Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках - де Виллар Николя Монфокон

Мы возвратились в Париж. По дороге граф занимал меня речами, направленными против атеистов и вольнодумцев; мне никогда еще не приходилось внимать столь разумным словесам, слышать столь возвышенные и обоснованные доказательства в пользу бытия Божия, а также обличения слепцов, прожигающих свою жизнь и не желающих целиком отдаться искреннему и непрестанному служению той Силе, которая создала нас и поддерживает наше существование. Я был изумлен характером этого человека, мне никак не удавалось уразуметь, как он умудряется совмещать в себе такую мощь и такую слабость, выглядеть одновременно очаровательным и столь смешным.

Четвертый разговор

Я поджидал у себя господина графа де Габалиса, как мы о том условились накануне. Он явился в назначенный час и улыбаясь сказал мне:

— Так что же, сын мой, к какому из незримых племен вы более всего тяготеете, какой союз вас более всего устроил бы — с саламандрами, гномами, нимфами или сильфидами?

— Видите ли, я еще не решился окончательно на подобный союз.

— За чем же дело? — осведомился граф.

— Честно говоря, сударь, — мне пока не удалось исцелить мое больное воображение, рисующее ваших пресловутых обитателей стихий в виде пособников дьявола.

— О Господи, рассей светом своим тот мрак, коим невежество и дурное воспитание окутали душу этого избранника, на которого ты сам же мне указал, предназначив его для великих свершений. А вы, сын мой, не преграждайте дорогу истине, жаждущей воцариться в вашем сердце, не будьте чересчур строптивы. Хотя нет, я не прав, покорность только повредила бы вам, ибо оскорбительно для истины выбирать себе торные пути. Она в силах сломать железные врата и проникнуть, куда ей угодно, несмотря не все потуги лжи. Что вы способны ей противопоставить? Разве Господь не мог создать этих стихийных существ такими, как я вам описываю?

— Я не задавался вопросом о невозможности такого творения, коль скоро всего один элемент может служить материалом для создания крови, плоти и костей этих существ и способен обеспечить им беспримесный темперамент и не противоречащие один другому поступки; но если даже допустить, что Господь и мог все это сделать, то имеются ли веские доказательства, свидетельствующие, что он и впрямь это сделал?

— Вы желаете получить немедленное доказательство? — безо всяких церемоний спросил меня граф. — Что ж, я могу пригласить сюда сильфов, некогда знавшихся с Кардано, и вы услышите из их собственных уст, чем они занимаются.

— Все что угодно, сударь, только не это, — вскричал я встревоженно. — Избавьте меня, я вас умоляю, от доказательств такого рода до тех пор, пока я не удостоверюсь, что эти создания не являются врагами Господа, ибо лучше уж умереть, нежели навеки загубить свою душу…

— Вот, вот они, невежество и притворное благочестие века сего! — гневно прервал меня граф. — Почему бы тогда не вычеркнуть из месяцеслова имя величайшего из отшельников? Почему бы не сжечь его статуи? Как жаль, что никто не спешит надругаться над его почтенным прахом, никто не думает развеять его по ветру, как то случилось с прахом горемык, обвиненных в сношениях с демонами! Изгонял ли он беса из сильфов или обращался с ними точь-в-точь как с людьми? Что вы ответите на все это, господин скептик, что ответят мне ваши жалкие ученые мужи? Неужто сильф, беседовавший о своей природе с этим патриархом, мог быть приспешником демона? Неужто сей несравненный человек преподавал истины Евангелия зауряднейшему бесу? А ведь вы, по сути дела, обвиняете его в том, что он осквернял высочайшие тайны, выбалтывал их какому-то призраку, супостату Бога! Послушать вас, выходит, будто Афанасий и Иероним недостойны числиться в мудрейших мужах, коль скоро они столь красноречиво славили человека, который так человечно обходился с врагами рода человеческого. Если они считали сильфа дьяволом, им следовало либо помалкивать об этом, либо помешать духовным александрийским проповедям отшельника, более ревностного и доверчивого, чем вы. А если они считали, что благодать искупления коснулась и этого существа точно так же, как нас, людей, если появление его было знаком особой милости Господней к тому святому, чье житие они составляли, то разумно ли мнить себя более ученым, чем Афанасий и Иероним, и более причастным святости, чем сам святой Антоний? Что бы вы сказали этому необыкновенному человеку, посчастливься вам оказаться в числе тех десяти тысяч анахоретов, коим он поведал, что на днях обратил сильфа? Считая себя более мудрым и просвещенным, чем все эти земные ангелы, вы, разумеется, заявили бы святейшему отцу, что сия история — не что иное, как чистая иллюзия, и запретили бы его ученику Афанасию разносить по всей земле какие-то бредни, несовместимые с религией, наукой и здравым смыслом. Разве не верно?

