Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский

– За болтовней мы и Рим пропустим! – послышался ворчливый голос Буккона.

Андриск поднял голову. Да, это Рим. Но он его не узнавал. Тогда он был слишком потрясен, чтобы всматриваться в город, оскорбивший и унизивший его.

Теперь он жаждал встречи с Римом, как мечтает о схватке с ненавистным противником.

Андриск хлестнул мулов, и фургон рванулся вперед.

– Держи правей! – крикнул Макк.

– Свернуть с дороги? – удивился Андриск, останавливая мулов. – Но ведь Рим впереди.

Макк догнал повозку и, положив руку на плечо юноши, сказал:

– Дорога для тех, кого ждет Рим, а нас ждет вот тот пустырь.

– Ты хочешь сказать, что мы будем играть на пустыре, – Андриск остановил мулов. – Не для них ли? – вскинув голову, он указал подбородком на стаю ворон, с карканьем пролетавшую над дорогой.

– Нет! – ответил актер с улыбкой. – Стоит нам сколотить помост, как тотчас появятся зрители.

– А почему бы нам не сделать этого в Риме? – не унимался Андриск.

– Да потому, – ответил Макк, почесывая затылок, – что нам, актерам, в Рим нет дороги. Мы, как Ганнибал, разобьем лагерь у ворот.

– Театр у ворот! Театр у ворот! – со смехом подхватил Буккон. – Вот и тема для нашей новой, ателланы[27]. – Но постой, – проговорил он озабоченно. – Взгляни налево. Нас кто-то опередил.

– Ты прав. Там идет представление. Но Рим велик, и зрителей хватит на всех. Эй, Доссен! Вставай!

– О, боги! – проворчал Доссен. – Ты всегда прерываешь мой сон на самом интересном месте. Еще немного, и у нас была бы новая ателлана.

– Сыграем старую, – засмеялся Макк. – Папаша Харон нас еще не подводил.

Он взял мула за уздцы и потащил его к мостику, переброшенному через канаву. Колеса задребезжали по бревнам.

Макк оказался прав. Едва они вбили колья и положили доски, неведомо откуда появилось несколько зрителей. Когда же актеры вошли в фургон, чтобы надеть маски, перед помостом уже сидело человек тридцать. Во время обращения к публике, которое всегда произносил Макк, зрители все подходили и подходили, и вскоре весь пустырь заполнила толпа.

Ободренные вниманием, актеры играли с необыкновенным подъемом. Они по ходу придумывали новые реплики, рассчитанные специально на римлян. Андриск старался изображать не просто старика, но важного римского сенатора, – он их не раз видел в Капуе. Доссен из деревенского шарлатана превратился в заезжего вавилонского гадателя, которых в те годы можно было встретить на Форуме. В Букконе зрители немедленно узнали ненавистного ростовщика.

Особенно удалась сцена расплаты с Хароном. Видимо, многие зрители не раз оказывались одураченными. Теперь они вскакивали со своих мест, что-то возбужденно выкрикивали, словно сами были участниками представления.

Заключительная фраза: «Коль вам игра понравилась, рукоплещите И все с весельем проводите нас», – была встречена громом аплодисментов. Зрители, римские плебеи – кузнецы, ткачи, валяльщики, каменщики – не жалели своих ладоней, привыкших к тяжелому труду. Медный котелок доверху заполнялся сестерциями и ассами.

Пустырь почти обезлюдел, когда один из зрителей, сидевший в задних рядах, направился к фургону. Это был невысокий юноша, смуглый, черноволосый, но с голубыми глазами. Изящество облика выдавало в нем чужестранца.

Макк, увидев юношу, бросился ему навстречу.

– Теренций? Как ты здесь оказался? Наконец-то среди зрителей подлинный ценитель искусства!

– Я был на представлении своей «Девушки из Андроса», когда толпа, узнав о прибытии ателланов, мигом перекочевала на ваш пустырь. Я последовал за зрителями и не прогадал.

Макк схватился за голову.

– Боги мои! Мы сорвали твое представление. Давай хоть поделимся сбором.

– Спасибо, Макк. Но я сейчас не нуждаюсь в деньгах. У меня появились знатные покровители. К тому же, глядя на вашего Харона, я понял, чего не хватает моей «Андреанке». А почему я не вижу Паппа?

– Наш Папп ушел в Аид! – проговорил Буккон. – Но его маску унаследовал Андриск, так что потерю ощущаем лишь мы, но не публика.

Андриск поклонился Теренцию.

– Ты хорошо сыграл свою роль, – похвалил Теренций. – Сразу видно, у тебя прекрасные учителя.

– Да! – согласился Андриск. – Мне повезло на них. Но для этого надо было оказаться на чужбине, испытать рабскую долю.

– Ты, наверное, эпирец? – спросил Теренций.

Андриск кивнул.

– А я карфагенянин. Наш корабль налетел на скалу, и все погибли. Меня же на берег вытащил дельфин. Отныне я перед дельфинами в долгу.

