Смертельная игра - Фрэнк Толлис

— Профессор, — решился нарушить молчание Райнхард.

— Что все это значит? — спросил Матиас, показывая на труп.

— Прошу прощения, профессор?

— Это Орлов? Или Гумбольт? Они вас в это втянули?

Райнхард всплеснул руками.

— Простите, герр профессор, но я понятия не имею, о чем вы говорите.

Матиас фыркнул, снял очки и потер глаза. Райнхарду пришло в голову, что, возможно, эксцентричность профессора не так далека от безумия. Старик водрузил очки на место и рывком развязал передник. Он снял его через голову, свернул и положил на нижнюю полку тележки. Затем он начал возиться с инструментами, передвигая их с места на место, словно это были фигуры в причудливой шахматной партии.

— Профессор, — сказал Райнхард, — я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы мне все объяснили.

Матиас поднял глаза и снова уставился на Райнхарда, глаза профессора за увеличивающими линзами блуждали. Райнхард терпел затянувшееся молчание, сколько мог, но, в конце концов, не выдержал.

— Герр профессор, у меня был длинный и трудный день. Я не ел ничего с самого утра и сильно устал. Я очень хочу пойти домой. Последний раз вас прошу, объясните, пожалуйста, свое поведение!

Профессор фыркнул, но тень сомнения пробежала по его лицу, смягчив его сердитую мину.

— Это не розыгрыш? — спросил он ровным голосом.

Райнхард покачал головой.

— Нет, профессор, это не розыгрыш.

— Очень хорошо, — начал профессор осторожно, — я вам расскажу, что я увидел, и если вы сможете в этом разобраться, то вы лучший патологоанатом, чем я.

Старик помолчал, повернувшись к трупу. Указывая на отверстие, зияющее в груди фройляйн Лёвенштайн, он продолжил:

— Эта женщина была застрелена. Вот в этом месте пуля вошла в ее тело. Ее сердце было продырявлено, как и следовало ожидать. — Он опустил палец в ее грудную клетку и приподнял кусочек кожи. Райнхарду стало нехорошо.

— Видите, — сказал профессор, — в этом месте пуля пронзила левый желудочек. Все характеристики раны от огнестрельного оружия совпадают.

— Да, — сказал Райнхард, — я вижу.

— Но здесь нет пули, — заметил профессор.

— Что вы сказали, герр профессор?

Матиас повторил:

— Здесь нет пули.

Райнхард кивнул.

— Она прошла насквозь?

— Нет, — ответил Матиас. — Входной канал заканчивается внутри. С другой стороны тела ничего не выходило.

— Тогда как вы это объясните? — спросил Райнхард. — Пулю… вынули?

— Нет. Пулю не вынимали.

— Вы совершенно уверены?

— Абсолютно.

— Тогда как вы объясните…

Слова Райнхарда растворились в тишине. Послышалось жужжание в электропроводке, лампочки погасли снова на секунду или две.

— Я не могу этого объяснить, — сказал Матиас, прикрывая рану кусочком кожи, словно захлопывая крышку шкатулки с драгоценностями. — Райнхард, вы поставили меня перед физически невозможным явлением. Поэтому, скорее всего, я, а может, и мы оба стали жертвами розыгрыша. До свиданья, инспектор.

Матиас вытер кровь с пальцев белым полотенцем и направился к выходу. Блестящие носки его ботинок сверкали на фоне тусклого кафеля, и казалось, профессор идет, с усилием отрывая от пола тяжелые каблуки.

8

Генрих и Юно Хёльдерлин сидели за завтраком в просторной комнате на своей вилле в Хицинге. Прислуга, убиравшая со стола, тайком обменялась многозначительными взглядами: хозяин и хозяйка, очевидно, были не голодны. Хлебная корзинка по-прежнему стояла полная свежевыпеченных булочек, масло, бекон и вареные яйца тоже были почти не тронуты.

Хёльдерлин позвонил в колокольчик, призывая дворецкого, который появился мгновенно, неся поднос с кофе. Одет он был безукоризненно: белые перчатки и кирпичного цвета пиджак с черным бархатным воротником.

— Спасибо, Клаус, — сказала Юно, когда чопорный слуга поставил поднос с большим серебряным кофейником на стол.

— Повар собирается приготовить на ужин молочного поросенка и спрашивает, что господин желает на десерт — ананасовый мусс или мороженое?

Хёльдерлин бросил быстрый взгляд на жену.

— Мусс?

— Да, — ответила Юно. — Мусс.

Дворецкий поклонился, щелкнув каблуками, и величественно выплыл из комнаты в сопровождении прислуги с нагруженными подносами. Хёльдерлин взял номер «Винер Цайтунг» и раскрыл его на странице с новостями экономики.

— Ну, что там? — взволнованно спросила Юно.

