Подмены - Григорий Ряжский

Никто не знал, откуда этот ранний доцент кафедры сопромата и теормеха черпает свои нескончаемые знания. Впрочем, было неважно, потому что он же умел так увлечь и развлечь, что, бывало, ему даже аплодировали. Верочка Грузинова бойко хлопала вместе со всеми, даже когда не совсем улавливала смыслы дворкинских пассажей про то и это. Зато в такие славные минуты она легко могла зардеться пунцовым пламенем от гордости за причастность к лектору, за то, что только ещё вчера она целовалась с ним в Нескучном саду, прижимаясь к своему избраннику грудями, призывно плюща их об его мускулистую грудь и ощущая низом живота, как мощно пульсирует в нём неукротимая мужская сила. А ещё знала, что на груди у него, судя по военной фотографии, щёлкнутой в День Победы, размещался медальный иконостас. Плюс – обильно ордена, по другую сторону от места, где бьётся доброе, щедрое сердце.

Невинность Верочка потеряла года за три до знакомства с московским женихом. В то время она ненадолго сошлась с одним приятным местным пацаном, оказавшимся сыном директора одного из тамошних угольных комбинатов. Он был младше на год, но, узнав, кто у него отец, Вера ему уступила сразу, не стала ломаться да набивать пустую цену. Паренёк и сам не успел толком сообразить, влюбился или же совершил с девушкой такое чисто по зову мужских глубин. А пока он разбирался в себе, Анастасия Григорьевна, отшпионив первую дочкину отдачу и выяснив, кто отец у пацана, не преминула воспользоваться ситуацией. Явилась к директору, приодевшись по обыкновению броско и призывно, а вышла из кабинета уже комбинатовской замглавбухшей.

Через месяц-другой любовь у малы́х пригасла и, считай, развалилась окончательно, зато у взрослых страсть, наоборот, только-только начинала разгораться. Была она, само собой, односторонней, хоть директор о том не ведал. Анастасии Григорьевне это, впрочем, никак не мешало, акции её росли вместе с заметным упрочением благосостояния. А вскоре и дочка, ставшая условием необъявленной сделки, оказалась в столичном ученье. И теперь она, второкурсница, готовясь в первый раз отдаться будущему мужу, прикидывала возможные шансы, – чёрт их знает, какие там у них порядки, у этой так непросто устроенной нации. Каких берут, а каким – от ворот поворот? И раз мать у него мёртвая, как сам сказал, то имеет ли слово отец?

Она, конечно, побаивалась выявления необратимой ущербности своей по части нетронутости, но всё же рассчитывала, что пронесёт, что не сделают ей козью морду и не надуют недовольную губу навстречу чистому чувству. Кстати сказать, парочку общежитских связей, по существу никаких, одну – с третьего этажа, другую – с конца коридора, Верка оборвала в один миг, как только постигла, что у преподавателя к ней серьёзно. Так что оба местных дружочка даже не поняли, отчего их безвинно бортанули и теперь она ведёт себя так, будто с каждым из них едва знакома.

То был первый совет Анастасии Григорьевны, которой Верочка сразу же сообщила, что встречается с молодым институтским лектором: немедля порвать всякий компромат, избавиться от любого подозрительного хвоста. И глаза держать строго в пол – упереть и держать, такое обязательно говорит о скромности и невинности, а они это любят, интеллигенция. И главное, чего у него там с жильём, с жилыми метрами – свои или коммунальные?

Наверно, именно поэтому, получив от дочки подтверждение, что – свои, княгиня Грузинова впоследствии была так раздосадована и озлоблена подселением в их каляевский рай этих тухлых захребетников-стариканов, Деворы Ефимовны и её гнутого Ицхака. К тому же ещё им отписали лучшую комнату, Лёкину, с почти что панорамным эркером, с видом на палисадничек с «золотыми шарами» и на опрятный навес, скрывавший зимой и по весне неаккуратные, чернеющие на глазах сугробы.

