Головы моих возлюбленных - Ингрид Нолль

И в завершение мы сделали множество снимков. Детлеф во всех проекциях, один раз с Корой, другой со мной. Но сами не раздевались, а только по очереди высунули головы из-под пухового одеяла, также в персиковом пододеяльнике.

В бумажник мы ему засунули оригиналы писем и фотокопии, чтобы он знал, что мы их размножили, ну и заодно несколько наиболее удачных снимков.

Покуда Кора вслух зачитывала любовные письма, я обрезала золотые пуговицы с якорями на его темно-синей куртке и аккуратно перешила все до единой на один сантиметр дальше. За этим делом меня вдруг одолели сомнения.

– А ты не находишь, что это нацистские методы? – спросила я у своей веселой подружки.

Кора сумела меня успокоить:

– Так снаружи все равно ничего не видно, разве что крашеные ногти и негритенок. Это он вполне может при желании объяснить условиями пари. Нечего так уж сразу напускать в штаны. А сейчас мы пойдем спать.

Осторожности ради мы не стали гасить свет в спальне, а рядом с кроватью поставили помойное ведро.

– А не стоит ли нам завтра утром, еще до того, как он проснется, подлечь к нему в постель? – спросила я. – Тогда он вполне может подумать, что мы всю ночь с ним развлекались, а потому теперь в расчете.

– Зачем же мы тогда написали «импотент» у него на спине? Мне лень уничтожать эту надпись. И к тому же я не знаю, где у нас смывка для ногтей.

Тогда мы пошли спать, потому что мать разрешила мне заночевать в почтенном профессорском доме. Проспали мы до двух часов, и только непрерывные телефонные звонки смогли нас разбудить.

– Наверняка родители, – простонала Кора и сняла трубку. Но это звонил Карло, он не сумел дозвониться Детлефу по домашнему номеру и желал узнать, куда тот делся.

– Понятия не имею, – отвечала Кора, – он набрался до чертиков, а потом еще хотел заглянуть в какой-нибудь бордель, только не спрашивай меня в какой.

Потрясенный Карло положил трубку. И мы поспешили к розовой супружеской постели. Наш свиненок и впрямь воспользовался помойным ведром. Кора распахнула окна. У Детлефа был совсем больной вид, мне даже жалко его стало. Мы немножко потолкали его, и он с трудом открыл глаза.

– Иди отсюда, – строго сказала Корнелия, – не хватало еще, чтобы мать застала тебя в своей постели.

Детлеф хотел поглядеть, который час, взглянул на розовый циферблат и застонал.

– Сейчас понедельник, – подхватила я, – если поторопишься, можешь успеть за свое окошко в сберкассе, только перегаром от тебя будет разить даже сквозь стекло!

Мы вышли из спальни, а через некоторое время услышали, что он с ужасной бранью поспешил в туалет, а затем в спешке покинул дом. Больше у него никогда не возникало желания нас шантажировать. Но и к Карло он заметно охладел, а мой бедный брат так никогда и не понял почему.

В глубине души я надеялась, что родители Коры пригласят меня в Тоскану. Вот уже много лет они снимали одну и ту же виллу в Colle di Val d’Elsa. Я знала даже, что там четыре кровати. В прежние годы с ними всегда ездил брат Коры, но сама проситься я не хотела – ведь профессор уже оплатил мою поездку в Гамбург, и мне казалось, что я вечно таскаюсь за ними на правах бедной родственницы.

Хотя Кора много раз описывала мне их дом в Тоскане (разумеется, с бассейном), у нее тоже не возникало мысли добиться приглашения от своих родителей.

И вот теперь она была в Италии, загорала, совершенствовала свой итальянский благодаря легкому флирту с шоферами из фирмы «Веспа», ела помидоры с базиликом, пила кьянти. А я?

– Вы часом не лесбиянки? – злобно спросил Карло после той пресловутой вечеринки.

Вместо ответа я опрокинула полную пепельницу на его белую сорочку. Но призадумалась над этими словами. Ну конечно, мы были никакие не лесбиянки, но я не могла не признать, что выкинула из головы своего учителя географии по мере того, как все больше сближалась с Корой. «Ведь есть же что-то ненормальное в том, что сейчас мне не нравится ни один мужчина?» – с тревогой спрашивала я себя. Кора была для меня всем на свете, с ней мне было хорошо, с ней я считала себя защищенной от всех гадостей этого мира. Без нее я чувствовала себя словно полчеловека, но хороша ли такая зависимость?

