Пурпурные реки - Жан-Кристоф Гранже

— Признан негодным?

Она молча кивнула.

— Причина?

Глаза женщины снова блеснули злобой.

— Опять копаетесь?

— По какой причине, я спрашиваю?

— Кажется, что-то по части психиатрии.

— Он страдал нарушениями психики?

— Да вы что, с луны свалились? Все, кто не хочет служить, отговариваются психическими нарушениями. Это ровно ничего не значит. Человек несет какую-нибудь бредятину, косит под психа, и его освобождают.

Ньеман смолчал, но весь его вид выражал крайнее неодобрение. Женщина бросила взгляд на его короткую стрижку, на скромный элегантный костюм, и ее губы искривились в гримасе отвращения.

— Черт подери, вы когда-нибудь уберетесь отсюда или нет?

Ньеман встал и тихо сказал:

— Я сейчас уйду. Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь.

— Что еще? — бросила она.

— Нравится вам это или нет, но убийц ловят такие люди, как я. И только такие люди, как я, могут отомстить за вашего мужа.

Лицо женщины на миг окаменело, потом вдруг подбородок ее дрогнул, и она разразилась рыданиями. Ньеман направился к двери.

— Я поймаю его, — сказал он.

Дойдя до двери, он стукнул кулаком в стену и бросил через плечо:

— Клянусь богом, я изловлю сукиного сына, который убил вашего мужа.

На улице ему ударил в глаза резкий дневной свет. Он прикрыл их; под веками заплясали черные пятна. Несколько секунд Ньеман стоял пошатываясь, потом собрался с силами и заставил себя спокойно подойти к машине; черные пятна мало-помалу расплывались, превращаясь в женские лица. Фанни Ферейра, брюнетка. Софи Кайлуа, блондинка. Две сильные, умные, энергичные женщины. Такие женщины, каких ему, наверное, никогда не доведется держать в объятиях.

Он безжалостно пнул мусорную урну, прикрепленную к столбу, затем по привычке взглянул на свой пейджер.

На экране мигало сообщение: патологоанатом закончил вскрытие.

II

7

На рассвете того же дня, в двухстах пятидесяти километрах от места действия — на самом западе страны, офицер полиции Карим Абдуф заканчивал чтение диссертации по криминологии об использовании генетических отпечатков при расследовании таких преступлений, как насилие и убийство. Изучение толстенного, в шестьсот страниц, тома заняло у него практически целую ночь. И только когда зазвонил кварцевый будильник, он взглянул на циферблат: 07.00.

Карим с тяжким вздохом швырнул диссертацию в угол и пошел на кухню готовить себе крепкий чай. Вернувшись в гостиную, служившую ему заодно и столовой, и спальней, он подошел к окну и, приникнув лбом к стеклу, стал глядеть в темноту, пытаясь оценить свои шансы хоть когда-нибудь провести расследование с использованием генетических проб в жалком захолустье, где ему довелось служить. Шансы были равны нулю.

Молодой араб смотрел на фонари — россыпь светящихся пуговиц на черном плаще ночи, — и такая же черная тоска сжимала ему горло. Даже в те времена, когда он был не в ладах с законом, ему всегда удавалось избежать тюрьмы. И вот теперь, в возрасте двадцати девяти лет, когда он сам стал сыщиком, его заперли в худшей из тюрем — маленьком провинциальном городишке, раздавленном скукой, затерянном среди каменных осыпей. В тюрьме без стен и решеток. В психологическом узилище души, где он медленно подыхал от тоски.

Карим погрузился в мечты. Он представлял, как ловит убийц пачками благодаря анализам ДНК и специальным тестам, словно в американских боевиках. Он видел себя во главе группы специалистов, изучающих генетические карты преступников. В результате хитроумных исследований и анализа статистических данных ученые выявляли некий разрыв в цепи хромосом, объясняющий криминальные наклонности злоумышленников. Когда-то давно считалось, что для убийц характерна двойная хромосома Y, однако эта теория оказалась ложной. Но Карим в мечтах открывал новую «орфографическую ошибку» природы, позволявшую выявлять и хватать преступников одного за другим. Но тут у него по спине пробежала дрожь.

Он знал, что если такая «ошибка природа» существует, то она наверняка имеется и в его собственном генетическом коде.

Для Карима слово «сирота» ровно ничего не означало. Можно ли сожалеть о том, чего никогда не знал, — а юному выходцу из Магриба[9] не довелось даже отдаленно испытать радости так называемой семейной жизни. Его первые воспоминания детства ограничивались линолеумным полом да черно-белым телевизором в приюте на улице Мориса Тореза в Нантере, Карим вырос в безобразном сером городском квартале, где низенькие домишки соседствовали с многоэтажками, а пустыри сливались с жилыми массивами. И еще ему запомнилось, как он играл в прятки на стройках, которые мало-помалу вытесняли заросшие сорняками дворы его детства.

