Уроки - Николай Сумишин

- Конечно, стенгазеты - это не самое главное, - заговорил Тулько. Хотя, скажу вам, ряд щедро раскрашенных стенгазет в коридоре тоже обратит на себя внимание. Представьте себе: входит чужой человек. Желает он или не желает, но на него уже действует наш арсенал наглядных пособий.

Сказав это, Василий Михайлович даже улыбнулся от удовлетворения: арсенал наглядных пособий!.. Улыбнулась и Ступик, но директор не заметил ее улыбки, вместо Анны Васильевны он видел Фока среди своих стендов и транспарантов.

- Все это, в общем-то, неплохо, - сказала Ступик. - Если вы помните, я давно вам говорила о стенде в честь юбилея... Только вот... как-то все это... ну, на показуху похоже...

- Я могу и обидеться! - подхватился с места директор. - Не забывайте, что я беспокоюсь о всем коллективе, о каждом учителе...

- Хорошо, хорошо, я согласна, - быстро сказала Анна Васильевна. - Но чтобы все это осуществить, сколько денег нужно!

- Сколько потребуется, столько и дадим! - твердо произнес Василий Михайлович.

- И художнику?

- И ему. - Директор вздохнул и повторил: - И ему. Я уже договорился.

- А с фотографиями как?

Василий Михайлович взглянул на часы:

- Скоро подойдет один парень, он сделает хорошо... Вы же немедленно составьте список, кого фотографировать.

- Мне надо на семинар... А впрочем, ничего. Пропущу.

Когда за Анной Васильевной закрылась дверь, Тулько с удовлетворением потер руки: так, пока все идет, как задумано! Ступик сделает все на совесть. Таков уж характер у этой женщины: если что-то решила, то не отступит, пока не добьется своего.

"Плакаты, транспаранты, стенгазеты, стенды, выставки - ты не выдержишь в таком окружении, Фок!"

Но тут же настроение у Василия Михайловича упало, он вспомнил, какой еще разговор ему предстоит. Иван Иванович... Молчаливый, тихий человек. На педсоветах выступает кратко и сердито. Неужели и теперь откажется?..

- Но я же не о себе беспокоюсь, не о себе!

Выкрикнув эти слова, Василий Михайлович решительно направился к двери.

- Иван Иванович есть? Ага, прекрасно! Зайдите ко мне, Иван Иванович.

Все в учительской притихли, а Майстренко, который как раз раздумывал, почему не явился в школу Любарец, даже побледнел: тон и решительность директора не предвещали ничего хорошего.

И вот они с глазу на глаз, тет-а-тет, как любит говорить одна из сестер Липинских.

- Положение, которое сложилось в десятом "Б", вынуждает меня хорошенько задуматься. А вас?

Тулько откинулся на спинку стула, руки положил на стол и замер в ожидании. Он рассчитывал на особенный эффект, но никакого эффекта не вышло. Иван Иванович взглянул на горделивую позу директора, почему-то вдруг успокоился, в сердце у него знакомо тенькнула какая-то струна, он вдруг осознал, понял всю школьную круговерть.

Тулько не мог догадаться, почему лицо учителя истории так посветлело, а в глазах у него появился неожиданный, совсем чуждый для этого угрюмого человека блеск.

Вопрос по-прежнему лежал между ними на широком полированном столе и рядом с ним надо было класть ответ.

- Мне кажется, что ваша тревога безосновательна, - спокойно сказал Иван Иванович. - Класс как класс.

- Вы считаете, что драка, которую устроили перед окнами школы Любарец и Деркач в присутствии малышей, - закономерное явление?

- Я считаю, что лучше драться под окнами школы, на виду, нежели в другом каком-нибудь месте.

Василий Михайлович с удивлением взглянул на учителя:

- Я вас не понимаю, Иван Иванович!

- А здесь и понимать нечего! - отрезал Майстренко, удивив этим не только директора, но и самого себя.

- Погодите, погодите. Не так давно, буквально вчера, вы соглашались, что в вашем классе нездоровая атмосфера. Только вчера вы об этом говорили!

Майстренко опустил голову.

- Вчера, возможно, и говорил, но это было вчера.

- Гм-м... Вижу, вам необходимо напомнить кое-какие прописные истины...

Иван Иванович закрыл глаза, спрятав под веками торжествующий блеск, который так настораживал, сбивал с толку директора, и слушал нотации.

Наконец Тулько выдохся и сказал:

- А знаете ли вы, дорогой, что к нам едет комиссия из облоно? Пристрастная комиссия!

- Вон оно что!

- Я не понимаю вашего "вон оно что". Не понимаю! С нас шкуру спустят, а с вас - в первую очередь!

Иван Иванович - и что с ним случилось! - оглянулся на дверь, не подслушивает ли кто, потом перегнулся через стол и тихо сказал:

- Я бы вам посоветовал, Василий Михайлович, подать заявление.

