Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Спроси меня, кто стал чемпионом мира в Чили, – не помню.

Помню наше победоносное возвращение в Анару. На привокзальной площади – толпа встречающих друзей, недругов. Мы все в сомбреро, на дяде Павле пончо, он вылитый Панчо Вилья. Его сомбреро – всем сомбрерам сомбреро! Раздавая направо и налево chewing gum, он радостно восклицал: “Амиго для амиго – всегда амиго!”

Год спустя я сбежал в Москву к Вике. Два года спустя поступил во ВГИК, потому что там училась Вика.

Еще год спустя, перед следующим первенством мира по футболу, в Анаре (мне рассказал об этом дядя Павел) появились те двое якобы из Федерации физкультуры и спорта и нагло продали двадцать путевок на новый чемпионат мира. При полном молчании местных “чилийцев”.

Фотография 14. 1993 год

Прошли годы, я окончил ВГИК.

С Федерико Феллини я столкнулся в перегруженном лифте гостиницы “Москва” в начале шестидесятых. В то утро я в ресторане “Арагви” ел хаши. Трудно объяснить незнающему, что это такое: густой бульон, в нем – коровьи потроха, в него высыпают много-много чеснока, он очень горяч. Хаши – блюдо для похмелья. Хаши – некий наркотик. Есть люди, которые жить без него не могут. В Тбилиси его начинают есть с семи утра. В крошечные столовые старого города съезжаются хашисты. За одним столом сидят рядом профессора и карманные воры, прокуроры и художники, интеллектуалы и грузчики, секретари райкомов и пьяницы с трясущимися руками. Во время поедания хаши всем всё прощается, этот бульон с чесноком и сто грамм водки – смысл утреннего существования хашиста. Я – хашист. Страдал от того, что в Москве его нигде не готовили, и вот радость – ресторан “Арагви” по воскресеньям стал готовить хаши. Там встречались грузинские и московские хашисты: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Датуна Мачавариани, Саша Абдулов, Жора Гигинеишвили, братья Шенгелая, братья Ибрагимбековы, Саша Кайдановский, Никита Михалков… Список можно продолжать, но я о том злополучном воскресенье, когда в гостинице “Москва” у меня была назначена встреча с человеком, который привез из Тбилиси пакет каких-то бумаг, я должен был взять их и передать…

Я покинул “Арагви”, побежал по улице Горького, вбежал в двери гостиницы “Москва”, в фойе вижу лифт, заполненный людьми, и в пьяном энтузиазме бегу к нему, втискиваюсь, двери закрываются, но сзади меня втиснулся человек с большим животом. Меня прижало к чьему-то подбородку и щеке. Я посмотрел на хозяина щеки. Узнаю Феллини.

Большой живот сзади вновь прижал мой нос и лоб к феллиниевской щеке и подбородку. Я дышал в ноздри маэстро, которого боготворил за “Ночи Кабирии”, “Дорогу” и показанные на московском фестивале днем раньше “Восемь с половиной”. Хотелось извиниться за дикий чесночный чад. Но я не знал итальянского и находился в визуальном шоке.

Уверен, что в те полминуты, когда лифт возносил нас, Феллини думал обо мне: “Да отверни ты харю!” Он вышел из лифта на шестом этаже гостиницы “Москва” и бросил на меня взгляд, который я не могу забыть вот уже пятьдесят с лишним лет.

Мне кажется, что, если бы я знал итальянский язык, я шепнул бы в ухо Феллини: “Дорогой Федерико, прости за чесночный запах. Я ел хаши, этот божественный бульон требует много-много тертого чеснока… Давай встретимся в буфете третьего этажа гостиницы, хотя нет, лучше в «Арагви», нет, встретимся у меня дома… мама приготовит сациви, купаты…”

Феллини прервал бы меня и уверил, что он очень любит купаты, но врачи (сволочи) запретили есть мясо. “Тогда аджапсандал! Мама делает необыкновенный аджапсандал… И самое главное, Федерико, ты услышишь мамины истории…”

С шестого этажа мы с Федерико бы рванули вниз, взяли такси и вскоре оказались бы на Ракетном бульваре, дом 5, квартира 23.

– Мама, это Феллини! Ты же его любишь!

– Я?

– Мама, это Феллини!!! “Ночи Кабирии”! Ты же плакала…

В прихожую выглянул бы папа в затертой полосатой пижаме, смутился, увидев высокого гостя, но не сдержался бы от своей традиционной шутки:

– У всех свой вкус, своя манера: папа любит арбуз, а мама – офицера!

Никто не смеялся над папиными шутками.

…Разлив нам с Феллини кахетинское красное, папа ушел в свою комнату – он страдал депрессией. Гостя развлекали мама и моя двоюродная сестра Лиза, которая была от рождения слепой, но замечательно играла в бильярд, настолько замечательно, что выиграла две партии у Федерико Феллини. Тот слегка прибалдел и никак не мог поверить, что Лиза слепая.

Сели за стол. Лиза была тамадой, мама рассказала Федерико историю о том, как она в Батуми хотела приготовить чахохбили…

С мамой всегда происходили необычные истории. Тут она решила приготовить чахохбили из курицы. Мама была одна дома. Курица бегала по балкону. Вооружившись острым ножом, мама, словив курицу, спустилась по лестнице во двор. За кустом лимонника она отсекла чернушке голову. Дождавшись, когда безголовая прекратит последний в своей жизни танец, мама начала подниматься вверх по винтовой лестнице.

На маме халат, в одной руке окровавленный нож, в другой – бездыханная птица. Сверху по лестнице спускаются соседи – муж и жена Ахобадзе. Муж Пармен играл в оперном оркестре на флейте пикколо. Жена Тереза страдала приступами легкой шизофрении, и два-три раза в год Пармен возил ее в сумасшедший дом на краткое лечение.

Одетая в шелковое платье, с крупными фальшивыми жемчугами на шее и в шляпке с вуалью, Тереза выглядела респектабельно.

На третьем этаже мама и Ахобадзе встретились. Неожиданно Тереза, схватив маму за рукав халата, крикнула мужу:

– Пармен, не надейся сдать меня в сумасшедший дом, если с нами не поедет Софа!!!

Муж пытался оттянуть жену от маминого халата, но Тереза вцепилась в рукав мертвой хваткой и повторяла: “Нет, нет, нет, только с Софией Миндадзе, иначе нет!”

Внизу ждало вызванное такси и уже сигналило, требуя быстро разрешить проблему. Пармен попросил маму: “Сядем, я довезу ее, в минуту оформлю документы, сдам, привезу тебя назад”.

В халате, с ножом, с обезглавленной курицей мама приехала в сумасшедший дом. По требованию Терезы мама оказалась в приемной больницы.

Муж пошел оформлять документы. Время шло. В приемной появились два санитара и внимательно осмотрели женщин, сидевших на скамье. Одна, элегантная, улыбалась из-под вуали, вторая – в халате, шлепанцах на босую ногу, с курицей и ножом – испуганно смотрела на медбратьев.

Маму взяли под руки.

– Нет, это не я! Я вышла курице голову отрубить… и вот случайно…

Медбратья, повторяя “курице голову отрубить”, тянули маму по коридору сумасшедшего дома.

– Да поймите, я вышла курице голову отрубить… Сумасшедшая не я, а она…