Готовясь к первым близким отношениям с Верочкой, Моисей тоже с трудом находил себе место. Не то чтобы вид женской крови был ему так уж неприятен, совсем нет, – просто он не хотел её видеть вообще, в принципе, после той нелицеприятной драмы, случившейся в мае сорок пятого. Сама история, если уж на то пошло, практически стёрлась, размылась временем, ушла в сухой песок. И не чувство, испытанное им тогда, не стыд и не позор, но сама картинка, их сопровождавшая, именно она и задержалась. И не в памяти, нет – скорее в глазах, в ощущениях, в мысленных зарисовках. Иными словами, если отбросить пустое и всякую остальную чепуху, он просто избегал вида крови – точно так же, как и опасался не обнаружить её в известные минуты. На каждый из этих страхов имелся резон. Второй из них сейчас был важней, и об этом он думал не раз. С Верочкиной невинностью, если откровенно, столкнуться Моисей всё же ожидал, хотя отсутствие таковой само по себе не стало бы препятствием, просто принудило бы в течение какого-то времени дело это пережить. Пока бы перебаливал, в мыслях, наверно, представлял себе, как не он, а кто-то другой, более везучий, чем он сам, в сладчайшей нервической трясучке делал с его избранницей «это» в самый первый раз. А вполне возможно, что ещё и потом, и не один раз. Но она, его Верочка, так робко смотрела вниз, не решаясь поднять глаза, когда речь невольно заходила о том, не пора ли им остаться наедине, чтобы не было вокруг более ни одной посторонней души и чтобы это уединение, о котором они мечтают, оказалось самым счастливым для обоих. В такую минуту внутренность Моисея Дворкина размякала и резко оттаивала, и душа его согревалась надеждой на эту долгую Верочкину верность только ему, на чистоту и непорочность юности её, отбытой за студёным полярным кругом, в итоге же – на благодатность собственного выбора.

Он мучился, но придумал. Понял, как сделать так, чтобы остаться в неведении насчёт её девического параграфа. Хотя и счёл такую придумку следствием лёгкого помрачения собственного рассудка. Когда она пришла наконец на Каляевку, то доподлинно знала уже, что всё произойдёт между ними именно в этот день. Правда, окончательной стратегии поведения для себя не выработала. Так или иначе, отсутствие главного признака беспорочности её тела по-любому откроется, но всё будет зависеть от того, какие слова подберёт она в свое оправдание. Материно предложение, которое умудрённая житейским опытом княгиня подробно изложила в письме к дочери, в общем и целом годилось, но всё равно не хотелось и его. Что-то мешало Верочке начинать совместную жизнь с обыкновенной лжи, даже в случае, если она, согласившись на замужество, ещё сама не поняла, любит ли она Моисея так, как нужно любить единственного в жизни мужчину, или просто уважает и ценит его, как все институтские. Мама же предлагала не оправдываться и не путаться в показаниях, нагоняя на лицо никому не нужную краску, а заранее изложить скорбную версию бессознательного грехопадения по молодости, имевшего место сразу после выпускных экзаменов, по первой глупой, но безумной влюблённости в одноклассника, с которым они собирались соединиться судьбами. Мальчик погиб, провалившись под лёд, и эта смерть разрушила их планы. После чего у неё не было никого и никогда.

В этой богато сочинённой версии многое собиралось в точку пригодной для всех правды: север, лёд, юность, одноклассник. Не хватало разве что ослепления полярным сиянием в момент смерти пацана. Короче – драма, которая устроит всех. Она же, княгиня, прибудет в столицу чуть позже и при случае, ненароком подтвердит грустную историю несостоявшегося союза двух сердец.

Сначала они посидели за обеденным столом, в гостиной с огромным эркером, выходящим центром заоконной панорамы на скудный палисадник с обильно-жёлтыми шарообразными цветами при крупных листьях-лопастях. К столу Моисей купил бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет.

– Это рудбекия, – пояснил он, обратив внимание на то, как гостья, заметно смущаясь, разглядывает жёлтые цветы перед домом, – они сейчас по всей Москве цветут, в основном по дворам. Только у других они, как правило, обыкновенные, а наши – бахромчатые. Эти будут цвести до первых заморозков.

«Нет, ну что же это такое! – чуть даже огорчённо подумала Верочка, понимающе кивнув. – Он и про это знает. Да он вообще всё на свете знает, ну как ему лапшу эту вешать про мальчика подо льдом?»

– Если ты останешься у меня до заморозков, то увидишь, как это красиво, когда всё вокруг увяло, а они всё ещё красуются, одни-единственные. – И посмотрел на неё, открыто и в упор: – Ты останешься?

– До заморозков? – удивлённо и чуть-чуть игриво переспросила Верочка. – Не дольше?

– Навсегда… – отозвался Моисей Дворкин без малейшей игры в голосе. – Ты останешься здесь навсегда. Начиная с этого дня. Ты согласна?

– Согласна… – пробормотала она, по привычке уведя глаза в пол. – Я всегда была согласна, я всегда знала, что всё так будет.