- Какое заявление?

- "Прошу уволить меня с должности директора, потому что не умею вести педагогическое дело, потому что я не могу выделить из мелочей главное, потому что я безнадежно отстал от современных требований".

Тулько вначале пришел в ярость от этих слов, но тут же взял себя в руки, лицо его стало равнодушным.

- И больше того, - тихо продолжал Майстренко. - Вы, Василий Михайлович, дважды опасный человек. Во-первых, потому что принадлежите к категории людей, которые создают только видимость деятельности, а для дела ничего не делают. Ничегошеньки! И при сознательно...

- А во-вторых?.. - Тулько изобразил на лице подобие улыбки.

- В силу каких-то парадоксальных обстоятельств вас приземлило в школе, как раз там, где даже людям более организованным, я уж не говорю о любви к профессии, даже им тяжело. Ныне школа переживает определенные трудности, вот они вас и маскируют. А вы их, из благодарности, защищаете.

- Я защищаю трудности!

- Поверьте, Василий Михайлович, где-нибудь в ином месте вы уже не были бы директором.

- Гм-м... Ну, что ж, все, что вы здесь наговорили, Иван Иванович, вам так просто не сойдет с рук, - зловеще произнес Тулько и наклонился над столом, забарабанил по полированной поверхности пальцами.

МАЙСТРЕНКО

Выйдя из директорского кабинета, Иван Иванович щурился, словно вышел из темноты, словно просидел полдня в фотолаборатории и теперь ему больно смотреть на свет.

Педагоги восприняли прищуривание Майстренко по-своему: все слышали возбужденный голос Тулько и посматривали на Ивана Ивановича кто сочувствующе, а кто просто так, из любопытства. А Дмитрий Павлович даже поднялся, показывая таким образом полную солидарность с потерпевшим. Но Иван Иванович ноль внимания на присутствующих. Даже когда Ирина Николаевна язвительно спросила, не о десятом ли "Б" шел разговор (она вела десятый "А"), и тогда Майстренко никак не среагировал, хотя вчера мог бы ответить ей должным образом. После разговора с директором он знал, что должен делать. Прежде всего - навестить Любарца...

Обязательно надо пойти к Любарцу... Он вспомнил, как ученик стоял перед ним, облизывая пересохшие губы, униженный, оскорбленный... И надо же было ему сказать - после всех унижений! - что он должен просить прощения у Деркача! Нет, Иван Иванович, вчера ты говорил и жестикулировал фальшиво. Так будь же любезен, не устраняйся от содеянного, не обвиняй во всем ситуацию, в которую ты попал: мол, при директоре и ученике ты не мог говорить то, что думал, а вынужден был хвостом вилять, бубличком, как говорит жена, вышивать...

Да, Иван Иванович решил идти к Любарцу. Пропустив реплику Ирины Николаевны мимо ушей, он взял плащ, оделся, удивляя и без того удивленных коллег: от директора вышел сам не свой и сразу же в бега!

Зазвенел звонок - звал учеников с большой перемены. Настойчиво звенел, требовательно. Иван Иванович представил, как нажимает на кнопку уборщица, тетка Одарка. Выражение лица у нее нетерпеливое, сердитое, словно она силой тянет школьников в классы.

Это его десятиклассники сделали ей электрозвонок в прошлом году, значит, девятиклассники. Он вспомнил, как смонтировали ребята электропроводку, повесили один звонок при входе в школу, второй - между этажами... "Теперь испытаем, зазвенит или нет", - сказал Роман Любарец. Мог бы и так нажать кнопку, без предупреждения, но почему-то сказал эти слова, может, чтобы подчеркнуть торжественность момента. А тетка Одарка преградила ему дорогу: "Не смей! Не время..." - "А если он не зазвенит завтра?" засмеялся Митька Важко. "Протарабаню ручным..." - уперлась тетка. "Да никто же не учится сейчас, звони сколько влезет!" - горячился Любарец. "Нет!" - не отступала тетка Одарка. "Тетя..." - "Завтра утром позвонишь..." - и захлопнула перед носом ребят каморку, где установили кнопку. Так и пошли ни с чем. А на следующий день уборщица сама позвонила. Лицо ее было торжественным, а когда дотронулась до кнопки, даже порозовело от напряжения и волнения...

"Все здесь родное и дорогое тебе, Иван Иванович, все! Нет, так просто ты не сможешь положить перед глазами Тулько заявление и пойти прочь", думал Майстренко, идя асфальтовой дорожкой, которая вела от школы к шоссе. Из-за малопобеянских садов выкатилось солнце и ударило копьями-лучами по шоссе. Ударило мощно, уверенно, хотя вокруг властвовала осень. Штакетник упал на дорогу вдвое увеличенными тенями, спроецировался резко, рельефно.