Миронов - Лосев Федорович

Атаман Некрасов, уводя донских казаков в Турцию, завещал не возвращаться в родимый край до тех пор, пока на Руси будет царь.

Вот так донские казаки «ревностно» служили царю-батюшке. Но когда в 1812 году началась Отечественная война, донские казаки первыми встретили неприятеля. В русских войсках насчитывалось шестьдесят донских полков. В ополчение записывались все здоровые казаки в возрасте от семнадцати до пятидесяти лет. Было дополнительно создано еще 26 полков донского казачества. Их заслуги были высоко оценены не только главнокомандующим русской армии князем Михаилом Илларионовичем Кутузовым, но и вызвали неподдельный восторг у многих передовых людей того времени. Великий английский поэт Байрон, восхищенный отвагой и бесстрашием донских казаков, с гордостью причислял себя к их вольному роду-племени. А другой великий писатель Вальтер Скотт писал: «Вид истинного казака предубеждает в его пользу. Черты лица его благородны, в глазах блестит огонь мужества и целеустремленности, в оружии и одежде его, часто вышитой серебряными узорами, виден вкус уже довольно образованный...»

Ах, Миронов, Миронов, неисправимый ты романтик казачества и готов возносить хвалу до небес своему брату-казаку. И все-то восхищенные отзывы вспоминаешь, да все иностранные. А соотечественников? Так ведь вспомнил отзыв Кутузова... А ты вспомни, что сказал «вождь» Лев Давидович Троцкий (Бронштейн). Ну что ж, для объективности вспомнит и его: «Казаки – это своего рода зоологическая среда и не более того... Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море!»

Ну что ты скажешь на эту уничижительную характеристику, командарм Миронов? Кажется, такое про донских казаков еще никто не говорил, даже злейшие их враги. Он, Миронов, может единственное сказать, что у Льва Давидовича, наверное, в генах заложена зоологическая ненависть к донским казакам. Тогда как у донских казаков к нему нет ничего, или почти ничего, потому что даже в противники он им негож... Даже так? Это что-то новое. Ведь с высоты своего высочайшего служебного положения Троцкий властен был казнить и миловать казаков. Все это правда в какой-то степени. Но если внимательно вчитаться в строки Троцкого, то в них ясно проглядывает... страх. Насколько же велик донской казак, если самый могущественный человек государства так боялся его. Боялся до зоологической оторопи. Велика Россия. Велики и ее сыны, донские казаки.

Губит их, правда, иногда излишняя непочтительность, особенно к высокому начальству. Может быть, потому, что привыкли ценить всякого не по словам, а по делам. Ну на кой черт им нужно было тогда устраивать этот балаган?! Вечные балагуры, желающие испытать другого на крепость. Станция Чертково – железнодорожный центр степного казачьего края. Лев Давидович Троцкий в специальном поезде, составленном из купейных вагонов, прибыл на эту станцию. Собрал казаков на митинг, начал выступать, призывая бесстрашно кинуться на белогвардейские полчища...

В это время, когда Лев Давидович, упиваясь собственным красноречием, вошел, что называется, в свою родную стихию, кто-то выстрелил из пушки, потом дал пулеметную очередь... Дурасной народ – эти казаки... А один казак дурным голосом заорал:

– Белые!.. Спасайся!..

Лев Давидович засуетился... Крутнулся. Подбежали два телохранителя, подхватили его под руки, словно он вот-вот свалится на рельсы, и торопливой пробежкой кинулись к поезду. Впереди, расчищая дорогу, такой же прыгающе-торопливой пробежкой мчался еще один телохранитель. Руки держал в карманах френча, из которых угрожающе выпячивались дула наганов... Обмякшего наркома быстренько втащили в вагон. Паровоз, всегда стоящий под парами, пыхнул, рванул, и поезд начал стремительно удаляться.

Грохнул издевательский хохот:

– Нарком драпанул!..

– Вояка!..

– Организовал оборону...

– В портки наклал!..

– Брехать горазд!..

Когда выяснилось, что паника оказалась ложной, бронированный поезд Троцкого медленно приполз на станцию, но сам он из него уже не появлялся.

– Одним словом, Лев, – кто-то прокомментировал возвращение Троцкого. – Или скорее всего Левушка... Как в той сказке: позолота стерлась, а свиная кожа со щетиной осталась.

И уж если казаки хоть один-единственный раз прилепят насмешливое словцо или кличку дадут, то от нее не отскребутся даже правнуки. «Левушка» – ласкательное, как бы приближенное родственному имени. Но сколько в интонации, ухмылке, косом взгляде, все понимающем, было заложено уничижительной иронии! И сколько бы потом ни гоняли казаков и ни наказывали, а они только Левушкой звали наркома Троцкого. Упрямо-усмешливый народец! Круто не любили казаки Левушку, труса и демагога...

Что-то в мыслях Миронова больше восхищения своими донцами, чем осуждения. Да и за что же, собственно говоря, он будет по-другому к ним относиться? Вольные, гордые, прямодушные. Ведь даже слово «казак» звучит весомо – удалец! Вольный человек!.. Ну а если его ограничить стереотипами? Да окружить полуправдой? Да вдалбливать каждому прохожему и проезжему, что донские казаки – это душители свободы и нагаечники... Живут, мол, в степных просторах, как у Христа за пазухой, да верную службу справляют царю-батюшке за счет трудового народа... Если долго и упорно вколачивать клин между различными слоями населения, то в конце концов можно достигнуть желаемого результата. Но как у страха глаза велики, так и у злых и длинных языков правды нет. Попробовал бы кто-нибудь испытать это хваленое житье-бытье: «Слава казачья, а жизнь собачья». Другое дело, что это был их образ жизни, иного они просто не знали, да и никуда от него не убегали. И не искали другой жизни. И не набивались в услужение царям. Единственным их искренним желанием было самим управлять своим казачьим краем, да иногда, правда, хотелось прогуляться за «зипунами». Причем богатыми. А с бедными по-братски поделиться.

Царское правительство всегда заигрывало с донскими казаками. Льстило. Боялось их свободолюбия. Понимало, что от малейшей искры вспыхнет пожар непокорности. А такую прекрасно организованную военную силу, ее потенциальные возможности, выпестованные в своих корыстных целях, ему невыгодно было терять.

В 1835 году царское правительство, угождая настроениям рядового казачества, приняло новое «Положение о Войске Донском». По этому законоположению казачество объявлялось «особым военным сословием», А у казаков-то и позабыли спросить, хотят ли они состоять в этом самом «сословии»?

8