Те две недели, что Кора отдыхала в Италии, я очень страдала. Была усердной и прилежной, тщательно прибиралась у себя в комнате, привела в порядок кухню, чтобы хоть как-то разгрузить мать, а по утрам, когда мать уходила в дом престарелых, а Карло – в банк, рылась в старых бумагах. Я надеялась обнаружить какие-нибудь документы, знаки памяти, письма от моего отца. Мать явно уничтожила все хоть как-то с ним связанное. Лишь несколько фотоснимков в семейном альбоме она приличия ради оставила, хотя, может, и не из-за приличия, а потому, что именно пустое место в альбоме могло пробудить любопытство, да вдобавок не могла же она утверждать, будто мы появились на свет без помощи отца. Зато мне удалось обнаружить спрятанные в томике Эйхендорфа (который по непонятным причинам не стоял в книжном шкафу, а лежал среди бумаг матери) несколько фотографий молодого человека, который удивительно походил на моего брата. Интересно, кто это и почему его от нас спрятали? На одной фотографии он стоял под ручку с матерью, которой было с виду лет двадцать. «Эльсбет и Карл» – прочла я на оборотной стороне снимка, прочла с трудом, потому что фиолетовые чернила совсем выцвели. Уж не отец ли это нашего Карло? Я ломала голову. Карло не походил ни на мать, ни на сбежавшего от нас отца. У него были черные волосы, очень светлая кожа и синие глаза, он увлекался спортом (очень дорожил своим гоночным велосипедом), был мускулистый и вообще недурен собой, если не обращать внимания на прыщи, которые время от времени его одолевали. Мужчина на черно-белом снимке был тоже темноволосый, и я насочиняла бурный роман между ним и моей матерью.

Интересно, а на кого похожа я? Раньше я надеялась как истинная принцесса походить на короля. Сейчас я не была в этом убеждена. Возможно, я унаследовала от отца свои редкие каштановые волосы, слегка оттопыренные уши, но вот меланхолические черты лица мне наверняка достались от матери. Я не хотела быть такой, как мать, не хотела даже походить на нее и вообще предпочла бы быть яйцом кукушки.

Как-то днем я вернулась с покупками – мать часто оставляла для меня список заказов, – а Карло стоял перед кухонной раковиной и без зазрения совести брил себе ноги.

– С тобой все в порядке? Может, хочешь податься в трансвеститы?

– Так делают все профи. Думаешь, я ежедневно тренировался только ради удовольствия? Завтра участвую в велогонках!

– Думаешь, без волос ты быстрее поедешь?

– Может, и да, немножко, но ноги бреют из-за возможных травм. Очень плохо, если волосы попадут в рану, да, кстати, и массажисту будет проще.

Я очень удивилась. Неужели я недооценивала Карло?

– С каких это пор у тебя есть массажист?

– Массажист будет, когда я стану профи. А ну, слониха, потрудись немножко. Или ты принесешь мне большое зеркало из передней, или сама побрей меня сзади.

Я поторопилась выполнить просьбу, хотя была бы не прочь порезать Карло во время бритья.

– Счастье твое. Кстати, я давно уже хотел спросить, – кто написал картинку, что висит в комнате у Коры?

– А как это ты попал к ней в комнату?

– Если ты соизволишь вспомнить, ни одна сволочь во время вашей вечеринки не обращала на меня внимания. Вот я и решил развлекаться самостоятельно. Итак, кто вас рисовал?

Я не умела врать так лихо, как это делала Корнелия.

– А тебе не все равно? – неуклюже огрызнулась я.

Но ему явно было не все равно. Он начал заламывать мне руку.

– Дядя Коры, – сказала я.

– Не бреши. Я и сам не сразу догадался. Это рисовал отец. Внизу стоят его инициалы, я сразу подумал, что где-то их видел, но не сразу понял где.

Не вытерев ноги, брат подбежал к своему запертому (как всегда) письменному столу и достал из ящика маленький невзрачный сельский пейзаж. В углу были инициалы – переплетенные Р. и В., то есть Роланд Вестерман. Я покачала головой.

– А теперь давай рассказывай. Вы были у него в гостях, да? Если сейчас же не скажешь мне всю правду, я обо всем доложу матери.

Ну почему эта мысль казалась мне такой ужасной? Потому что я боялась своими признаниями разбить сердце матери. Тема «отец» была в нашем доме табу, одно лишь упоминание о нем могло вызвать катастрофу. Когда отец покинул нас, мы с Карло были совсем маленькие и на первых порах спрашивали, куда он исчез. Но выражение лица матери, выдававшее смертельный страх, ее белое лицо без слез, дрожание ее рук говорили мне гораздо больше, чем стиснутые губы и беспомощное покачивание головой.

– Мы были в Любеке.

Итак, я созналась. Карло лопался от любопытства, и я нерешительно рассказала ему о том, что отец развозит анализы крови, что он живет в ужасающей бедности и вообще в недостойных условиях. О своем собственном потрясении при виде его пьяных выходок, о его манерах, о внешности совершенно опустившегося человека я не обмолвилась ни словом, как и о том, где мы добывали деньга на поездку.