Врать или не врать? – II - Михаил Швецов

Мы вернёмся к этим суждениям писателя через несколько страниц, а пока скажем, что поездка на юг Франции, вероятно, сыграла важную роль в жизни Мериме и в том, что он становится позднее не только знатоком русской истории (в том числе, вероятно, и этрусской), но и переводчиком на французский язык произведений Пушкина, Гоголя, Тургенева.

Сегодня нас уже не удивляет факт, что русские выбирают себе на жительство заграницу, но надежды на то, что они, даже будучи профессиональными филологами и литераторами, кинутся изучать следы предков на юге Франции, мало. Александр Зиновьев (26) писал: «Неплохо устроившиеся советские эмигранты, а среди них — агенты КГБ в первую очередь, суть на Западе главные противники наступления коммунизма, — вот вам ещё пример всеми презираемой, но вечно торжествующей диалектики… Странно, давно ли человек покинул Союз, а уже всё позабыл. И факты советской жизни воспринимает как иностранец». Не хочу бросить тень на сегодняшних эмигрантов, но и в их отношении к реальности бытия действуют нередко всё те же законы психологии: «не бередите старые раны!», а попросту — «не для того уезжала»!

Поэтому посмотрим опять глазами европейского, но современного писателя Жана Маркаля на события эпохи Реформации на юге Франции (27). В книге есть всё, столь характерное для Европы, что могло бы сказать об авторе, что он — «в теме», «в тусовке» и уж точно — не «дилетант». Проявляя большую информированность о легендах и слухах в связи с катаризмом, он проходит те же вехи, что и Мериме веком до него: упоминает и нашествие арабов, якобы, в VIII веке нашей эры и роковой для Симона де Монфора, якобы, 1218 год, а самих альбигойцев представляет не жителями Великой Русской империи, а какими-то «засланцами», которые тайком пробрались в Южную Францию и другие места исконного проживания европейских «резидентов». Не подготовленный книгами ФН российский читатель всё так же, как и в случае с Мериме, будет скучать, когда автор перечисляет народности кельтов, богомилов, венетов, вестготов, имеющих прямое отношение к славянам. Но Маркаль и не собирается делать акценты на связи катаров с Русью. Для него лучше, если катарская загадка так и останется загадкой, попутно принеся ему внимание современного французского общества и всё с этим связанное. Книга могла бы остаться непонятой, если бы ФН не дали подлинного ориентира — все события надо переместить вверх по шкале времени на 300 лет. Но именно из-за того, что Маркаль пользуется скалигеровским летоисчислением, его книга не способна быть большим, чем любопытным явлением, а могла бы…

Основное внимание он уделяет замку и району Монсегюр, который «приобрёл значение только к концу Римской империи (!), с приходом вестготов» — из Швеции (!). В замке были конюшни, и «известно, что лошади были очень небольшого роста (русского происхождения?) и превосходно подходили для использования на крутых горных дорогах. Раскопки показали, что гарнизон располагал очень обширным арсеналом: копьями, дротиками, кинжалами и дагами, снарядами для пращи и стрелами. Обнаружили также большие каменные шары, весом от 60 до 80 кг, которые хранились в крепости и использовались в качестве снарядов к метательным орудиям типа требюше». А вот упоминаний об огнестрельном оружии, пушках обнаружить не удалось (или их избирательно уничтожили победители, или историки на службе у протестантов, что вернее). И Маркаль их даже не ищет — иначе бы ему пришлось оставить скалигеровскую версию истории и записаться, как и мне, в ученики к ФН. Но ведь порох и пушки уже давно изобретены! Воистину, дьявол часто выступает на стороне учёных…

Известно, что замок Монсегюр, как и прочие у катаров, был практически неприступным. И если он был сдан противнику — не обошлось без предательства. Вместе с тем, немаловажный факт, что из благоговения перед жизнью катары были не только вегетарианцами, но убеждёнными сторонниками ненасилия, не имели права носить оружия и вести войну. Для целей обороны, однако, могли использовать наёмников, в частности, тамплиеров.

Монсегюр был взят противником, якобы, 16 марта 1244 года, и 205 катаров, желая сохранить веру, предали себя смерти на костре. Лишь четверо совершенных сумели исчезнуть из замка, захватив с собой важные документы или часть золотого запаса. Автор не хочет видеть причин гибели альбигойцев иных, чем месть Римской католической церкви, а среди вдохновителей похода — папу Иннокентия III, то есть Ивана Калиту! «С. 214. Стремление к постоянному поиску истины способствовало тому, что катаров запомнили как мужчин и женщин образцового благочестия и величайшей интеллектуальной честности. Но потому-то они и представляли опасность для Римской католической церкви: они подавали плохой пример как прихожанам, так и населению. Поэтому нужно было их ликвидировать. И любыми средствами. Что и было сделано».

