Золотое руно - Теофиль Готье

На следующий день она вместе с Тибурцием уехала в Париж.

ГЛАВА VI

Квартира Тибурция очень удивила молодую жительницу Антверпена, привыкшую к фламандской суровости и педантизму. Эта смесь роскоши и небрежности ставила ее в тупик. Так, светло — красная бархатная скатерть была брошена на плохонький, хромой стол; у великолепных канделябров самого изысканного вкуса, подходящих бы даже для будуара королевской любовницы, были розетки самого обыкновенного стекла, к тому же растрескавшиеся от пламени сгоревшей до основания свечи. Очень дорогая пузатая китайская ваза чудесного фарфора была пробита посредине ударом ноги и проволочные швы скрепляли на ней звездообразные трещины; редкие гравюры, притом самые первые оттиски, были приколоты к стене булавками; современный греческий колпак украшал античную Венеру, и тысячи разнообразных предметов — турецкие трубки, наргиле, кинжалы, ятаганы, китайские и индийские туфли — загромождали стулья и этажерки.

Заботливая Г ретхен не успокоилась, пока все это не было вымыто, повешено, снабжено подписями; как бог создал мир из хаоса, так же и Г ретхен создала из этого нагромождения очаровательный уголок. Тибурций, привыкший к своему беспорядку и отлично знавший, где что искать, сначала растерялся, но затем привык. Вещи, которые он бросал как попало, чудесным образом опять оказывались на месте. В первый раз в жизни Тибурций понял, что такое удобства. Как все люди с большим воображением, он пренебрегал мелочами. Дверь его комнаты была позолочена и покрыта арабесками, но у нее не было валика; как настоящий дикарь он любил роскошь, но не удобства. Он вполне мог бы, как восточные люди, носить одежды из золотой парчи, подбитые простой мешковиной.

Хотя, казалось, Тибурций вошел во вкус новой жизни, более упорядоченной и, разумной, все же он был часто печален и озабочен. Он проводил целые дни на диване, обложенный с двух сторон подушками, не произнося, ни слова, закрыв глаза и опустив руки. Г ретхен не смела ни о чем расспрашивать, так как боялась его ответа. Сцена в соборе запечатлелась в ее сознании скорбным, неизгладимым воспоминанием.

Тибурций все время думал о Магдалине из Антверпена — издали она казалась еще более прекрасной, она стояла перед ним, как сверкающее видение. Некое идеальное солнце осыпало ее волосы золотыми лучами, платье наделено было изумрудной прозрачностью, плечи блистали паросским мрамором.

Ее слезы высохли, юность расцвела пушком ее румяных щек; она, казалось, совсем утешилась после смерти Христа и, как‑то небрежно поддерживая его синеватую Ногу, поворачивала голову к своему земному возлюбленному. Строгие контуры святости смягчались, растекаясь волнистыми линиями; из‑под облика кающейся вновь проступила грешница; ее шарф развевался свободней, юбка вздымалась более соблазнительными, суетно — мирскими складками, руки любовно раскрывались, точно готовясь захватить сладострастную добычу. Великая святая превращалась в куртизанку, искусительницу. Если бы Тибурций жил в более суеверную эпоху, он увидел бы во всем этом какие‑нибудь темные происки того, кто бродит по свету, auaerens quern devore[42]; он подумал бы, что когти дьявола впились ему в плечо, что он по — настоящему и полностью околдован.

Как могло быть, чтобы Тибурций, любимый молодой девушкой, очаровательной, простодушной, с чутким сердцем, красивой, невинной, обладающей теми подлинными дарами, которые получаешь от бога и не приобретешь ни за какие деньги, упрямо преследовал безумную химеру, неосуществимую мечту, и как его мысль, вообще такая четкая и действенная, могла дойти до такого глубокого заблуждения? Это бывает очень часто. Разве каждый из нас в своем кругу не был тайно любим каким‑нибудь скромным сердцем, стремясь в то же время к иной, более возвышенной любви? Разве нам не случалось растоптать нежно пахнущую бледную фиалку, когда мы шли, устремив взор на блестящую и холодную звезду, бросающую нам насмешливый взгляд из глубины вечности? Разве бездна не притягивает и невозможное не имеет своего обаяния?

Однажды Т ибурций вошел в комнату Г ретхен с пакетом в руках — он вынул оттуда юбку и корсаж зеленого шелка по старинной моде, старомодную кофточку и нитку крупного жемчуга. Он попросил Г ретхен одеться в этот наряд, который чудесно пойдет к ней, и всегда носить его дома; в качестве объяснения он добавил, что очень любит костюмы XVI века и, уступив этой его фантазии, она доставит ему огромное удовольствие. Вы, конечно, понимаете, что молодую девушку не приходится долго упрашивать, чтобы она померила новое платье: Гретхен быстро переоделась, и, когда вошла в гостиную, Тибурций не мог не вскрикнуть от удивления и восторга.