Блестящая лысина ее мужа возвышалась над краем газеты, как восходящее солнце над горизонтом.

— О фройляйн Лёвенштайн?

Юно кивнула, быстро моргая глазами.

— Конечно, ничего. Еще слишком рано.

Юно налила кофе мужу, затем себе.

— Кто мог такое совершить? Это ужасно, — тихо промолвила она.

— Безусловно, ты нрава, — согласился Хёльдерлин, переворачивая страницу.

— Я не могла уснуть.

— Я тоже.

Юно посмотрела вокруг, бегло окинув взглядом свои комнатные растения. Аспидистра немного высохла: надо ее поливать чаще. Потом взгляд ее наткнулся на портрет сестры, Зиглинды.

Зиглинда умерла (или, как Юно предпочитала говорить, «отошла в мир иной») осенью прошлого года после долгой и мучительной болезни. Доктора почти ничего не могли сделать, чтобы облегчить ее страдания, поэтому Юно испытывала смешанные чувства, хороня Зиглинду на Центральном кладбище. Она знала, что отсутствие сестры будет для нее так же тяжело и неестественно, как потеря ноги или руки, но, с другой стороны, смотреть, как она с кашлем выплевывает сгустки темной крови и корчится в муках, было невыносимо.

Всю зиму, даже когда шел снег, Юно ездила из Хицинга на Центральное кладбище, чтобы возложить цветы на могилу сестры. И как-то раз, выходя с кладбища промозглым декабрьским утром, она разговорилась с одним из посетителей. Красивый молодой человек, чье имя оказалось Отто Браун, рассказал, что, после смерти любимой матушки, облегчить его скорбь помогла одна одаренная женщина-медиум из Леопольдштадта. Эта женщина, фройляйн Лёвенштайн, проводила сеансы каждый четверг, но вечерам. Но Юно не решалась ехать в Леопольдштадт одна. На первой же встрече Юно убедилась, что эта женщина не мошенница. Генрих поначалу относился к спиритизму скептически, но даже он изменил свое мнение, когда вызвали дух его отца.

Да, фройляйн Лёвенштайн была особенная.

— Как думаешь, инспектор придет сегодня?

— Понятия не имею.

— Как его зовут? Я забыла.

— Райнхард, инспектор Райнхард.

— Ведь он говорил, что зайдет?

Хёльдерлин посмотрел на жену. Она заморгала еще быстрее.

— Да, он сказал, что хотел бы побеседовать с нами еще раз, — ответил Хёльдерлин. — Но я не думаю, что он имел в виду именно сегодняшний день.

Снова уткнувшись в газету, он добавил:

— Мне так показалось, по крайней мере.

— Зачем ему еще что-то у нас спрашивать?

— Не знаю.

— Конечно… конечно, он не подозревает нас. Не думает же он, что мы…

— Естественно, нет! — воскликнул Хёльдерлин. — Не говори ерунды! Само собой, он понимает, что мы не имеем к этому никакого отношения!

Он раздраженно перевернул страницу.

Юно поднесла чашку с кофе к губам, но пить так и не стала.

— Я очень на это надеюсь, — произнесла она, уже несколько успокоившись. — Он производит впечатление здравомыслящего человека.

— Да, — сердито буркнул Хёльдерлин, — очень здравомыслящего.

Юно отпила немного кофе.

— Этот маленький слесарь, — проговорила она, — он был так расстроен. Просто вне себя от горя.

— Герр Уберхорст очень чувствительный человек, — ответил Хёльдерлин, продолжая читать газету.

— Ты прав, — сказала Юно. — По-моему, одна из моих книг все еще у него. Я дала ему мадам Блаватскую. Может быть, ты ее заберешь… если тебе будет по пути?

— Да, хорошо.

— Он действительно очень чувствительный человек. Но не кажется ли тебе, что дело не только в этом?

Хёльдерлин не ответил.

— Например, как он смотрел на нее…

Хёльдерлин опустил газету с явным раздражением.

— И что?

— Ты когда-нибудь это замечал?

— Замечал что? — резко спросил Хёльдерлин.

Юно, сощурившись, посмотрела на мужа.

— То, как герр Уберхорст смотрел на фройляйн Лёвенштайн. Ведь он ловил каждое ее слово.

Хёльдерлин покачал своей лысой головой и снова погрузился в чтение.

— Он вел себя как мальчик, — продолжала Юно. — И заметь, не он один. Она имела, как говорится, власть над мужчинами. Ты согласен? Лично я думаю, что граф тоже был ею увлечен, как и этот юноша Браун. Она обладала талантом, несомненно. Это был дар, благословенный дар. Как странно, тебе не кажется? Что такая… я не знаю, хорошо ли так говорить… что такая пустая женщина, придававшая столько значения внешности, имела подобный дар? Однако, кто я, чтобы обсуждать волю Господа? Это от Бога, я уверена.