Джироламо Савонарола. Его жизнь и общественная деятельность - А. Шеллер

– Бог добр, Бог милосерд! Лоренцо кончил исповедь.

– Но нужно исполнить три условия для отпущения грехов, – говорит Савонарола.

– Какие, отче? – спрашивает Лоренцо.

– Первое, – поясняет с глубокой серьезностью духовник, поднимая вверх правую руку, – ты должен иметь твердую живую веру в милосердие Бога.

– Эта вера живет во мне, – шепчет Лоренцо.

– Второе, – продолжает монах, – ты должен возвратить все несправедливо взятое тобою или приказать сделать это своему сыну.

Лоренцо удивляется такому неожиданному требованию, но подавляет неудовольствие и кивает в знак согласия головой. Тогда духовник поднялся во весь рост и точно вырос перед съежившимся от ужаса Лоренцо.

– Последнее же, – произнес Савонарола, – ты должен возвратить Флоренции свободу.

Его лицо было полно торжественности, его голос был могуч, его глаза устремились прямо в лицо Лоренцо, в ожидании ответа.

Лоренцо собрал все силы и быстро повернулся спиною к духовнику. Духовник вышел, не причастив больного, и тот умер, мучимый страшными терзаниями совести.

Это было 8 апреля 1492 года.

Следом за Лоренцо умер 25 апреля 1492 года и папа Иннокентий VIII. На место этих людей во Флоренции вступил в управление Петр Медичи, а в Риме был избран папою Александр VI Борджиа.

Немудрено, что Савонарола, а за ним и народ видели в этих событиях начало исполнения предсказаний о приближении великих перемен. Савонарола даже видел вещий сон, или видения: руку на небе, вооруженную мечом, с надписью: “Gladius Dei super terram cito et velociter” – “Скоро и быстро опустится на землю меч Божий”. Он услыхал ясно многие голоса, обещавшие добрым милосердие, а злым наказание и возглашавшие о близости гнева Божия. Меч быстро опустился на землю, в воздухе потемнело, посыпались мечи, стрелы и огонь, раздались страшные раскаты грома, и вся земля опустошилась войной, голодом, заразой. Неудивительно, что этого человека Петр Медичи, при своем вступлении на престол, постарался, при помощи римских или миланских высших духовных лиц, удалить на время из Флоренции. Уже в апреле Савонарола появился проповедовать в Пизе, а затем в 1493 году в великий пост мы его застаем в Болонье, где произошло одно событие, характеризующее Савонаролу. Жена сурового болонского правителя Бентиволлио взяла за обыкновение приходить ежедневно в церковь для слушания проповедей Савонаролы. Но, сопровождаемая свитой придворных дам, кавалеров и пажей, она приходила всегда в половине проповеди и прерывала ее своим шумным появлением. Савонарола, видя нарушение благочестия слушателей, не выдержал и воскликнул однажды, увидав входящую Бентиволлио с ее свитою:

– Вот, вот диавол идет нарушать слово Божие!

Бентиволлио охватило такое бешенство, что она тотчас же отдала приказание двум слугам убить Савонаролу на кафедре. Но у слуг в решительную минуту не хватило мужества исполнить этот приказ. Тогда она, возмущенная неслыханной обидой, нанесенной ей ничтожным монахом, послала к нему в келью двух своих телохранителей с приказанием нанести ему какое-нибудь тяжелое оскорбление. Савонарола принял их с такою твердостью и заговорил с ними таким властным тоном, что они ушли в полном смущении. Затем, прощаясь в церкви с народом, он сказал с кафедры:

– Сегодня вечером я направлю мои стопы во Флоренцию со своим посохом и деревянною флягою и ночью остановлюсь в Пианцаро. Если кто желает чего-нибудь от меня, пусть придет ко мне прежде моего ухода. Но знайте, что моей смерти не отпразднуют в Болонье.

Глава IV

Карл VIII французский. – Пиза. – Карл VIII и Савонарола. – Карл VIII во Флоренции. – Флоренция после Медичи. – Новое законодательство. – Отношение к нему Савонаролы

