Люблю трагический финал - Ирина Арбенина

Сначала Федорыч решил, что у него глюк — дом-то был старый, толстенный, дореволюционной постройки, ну как он, такой, мог проминаться? Видно, Сивый настолько страстно желал раствориться, стать незаметным, чтобы его хоть на ночь оставили в покое, что навязчивая идея стала воплощаться в реальность, по крайней мере, в его воспаленном воображении…

Однако глюк не проходил.

А стена, продолжая крошиться, проминалась под тяжестью его тела, как стенка картонной коробки из-под бананов, из которых Федорыч когда-то строил себе домик на свалке… Крошилась и ломалась — до тех пор, пока в стене не образовалась настоящая, довольно внушительных размеров дыра…

Все было похоже на волшебное происшествие в каморке папы Карло… И объяснялось, по-видимому, тем, что верхние этажи многих двухэтажных толстостенных дореволюционных домов наспех надстраивали в тридцатые годы, пытаясь решить квартирный вопрос. И если несущие конструкции при этом скороспелом строительстве еще и отличались некоторой прочностью, то иные менее существенные перегородки делали чуть ли не из гипсолита… И теперь от постоянно протекающей крыши такая перегородка отсырела и не выдержала неожиданного натиска… Ведь, кроме Федорыча, на запаутиненном, всегда пустынном лестничном последнем — дальше только крыша! — пролете никто не пытался проверять ее на прочность.

Разумеется, все эти сложные соображения нисколько не занимали Федорыча-Сивого. Он работал, самозабвенно расширяя образовавшуюся дыру. И вскоре уже смог протиснуться сквозь нее внутрь… В темноту пахнущего паутиной чердака, который до этого времени был для Федорыча абсолютно недосягаемым и о котором он мог только мечтать…

Темно здесь было, жуть… Если на улице за узкими чердачными окнами тьма была немного подсвечена фонарями, то здесь хоть глаз выколи… Впрочем, этот недостаток оказался явно несущественным (ну, не книжки же Сивый собирался читать!) по сравнению с другим: крыша здесь, очевидно, протекала, и чердачное помещение, в которое столь чудесным образом попал Сивый, было, мягко говоря, отсыревшим. Мечта оказалась подмоченной, в буквальном смысле…

Федорыч попробовал устроиться в каком-то укромном уголке, но плесенная сырость стала пробирать его почти сразу. Все-таки был он уже староват для таких условий. Кости сразу заныли. Что угодно, как говориться, только чтоб было сухо. И он двинулся дальше, благо двигаться было куда…

Наткнувшись на дверь с каким-то проволочным крючочком, Федорыч благополучно ее преодолел и продолжил свое путешествие по запаутиненной, пребывающей во тьме анфиладе чердачных помещений, отмечая про себя, что местность становилась все суше и, стало быть, комфортнее.

Потом была еще дверь… Впрочем, Сивый сбился со счета — у него давно уже были проблемы даже с самыми простыми арифметическими действиями. Но очевидно было, что крыша здесь уже не протекала. И надежда, что скоро станет совсем сухо и комфортно, была вполне реальной…

Так, пробираясь на ощупь между всяческого чердачного хлама, Федорыч-Сивый и зацепился в конце концов своей лохматой шубой за гвоздь… Освобождаться пришлось долго.

Эта борьба за свободу так его сморила, да и ночь уже была столь поздняя, что Федорыч решил прекратить дальнейшие исследования неизвестной местности, то есть заснуть прямо там, где стоит. Тем более что, сделав еще пару шагов, наткнулся он, больно стукнувшись коленкою, на какое-то подобие дивана… Было здесь, конечно, не жарко, как, скажем, у труб котельной, но все-таки не так сыро, холодно и промозгло, как на улице. Да и Федорыч все-таки был в своей шубе… Которую если и снимал с себя когда, то уж, конечно, не перед сном, а в конце сезона…

В общем, устроился Сивый в своей шубейке на этом невидимом во тьме ложе, свернулся калачиком и захрапел, как храпят пьяницы и простуженные — совершенно оглушительно и беспробудно…

Продрав глаза, Сивый попробовал выяснить, где он, что он и все такое… Обычно, однако, просыпаясь, приступать к таким сложным воспоминаниям он не спешил…

Понял только, что утро, потому как увидел: сквозь мутное чердачное окно прорывался дневной свет… И вдруг припомнил вчерашнее: как получилась неожиданно дыра в стене — и он попал на пустой закрытий чердак, который… Это надо! — Сивый даже задохнулся от такой удачи — чердак может стать его домом! Вспомнил, как зацепился за гвоздь, как нашел какой-то диван… Федорыч похлопал ладонью рядом с собой — и вправду матрас какой-то — вот так подфартило! Он повернулся и…

В общем, утро, которое Федорыч встретил на своем столь счастливо обретенном чердаке, оказалось необычным даже для него, повидавшего в жизни всякого…

Федорыч просто-таки оторопел: прямо рядом с ним на старом матрасе от тахты, разделяя, так сказать, ложе, лежала мертвая баба.

