Завтра не наступит никогда - Галина Романова

– Ты себя мне подай в постели, милая! – строго прикрикнул он на нее, но не громко, правда. – А кашка… Да подождет она, Санек. Иди ко мне…

Завтракали они вместе часом позже. Не рассчитал Марков свои аппетиты, сначала долго из постели ее не отпускал. Потом к овсяной каше еще и мяса запросил. Пришлось повозиться. К столу уселась взлохмаченной, с вспотевшим, раскрасневшимся лицом. И занервничала тут же. Не любила она такой наседкой перед мужем появляться. Уже скоро двадцать лет их отношениям, а она все равно ему на глаза старалась попадаться только причесанной и опрятной.

– Эй, Санек, ты чего нервничаешь? – тут же безошибочно угадал Марков ее настроение. – Кудряшки у нас выбились из прически, так, что ли?

– Саш, отстань, – отмахнулась она, ниже нагибаясь над тарелкой.

– Ээ-эх, дуреха. – Марков улыбнулся и легонько тюкнул ее по носу пальцем. – А я так люблю твои кудряшки, Санек. Люблю, когда ты у меня такой вот растрепыш. И вообще, я тебя всякую люблю!

Марков не лукавил. Он в самом деле любил свою Саньку с семнадцати лет. И с каждым годом, кажется, любил ее все сильнее. Юношеская пылкость заматерела, чувства стали глубже, четче обозначились их контуры. Все для него сделалось давно предельно ясным и понятным: он любит свою жену и будет любить ее вечно. Может, это и несовременно. Не в духе, так сказать, времени. Да, он старомоден! Многие знакомые поменяли своих законных спутниц на молоденьких. Петушились перед ними, хвосты распускали. Принимались посещать танцзалы. Молодежные вечеринки. Усиленно делали вид, что это их вполне устраивает, и это все как раз то, чего они и ждали от новых отношений. Со старой женой все было не так, с ней все приелось, набило оскомину. А тут-то, а тут! Все фонтанирует, все искрит, бурлит и плещется!

Фальшивили, нет?..

А он вот так не хотел. Его все устраивало в Саньке, все. И даже тот самый средний возраст, которого она так страшилась и приближение которого уже как будто было не за горами, Марков тоже любил. Пускай жена немного поправилась, его это устраивало. Пускай морщинки у себя вокруг глаз находила, он только пошучивал. Он любил ее всю: от пяток до растрепанной макушки, со всеми ее новыми складочками, морщинками, лишними граммами. Любил ее брюзжание, любил беспечную болтовню, хлопоты и ничегонеделание. Ему хорошо с ней было: мило, удобно, комфортно, счастливо. И совсем у него не было тяги к какой-нибудь молодой красотке с плоским животом и грудками торчком. И вовсе не хотелось тащиться через весь город к какой-то ее подруге Маське, и только потому, что у той тусняк сегодня соберется – отпад просто. А еще Лева приволок из-за бугра кучу обалденных шмоток, надо бы порыться.

Бр-рр, что за жизнь!!! Марков не хотел танцзала, не хотел отпадного тусняка и в обалденных тряпках рыться не хотел.

И еще зимой не хотелось Маркову ехать на горнолыжный курорт из-за того лишь, чтобы молоденькая киска показала там свои новые цацки и покрутила подолом новой норковой шубы.

– Ты чего, Кирюша, мы же договаривались у матери твоей на Рождество быть?! – изумился Марков, когда Гнедых сразу после Нового года промямлил ему в телефон о поменявшихся планах. – Она же расстроится очень. Ты чего, а?! И Санька планов настроила. Ей дом твоей матушки очень нравится. Красивейшее же место, Кирюша! И на лыжах там с гор катайся, не хочу!

– Понимаешь, Саша, тут такое дело… – вздохнул Кирилл виновато, – Ляля просит отвезти ее, сам знаешь куда. Она там ни разу не была, так что…

Ну почему как молодая длинноногая разлучница, так непременно Лика, Ляля, Софи, Николь? Почему не называться своим родным именем: Саша, Маша, Даша?

Маркову ведь доподлинно было известно, что новую жену Кирилла Гнедых зовут Нина. И что родом та из деревни под Псковом. И голоногое детство она провела на берегу заросшего камышом пруда. И мать у нее там осталась больная и старая. Почему к ней-то не поехать? Почему непременно на горнолыжный курорт? Что она там станет делать-то, Нинка эта? Пыжиться и тужиться, чтобы ее к разряду гламурных жен преуспевающих бизнесменов причислили?

– И на кой черт им все это надо, Санек? – сокрушался он потом, расстроенный тем, что планы на Рождество им всем, включая мать Кирилла, поменяла новоиспеченная Ляля. – Как бы хорошо после сугробов у каминчика погреться в доме Анны Федоровны.

– Они и там после сугробов у каминчика погреются, – сказала его жена, а потом продолжила: – Снимут роскошный номер с видом на горы. Вечерами будут выходить в свет. Танцевать энергичные танцы, вести пустые, ненужные разговоры с совершенно посторонними, ненужными людьми. Затем вернутся в номер, займутся любовью. А после эта Нина-Ляля будет хвастаться своим подругам, как все это шикарно и замечательно у них было. А замечательно вряд ли будет, Саша, потому что все там чужое, включая кровати и простыни.

– Думаешь, Кирюхе это надо?

– Его Ляле это надо, – пожала плечами жена. – Значит, и ему тоже.

– И зачем он с женой расстался, хорошая пара такая была.

Маркову и в самом деле было непонятно решение друга, равно как и его выбор. Нет, новая жена Кирилла была красивой. Пожалуй, даже очень красивой. Но она была настолько пуста и беспечна, что Марков так и ждал от их нового брака подвоха…

– Санек, подойди сюда, – позвал он тоном, не допускающим возражений.

Саша послушно пришла с кухни, где загружала посудомоечную машину и вытирала стол. Послушно встала напротив мужа.

Она вообще была очень послушной женой. Послушной, уважительной и очень любящей. Если бы Марков поступил с ней, как Кирилл поступил со своей бывшей, она бы просто умерла. И отступных никаких не потребовала бы: они бы ей не пригодились, потому что она бы точно умерла.

– Что ты, ну что? – подняла она на мужа глаза.

– Целовать тебя хочу перед уходом, – заявил он и тут же потянул ее к себе, обхватив за поясницу. – Целовать, повелевать, чтобы без меня не скучала. Чтобы без нужды нигде не шлялась по городу. Если что нужно, позвони, пришлю машину.

– Я же сама за рулем, Саша! – взбрыкнула она.

– Знаю я этих баб за рулем!

– Я не баба, я женщина, – она провела губами по его щеке, шепнула в ухо: – Твоя женщина.

– Моя! Ты моя женщина, но… – он отодвинулся к двери, отпуская ее, и снова строго: – Но за рулем ты, Санек, все равно баба! Так что звони!..

Она не позвонит, с раздражающей душу тревогой подумал он, опускаясь в лифте на первый этаж. Никогда не звонит, бессовестная, когда уезжает. Считает, что мешает ему работать своими звонками. А он бесится потом, когда по домашнему телефону она ему не отвечает, а мобильный у нее где-то глубоко в сумочке, а у нее руки заняты пакетами с продуктами, и она спешит к машине из магазина, и потому ответить ему сразу никак не может.