Во времена Савонаролы Италия представляла из себя заманчивую добычу для всех окружавших ее народностей; междоусобные раздоры итальянских государств, внутренняя слабость каждого из них облегчали захват, и это все хорошо понимали более дальновидные и умные люди того времени. Действительно, лазурное небо и лазурное море, вечно цветущие леса и плодородные долины, процветание наук и искусств, добытые торговлей сокровища и величавые здания – все влекло к ней людей. Ученые и художники мечтали попасть в Италию, чтобы воспользоваться в ней дарами искусства и науки; правительства и солдаты мечтали перейти ее горы, чтобы разграбить ее сокровища. “Impresa d'Italia” была грезою всех: дошедших до вершины своего могущества турок, уже ступивших твердою ногою на европейскую почву; сломивших железный деспотизм французов, умевших объединиться в сильное государство; ощутивших особенный подъем народного духа немцев, стоявших накануне Реформации; изгнавших мавров и присоединивших к себе Арагонию и Кастилию испанцев, уже узнавших, подобно аргонавтам, прелести путешествий за золотым руном в чужие страны; к услугам же всех этих народов стояли тогдашние солдаты-добровольцы Европы – швейцарцы, готовые за деньги служить всем и каждому и убивать всякого, кого им прикажут. Италия же, вечно бушевавшая у себя дома, не имела ни войска, годного к более серьезной войне, ни военных способностей, которые развиваются суровой военной практикой. Этого мало. Она переживала страшное время упадка народного духа – переживала период, когда лучшие ее сыны, недовольные существовавшим ходом дел, в каком-то ослепляющем отчаянии ждали спасения именно от иноземцев. Когда 25 января в 1494 году умер sine lux, sine crux – без света, без креста – не доброй памяти неаполитанский король Фердинанд, иноземцы должны были явиться в Италию в лице французов, предводительствуемых хилым уродцем, невежественным до безграмотности, сластолюбивым до неприличия, королем Карлом VIII или, вернее, вертевшим им, как игрушкой, Этьенном де Вер, прежде камердинером, а теперь герцогом де Бокэр, и Гильомом Бриссонэ, прежде мелким торговцем, а теперь генералом и министром финансов. Предлогом для похода в Италию были наследственные права Карла VIII на неаполитанский престол. Прибытие в страну сорока шести тысяч иноземного войска не могло сулить стране особенного благополучия. Такие лица, как герцог из лакеев и министр финансов из мелочных лавочников, управлявшие государственными делами, тоже не способны были возбудить надежды на спасение страны. Про короля же можно было сказать одно: в Лионе он так веселился, что все начинали сомневаться, перейдет ли он Альпы; когда же он перешел их и был встречен герцогом миланским, выехавшим к нему с целым кортежем дам, то он так увлекся наслаждениями, что все были убеждены, что далее он уже не двинется; он не мог долго тешиться в Асти и слег – одни говорили – от оспы, другие утверждали, что от чрезмерного разврата. Тем не менее надежд на французов было много в Италии, так она исстрадалась от тирании узурпаторов – правителей над народом, от тирании больших итальянских городов над малыми. Один из эпизодов похода Карла VIII может служить прекрасною иллюстрацией существовавших между отдельными итальянскими областями и городами взаимных отношений. Французское войско дошло до Пизы, бывшей в зависимости от Флоренции; король отправился служить обедню в городском соборе. На пороге храма к нему бросился человек, растерянный, похожий на безумца; он охватил короля за колени, прильнул к его ногам. Он говорил по-французски с большой легкостью, и королю пришлось выслушать всю его длинную речь. Это была история Пизы, самая трагическая из историй Италии – история города, умершего разом, в один день, когда весь его народ был переселен в Геную; потом его продали купцам, Медичисам, которые высосали его жизнь, разрушили его торговлю, заперли перед ним море; сама земля, при помощи умышленной и убийственной небрежности, была превращена в болото; исчезли каналы; начались лихорадки для окончательного уничтожения народа... Тут говорившего начали так душить рыдания, что он смолк; но все в оцепенении продолжали еще слушать. Тогда он поднялся, страстный, в бешенстве, и из его уст полились грозные обвинения против конкуренции, жестокости лавки, которая не позволила Пизе даже добывать пропитание шелком, шерстью и обрекла ее умирать в муках Уголино... “Но, благодарение Богу, через сто лет приходит свобода!” При слове “свобода”, единственном, дошедшем до слуха народа, в толпе грянули крики и рыдания, надорвавшие сердца французов. Король повернулся, вероятно, потому что он сам плакал, и вошел в церковь. Но его близкие, взволнованные, смелые от волнения, – это еще не были куртизаны, хорошо воспитанные и выдрессированные при дворе Людовика XIV, – окружили его и продолжали речь пизанца. Один советник из парламента Дофине, Рабо, бывший в милости и приближенный к королю, сказал громко: “Ей-Богу, государь, это достойно сожаления! Вы должны хорошо вознаградить... Я не встречал никогда людей, вынесших большие несправедливости, чем эти люди!” Король, ни о чем не думая, неопределенно ответил, что он думает то же. Рабо оставил его, вернулся на паперть, где еще теснился народ, и крикнул: “Дети, французский король дает вашему городу вольности!”