— Верно то, — отвечал я, — что мне следовало либо вовсе не касаться данного вопроса, либо высказаться более развернуто, чем я это сделал.

— А вот Афанасий и Иероним не болтали лишнего, а говорили только о том, что достоверно знали, и если бы узнали больше, что доступно лишь членам нашего братства, то не осмелились бы разглашать тайны божественной Премудрости.

— Но почему же этот сильф не предложил святому Антонию то, что вы предлагаете мне сегодня?

— Вы имеете в виду брачный союз? — рассмеялся мой собеседник. — Да мыслимое ли это дело для престарелого отшельника?

— Ясно как день, — продолжал я, — что он не принял бы такого предложения.

— Целиком с вами согласен, — молвил граф, — жениться в таком возрасте, да еще просить у Бога детей, — значит попросту искушать Его.

— А разве на сильфидах женятся еще и затем, чтобы иметь от них детей?

— Почему бы и нет? — ответил граф. — Да и позволительно ли вступать в брак, преследуя какие-то иные цели?

— А я-то думал, что такого рода брачные союзы заключаются лишь для того, чтобы даровать сильфидам бессмертие.

— Ах, вы ошибаетесь: хотя милосердие Философов преследует именно такую цель, но природе угодно, чтобы подобные браки не оставались бесплодными. Вы сами увидите в воздушных пространствах — стоит лишь вам пожелать — эти философические семейства. Как счастлив был бы мир, если бы в нем жили только такие супруги и дети, если бы не обитали в нем чада греха!

— Кого же вы именуете этими чадами, сударь? — спросил я.

— Это, сын мой, все дети, рождающиеся обычным путем; дети, зачатые вожделением плоти, а не волей Господа; дети гнева и проклятья — одним словом, дети мужчины и женщины. Вы готовы прервать меня, и я заранее знаю, что вертится у вас на языке. Да, сын мой, знайте, что воля Господа никогда не предусматривала, чтобы мужчина и женщина производили потомство таким образом, как они это делают. Замысел мудрейшего Создателя был куда более благородным; Он хотел населить мир совсем иначе, нежели сей мир населен теперь. Если бы несчастный Адам не преступил Господних велений и не касался бы Евы, довольствуясь плодами из сада наслаждений, сиречь всеми прелестями нимф и сильфид, мир не оказался бы переполнен гнусной породой людей, которые в сравнении с детьми Философов кажутся сущими чудовищами.

— Как, сударь, — удивился я, — на ваш взгляд, грех Адама состоял не в том, что он вкусил райское яблочко?

— Именно так, сударь, — подтвердил граф, — но неужели вы принадлежите к числу тех, кто по скудомыслию своему принимает историю с яблоком за чистую монету?

Знайте, что Священное Писание пользуется такими невинными метафорами, дабы отвратить нас от малопристойных мыслей о поступке, повлекшем за собой все бедствия рода человеческого. Когда, к примеру, Соломон говорит, что ему хотелось бы взобраться на пальму и отведать ее плоды, он имеет в виду отнюдь не заурядные финики. В том языке, на коем ангелы поют хвалу Создателю, нет слов для тех предметов, которые фигурально именуются «яблоками» или «финиками». Но мудрец без труда понимает глубинный смысл сих целомудренных иносказаний. Когда он видит, что Господь не покарал уста Евы, но обрек ее в муках рождать детей своих, то ему становится ясно: уста ее безгрешны, чего нельзя сказать о других частях тела, поспешно прикрытых первыми грешниками; Господь вовсе не хотел, чтобы люди плодились и размножались столь омерзительным путем. О Адам! Ты должен был породить либо людей, похожих на тебя самого, либо героев или исполинов!