– А вот Зенон спасся сам, – вставил Андриск. – Он доплыл до берега Аттики и стал философом.

– Ты читал Зенона? – обрадовался Теренций.

– Нет! Но его чтит мой учитель куманец Блоссий, ученейший муж. Блоссий меня убедил, что все мудрецы, вместе взятые, Зенону в подметки не годятся.

Теренций улыбнулся.

– Сказано слишком резко, но я с тобою согласен. В наше время можно рассчитывать только на Тихе, или, как ее называют ромеи, Фортуну. Я ввожу Тихе Зенона в свои комедии как счастливую развязку. Казалось, это должно ей льстить, и она могла бы настроить в мою пользу публику. Но этого не случается. Каждый раз, когда во время моих спектаклей появляются жонглеры или ателланы, римляне бегут от моих пьес, как когда-то от Ганнибала при Каннах.

– Это так! – проговорил Макк. – Но твоя сцена возвышается над жизнью, наши же – вровень с ней. Твои пьесы останутся в веках, а наши уйдут вместе с нами. Если плебей или вчерашний раб тебя не оценил, то их внуки запомнят и станут повторять реплики твоих комедий, как мы ныне повторяем изречения Эпикура и Зенона.

– Спасибо, Макк. Ты даришь мне надежду.

В Великом цирке

Публий вбежал в таблин[28]. Полибий заметил: с подбородка юноши исчез пушок.

– Ты побрился! – воскликнул он. – Когда у нас в Ахайе говорят о юнце, добавляют: «Еще бритва не касалась его щек».

– А у нас о побрившемся говорят «обновился». Бритву мы называем «новакулой».

– А нет ли в Риме иных новостей?

– Есть: претор Сульпиций Гал прогнал из дома жену, застав ее стоящей на пороге с непокрытой головой.

– Этот Сульпиций Гал – астроном?

– Да. В астрономии из римлян он первый. А развелся вторым после Спурия Корвина. Но у того была веская причина: брак оказался бездетным.

– Поразительно! А есть ли другие новости?

– Вторая новость в другом роде. Сегодня в цирке представление.

– В цирке? – поморщился Полибий.

– Да! Будут выступать эллинские артисты.

Лицо Полибия просветлело.

– Это другое дело. Слово «цирк» вызывает у меня отвращение. А как эллинские актеры оказались в Риме?

– Их пригласил претор Аниций по случаю победы над иллирийцами.

Полибий накинул хитон. И вот они уже на улице, спускающейся под гору, прямо к цирку.

– Не знаешь, каких актеров привел Аниций? – спросил Полибий, когда уже показалась стена, ограждавшая цирк.

– Беотийца Феодора и этолийца Гермиппа с хором и флейтистами. Они будут исполнять гимны в честь Аниция.

– О боги! Неужели я вновь услышу божественный хор Феодора?! В последний раз он выступал в Олимпии. А Гермипп со своими флейтистами приезжал к нам в Мегалополь за месяц до того, как мне пришлось покинуть родину.

В этот момент их взору открылась огромная лощина, словно самой природой созданная для зрелищ. Склоны Палатина и Авентина вместили зрителей, а пространство между холмами было отведено для состязаний – бега коней и гладиаторских боев. Но сейчас на краю арены возвышался помост, на котором уже стояли артисты.

– Спустимся ниже! – предложил юноша Полибию, с интересом оглядывавшему цирк.

Они спустились на несколько рядов и заняли край длинной деревянной скамьи у прохода. Зрителей собралось не более десяти тысяч, хотя цирк, судя по размерам, мог вместить тысяч пятьдесят.

Слева из деревянного помещения, примыкавшего к арене, показалась процессия. В центре – триумфатор, вокруг него – почетная ликторская стража, в нескольких шагах сзади – сенаторы. Их тоги, освещенные солнцем, сливались в сверкающее белое пятно, отороченное пурпурным подбоем.

– Триумфатору слава! Да здравствует Аниций! – послышались одиночные выкрики.

Два нижних ряда, предзназначенные для почетных гостей, медленно заполнялись. Полибий заметил, как сидевший неподалеку юноша вытащил из мешочка горсть тыквенных семечек и протянул своему соседу со словами:

– И чего они тянут. Уже брюхо подвело.

– Наш Аниций торопиться не любит, – отозвался тот.

– Смотри! Смотри! Платок выкинул!

Зазвучали флейты, сначала тихо, потом все громче и громче.

Полибий закрыл глаза. На мгновение ему показалось, что он не здесь, в этом варварском городе, а в Олимпии, на великолепном торжестве, венчающем победу духа и гармонии над хаосом. Вслед за флейтами в мелодию влились голоса, чистые и звонкие, как бегущие по камням ручьи. «Всепобеждающая гармония! – думал Полибий. – Кифара Орфея заставляла лавры склонять ветви и сплетаться в венки. Ее звучание срывало с гор камни, передавая им свою легкость и ритм. Пока Орфей играл, за ним, как очарованные, шли звери. Может быть, эллинские напевы смягчат черствые души ромеев и сотворят… Но что это?»