Он только счел нужным изменить кое‑что в ее прическе, и, освободив волосы от зубцов гребенки, он расположил их пышными локонами по плечам Гретхен так же, как у Магдалины на картине «Снятие с креста». Затем он придал иное расположение складкам на юбке, распустил шнуровку корсажа, снял слишком топорщившуюся и чересчур накрахмаленную ко сынку и, отступив на несколько шагов, стал созерцать свое творение.

Вы, конечно, видели на каком‑нибудь особом спектакле так называемые живые картины. Выбирают самых красивых актрис театра, одевают и ставят так, чтобы воспроизвести известную картину. 1 ибурций создал шедевр этого жанра — можно было подумать, что перед нами кусок полотна Рубенса.

Гретхен сделала движение.

— Не шевелись, ты изменишь позу; так замечательно хорошо! — умоляюще воскликнул Тибурций.

Бедная девушка повиновалась и стояла несколько минут неподвижно. Когда она повернулась, он заметил, что ее лицо залито слезами.

Тибурций понял, что она все знает.

Г ретхен молчала, слезы текли по ее щекам без удержу, без усилий, жемчужины скатывались из переполненной чаши ее глаз, чудесных голубых цветков, прозрачных как небо: печаль не могла исказить гармонии ее лица, и эти слезы были прекрасней иных улыбок.

Г ретхен вытерла их тыльной стороной руки и, облокотившись на ручки кресла, сказала каким‑то размягченным голосом, полным глубокого волнения:

— О! Тибурций, как я из‑за вас страдаю! Необычная ревность терзает мое сердце; хотя у меня нет соперницы, я все же обманута, вы все же изменили мне: вы любите нарисованную женщину, ей принадлежат ваши мысли, ваши мечты, она одна кажется вам прекрасной, вы не видите в мире никого, кроме нее; погруженный в это безумное созерцание, вы даже не замечали, что я плачу. А я‑то одно мгновение считала себя любимой, когда была всего лишь двойником, всего лишь слепком вашей любви! Я знаю, в ваших глазах я только невежественная девчонка, говорящая по — французски с таким немецким акцентом, что это вызывает у вас смех; мое лицо нравится вам только как воспоминание о вашей идеальной возлюбленной; для вас я лишь красивый манекен, который вы одеваете по прихоти своего воображения. Но, уверяю вас, манекен страдает и любит…

Тибурций попытался прижать ее к сердцу, но она высвободилась и продолжала:

— Вы говорили мне восхитительные слова любви, вы говорили, что я красива, что на меня приятно смотреть, вы хвалили мои руки, твердя, что даже у феи нет таких тонких, милых ручек. Вы говорили, что мои волосы дороже золотого плаща принцессы, что ангелы спускаются с небес заглянуть в мои глаза и найти в них свое отражение, и при этом так долго задерживаются, что на них за это сердится господь бог; и все это говорилось таким ласковым и проникновенным голосом, так правдиво, что самые опытные женщины обманулись бы. Увы, 65, мое сходство с Магдалиной на картине разжигало ваше воображение и наделяло вай этим искусственным красноречием; она отвечала вам моими устами; я давала ей жизнь, которой у нее нет, и нужна была вам для того, чтобы иллюзия стала полнее. Но если вы получили хоть несколько мгновений счастья, я прощаю вам то, что вы заставили меня играть эту роль. В конце концов, вы не виноваты, что не умеете любить, что вас манит только невозможнее и вы не хотите того, чего можете достичь. Вы самонадеянны, как влюбленный, но обманываетесь в самом себе: вы никогда не будете любить. Вам нужно совершенство, идеал и поэзия, а всего этого не существует. Вместо того чтобы любить женщину за любовь к вам, быть ей благодарным за преданность, за дар ее души, вы все время думаете, похожа ли она на гипсовую Венеру, стоящую у вас в кабинете. Горе ей, если линия ее лба не соответствует желанным очертаниям. Вас волнует гладкость ее кожи, оттенок волос, тонкость запястий и лодыжек, но к сердцу ее вы равнодушны. Вы не влюбленный, мой бедный Тибурций, вы всего- навсего художник. То, что вы приняли за страсть, было только восхищением формой и красотой; вы влюблены в талант Рубенса, а не в Магдалину. Неосознанное призвание художника смутно шевелится в вас и вызывает беспорядочные порывы, над которыми вы не властны. Отсюда все извращения вашей фантазии. Я поняла это потому, что я вас люблю. Гений женщин — в любви, их ум не поглощен эгоистическим созерцанием! С тех пор как я здесь, я пересмотрела ваши книги, перечитала ваших поэтов, я сделалась почти ученой. Повязка слетела с моих глаз. Я постигла много такого, о чем не подозревала. И поэтому я могу Яс'но читать в вашем сердце. Вы когда‑то рисовали, возьмитесь снова за кисть. Вы запечатлеете свои мечты на полотне, и все ваши бурные переживания утихнут сами собой. Если я не смогла стать вашей возлюбленной, то, по крайней мере, буду вашей натурщицей.