Да какая: в длинном платье, с цветами на груди и, в общем, наверное, когда-то даже красивая, но сейчас уж слишком мертвая.

Федорыч столкнулся с ней, повернувшись, — нос к носу — как в супружеской постели.

Тленье и распад уже вовсю поработали над ее плотью, устояли перед ними только длинные роскошные волосы…

Это был страшный разлагающийся труп, и только Федорыч со своим сверхвысокой концентрации запахом бомжа мог не почувствовать, что лежит ночь напролет с мертвецом. Точно так же его запах мог не учуять только мертвый. Тихой сапой Федорыч сполз с дивана и, натыкаясь на чердачный хлам, пополз искать выход… Нашел наконец дверь, но она была закрыта, притом крепко. Тогда, стараясь как можно дальше держаться от бабы с цветами, он проделал путь, причем крайне долгий, в обратную сторону — к дыре, которую проломил ненароком в подъезде.

Коленки у Сивого тряслись… Он даже струхнул: а вдруг дырку уже замуровали и заделали, и ну как останется он теперь тут один на один с этой страстью…

Но дыра была… Никто ее не заделал.

Федорыч протиснулся в отверстие… И только оказавшись на улице, перевел дух. Мелко крестясь и оглядываясь, он потрусил по Ордынке, подальше от треклятого дома.

Во дворе старого московского дома, где «в том числе», то есть в числе других организаций и фирм, помещался и фонд капитана Дубовикова, были выставлены пластиковые столики — в линию.

Аня с поварешкой в руке, склонившись над большой кастрюлей, разливала суп…

Дубовиков не брал денег за свою помощь, а ей хотелось как-то отблагодарить его за хлопоты… Работа, помощь в благотворительности фондом как благодарность принимались…

Разноперые личности за столом резво уминали бесплатный суп, когда во дворе неожиданно появилась ватага шумных развязных черноволосых женщин в длинных пестрых юбках с маленькими детьми на руках… Они явно рассчитывали на халявный обед.

Аня посмотрела, сколько у нее осталось в кастрюлях супа…

В это время на пороге фонда появился Вихрь.

И остановился, увидев табор.

Женщины тоже остановились…

Дубовиков не произнес ни слова. Но то ли что-то можно было прочитать в его взгляде… то ли еще какая причина… Но цыганки тут же, подобрав юбки, развернулись и заспешили прочь.

— Что это они? — удивилась Светлова.

— А вот и то они… — многозначительно закивал Сивый, — знают, видать, что он их не переносит. Вот и побежали от греха подальше…

— Не переносит?

— Да уж… Знает кошка, чье мясо съела…

— Какое мясо… какая кошка?

— Да уж… Молва-то, она впереди человека летит…

— Какая молва?..

— Ну какая, какая… Это все знают…

— Что знают-то?! — не выдержала Анна тягомотины, которую с таинственным видом разводил розовоносый Федорыч.

— Да то!

— Ты скажешь наконец или нет?

Аня покрепче ухватила поварешку, демонстрируя бомжу, что терпение у стряпухи на пределе.

— А вот и то… Сеструху-то у Олега Ивановича ведь цыганки украли.

— Цыганки?!

Анна застыла с поварешкой в руке.

— Да уж… Добрый человек Олег Иванович, милосердный. А вот этих сорок вороватых — на дух не переносит…

Молчал, как заговоренный… Хотя пьяненьким бомж страсть как любил травить всякие истории… но тут молчал. Так ему было страшно.

Только однажды, наевшись бесплатного благотворительного супа, которым кормил время от времени бездомную братию фонд капитана Дубовикова, Сивый как-то оттаял и поделился со своим соседом:

— Представляешь, баба мертвая лежит на чердаке… Недели три, не меньше, вся уже того… А вот, веришь ли, на груди живые цветы свежие… И замок на двери новый… Ну, вроде как ходит к ней кто-то, понимаешь?

— Да ладно заливать-то… — Сосед фыркнул.

— Это я, по-твоему, про бабу заливаю?!

— Ну, про бабу верю… Мало ли народу по чердакам и подвалам валяется…

— А что тогда ругаешься, что заливаю?

— То и не верю, что цветы… Хрень какая-то…