черед. Это про то, что нельзя путать буквы при чтении, иначе не поймешь смысла.

Для бедного Карла это звучало как любовная поэма. Он твердил ее целыми днями вплоть до следующего урока.

Они занимались раз в неделю, и с каждой неделей Карл все глубже увязал в этой трясине. Что бы я ни говорила, что бы ни делала — все его раздражало. Я замечала, как он стал на меня смотреть, видимо сравнивая с Люси Райдер. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто побеждал в этих сравнениях за явным преимуществом. Ее губы, ее глаза, ее волосы — тут ничего нельзя было поделать, потому что Карл твердо знал, чего он хочет. Однако он не мог получить желаемое и в то же время не желал иметь то, что ему принадлежало по праву. Это печальная история — я говорю про нас с Карлом, мистер Райдер. Очень печальная история. Не стану утверждать, что до того мы были счастливой парой, но с какими проблемами мы сталкивались? Деньги, выпивка, ссоры по пустякам. Это были обычные семейные проблемы, и мы могли с ними разобраться. Но когда к обычным проблемам добавилась Люси Райдер, стало ясно: такую нагрузку нашей семье не потянуть.

А она тем временем подняла шумиху по поводу Арбузного фестиваля: мол, все это глупо, архаично и вообще неправильно и пора, мол, с этим покончить или хотя бы изменить программу — и это про старейший фестиваль такого рода в Соединенных Штатах! Она хотела превратить его в «безобидное развлечение, не оскорбляющее ничьего достоинства». Я плохо понимала, к чему она клонит. И в этом я была не одинока. Что она имеет против арбузов? И вообще, кто она такая, эта вертихвостка, приехавшая в наш город всего несколько месяцев назад? Кстати, кто-нибудь знает, откуда она приехала? И как далеко она зайдет в своих попытках учить нас жить? Вы в курсе, что она средь бела дня принимала в своем доме негра и что они вдвоем завтракали на открытой веранде, шутили и смеялись, как старые друзья, на глазах у всех? Люди сначала отказывались этому верить. Полгорода проехало по улице мимо ее дома только затем, чтобы взглянуть на эту картину. Я ничего не имею против негров, а также против завтраков или открытых веранд, так что не изображайте меня в своих записях этакой бякой-букой. Я не возражаю против каждой из этих вещей в отдельности, но мне не нравится, когда их сводят вместе. Вот отсюда и возникают проблемы.