Жан Маркаль делает важные замечания, но они носят, порой, декларативный или односторонний характер: «Каждая эпоха обращается к своему прошлому, освежая в памяти события минувших дней и переосмысливая ушедшие традиции: в этом суть человеческого прогресса. Прошлое многогранно, и это заставляет нас относиться с пристальным вниманием ко всему, что когда-либо было устранено в угоду официальной власти или религии». И хочется вспомнить русского писателя, который хорошо знает менталитет Европы:

ЗАПАДНОЕ ОБЩЕСТВО НАСТОЯЩИХ РУССКИХ НЕ ПРИНИМАЕТ. ЗДЕСЬ КОГО УГОДНО МОГУТ ПРИЗНАТЬ, ТОЛЬКО НЕ НАСТОЯЩЕГО РУССКОГО. ПЕРЕД РУССКИМИ ТУТ КАКОЙ-ТО ЗАТАЁННЫЙ СТРАХ. ЗАПАДНЫЕ ЛЮДИ В ГЛУБИНЕ ДУШИ ХОТЯТ, ЧТОБЫ МЫ ОСТАЛИСЬ НА УРОВНЕ МАТРЁШЕК, БАЛАЛАЕК, САМОВАРОВ, ЧАСТУШЕК И ПЕРЕПЛЯСОВ

То, что советский диссидент приписал отношению к русскому индивидууму, вполне относится и к русскому народу в целом. Запад хочет вычеркнуть русских из своей собственной истории — чтоб не повторилось! Но вернёмся к Жаку Маркалю и его сочинению. Он проникает в дуалистическое понимание мира у катаров и находит в нём общность с философией манихеев, павликианцев, зерванистов и маздеистов. Делает интересное замечание, которое позволит нам понять то, что поставило в тупик Мериме в городе Оранже при осмотре скульптуры женщины, засунувшей палец в ухо, именуемой Марией: «с. 248. Миф катаров о непорочном зачатии Девы Марии через уши является вариантом общепринятого в христианстве рассказа о Благовещении, однако в их понимании этой легенды кроется иной смысл: Словом действовал не ангел, а сам Бог».

Подобно многим предшественникам, Маркаль пытается искать «чашу Грааля» и связать её с катаризмом, но, в конечном счёте, заключает: «Нет никакой разницы в том, где визуализировать Грааль: в донжоне Монсегюра, Броселиандском лесу или аббатстве Гластонбери. Проблема заключается в том, что никто не знает, что же он в себе хранит».

Он так выражает основную идею катаризма: «Мир несовершенен и охвачен силами зла лишь потому, что ему не хватает милосердия, совершенной любви. Вновь вернув в этот мир совершенную любовь, можно искоренить зло, освободить душу, пленённую им».

Когда-то, в середине семидесятых годов, я начал с энтузиазмом изучать итальянский. Но не сумел в закрытой стране найти знаменитое произведение Алессандро Мандзони на языке оригинала (28). Поэтому и прочитал его впервые только сейчас, когда пишу эту статью, надеясь в нём найти хоть какие-то упоминания об ордынском завоевании Италии: ведь Великая Пермь — это как раз там. Ожидание не оправдалось — наверное, поэтому роман и пережил смену многих режимов, не мешая власть имущей идее, но наделяя автора ещё при жизни титулом Великий… Сочинение, названное «миланской хроникой XVII века», содержало приглаженный приключенческо-романтический сюжет. Хотя… Автор пишет, что городские власти ведут грозную кампанию против «чубатых», под которыми, в том числе, подразумевались злоумышленники и профессиональные убийцы, имевшие обыкновение прикрывать себе лицо длинными волосами при нападении или изменять свой облик (с.59). Здесь всплывают тонкости перевода — что есть «чуб»? Который формируется на лбу или тот самый оселедец (чуб, коса на темени головы, по В. Далю) как важный атрибут казаков? О проблеме «чубатых» А. Мандзони пишет неоднократно. Не питая интереса к бывшей Русской империи, автор ужасается картиной беззакония, воцарившейся в эпоху Реформации: «Останься вы один на один с правосудием, беды не миновать» (с. 61). Он высказывает мысль, которую можно проецировать и на дуалистическую идеологию катаров: «Было бы легко жить на свете, если бы, совершая подлость, людям приходилось расписываться в ней». Но есть некий след в этих хрониках, который историки вкупе с политиками не умеют стирать так быстро, как сжигают «вредную» книгу или человека. Это географические названия. В сочинении Мандзони частенько упоминает о селении Пескаренико близ речки (с. 139). Как удивительно похоже на русское слово «пескарь»! Это обращение к лингвистике оправдывает себя: итальянское слово “pesca” переводится как «улов», «рыбная ловля». Не будем уходить в сторону и видеть в образе рыбы (ichtus) именно олицетворение богочеловека Иисуса у первых христиан.