Карим был брошенным ребенком. Или найденным. Все зависело от того, с какой стороны посмотреть на эту проблему. Но в любом случае он ничего не знал о своих родителях, а полученное воспитание отнюдь не способствовало обретению родных корней. Он кое-как говорил по-арабски и имел весьма смутное представление об исламе. Довольно скоро подросток отделался от своих опекунов — воспитателей приюта, искренних, добрых людей, от которых его тошнило, — и зажил жизнью улицы.

Тогда-то он и открыл для себя Нантер — бескрайнюю территорию с широкими проспектами, огромными жилыми массивами, заводами, административными зданиями и обитателями предместий, вечно настороженными, помятыми, одетыми в грязные лохмотья и обреченными на нищету. Впрочем, нищета шокировала только богачей. Сам же Карим не замечал этой язвы города — нужды, лежавшей печатью на всем, начиная с морщинистых лиц окружавших его людей.

Зато воспоминания отрочества были скорее приятными. Компания панков, где все жили одним днем. Тринадцать лет. Первые дружки. Первые девчонки. Как ни странно, Карим сумел найти в одиночестве и терзаниях созревающего тела поводы для любви и дружбы. После сиротского детства годы мучительного юношеского взросления подарили ему как бы второй шанс на встречу с внешним миром и возможность открыться другим людям. Карим до сих пор вспоминал о том времени так ясно, словно это было вчера. Долгие бдения в пивных, смех и шутки в толпе приятелей, окруживших флипперы[10]. Нескончаемые мечты, от которых пересыхало в горле, о какой-нибудь хорошенькой девчонке, мелькнувшей в дверях лицея.

Однако предместье тоже вело свою темную игру. Карим всегда знал, что Нантер — могила всех надежд. Вскоре он понял, что этот город был еще и смертельно опасной ловушкой.

Однажды вечером, в пятницу, в кафетерий бассейна, открытый круглые сутки, вломилась банда парней. Не говоря ни слова, они жестоко избили хозяина ногами и пивными бутылками. Никто не знал за что — вероятно, он когда-нибудь не пустил их в свое заведение или попрекнул неоплаченной кружкой пива. Никто из посетителей даже не двинулся с места. Карим тоже. Но приглушенные крики жертвы, несущиеся из-за стойки, навсегда запомнились ему. Той ночью он многое узнал от своих дружков — имена, слухи, места сходок. Молодой араб увидел иной мир, о котором доселе и не подозревал. Мир беспощадных подонков, неприступных предместий, подвалов-могил. В другой раз, перед концертом на улице Старой Мэрии, мелкая стычка переросла в жестокую бойню. Бандитские кланы сводили счеты в очередной разборке. И Карим помнил изувеченные лица парней, рухнувших на асфальт, липкие от крови волосы девушек, пытавшихся укрыться под машинами.

Юный араб рос и переставал узнавать свой город. Грозная волна насилия вздымалась с его криминального дна. Молодежь восхищенно говорила о некоем камерунце Викторе, который «ширялся» на крышах домов. О Марселе — этот бандит с изрытым оспой лицом и синим кружочком татуировки между бровями, на индийский манер, не единожды сидел в тюрьме за стычки с полицейскими. О Джамеле из Сайда, «взявшем» сберегательную кассу. Иногда Карим встречал этих типов в толпе и поражался их изысканным манерам. Это были не какие-нибудь вульгарные, темные и грубые злодеи, а элегантные, модно одетые парни с лихорадочно блестевшими глазами и размеренными движениями.

И он сделал свой выбор. Начав с кражи автомагнитол и угона машин, он достиг определенной финансовой независимости. Сошелся с одним негром — курильщиком опиума, с «медвежатниками», а главное — с пресловутым Марселем, вездесущим, жутковатым, безжалостным Марселем, который с утра до вечера накачивался «дурью», но все равно стоял намного выше всех в предместье, таком близком сердцу Карима. Марсель красил свои коротко остриженные волосы перекисью, носил меховые куртки и любил слушать Венгерские рапсодии Листа. Марсель жил в пустующих домах и читал Блеза Сандрара. Он называл Нантер «спрутом» и измышлял — Карим знал это — сложную систему уловок и доводов, пытаясь оправдать свое скорое и неминуемое падение. Странная вещь: этот человек, порожденный городом, убеждал Карима в том, что за пределами их страшного предместья существует иная жизнь.