Первенцы - Дарья Чернышова

со времен своего неожиданного возвращения из мертвых, в результате которого здесь вырос новый курган. У этого кургана, где уже пятнадцать лет покоилась госпожа Ветта, Гашек и слез с коня.

Ворон, казалось, обрадовался передышке: все-таки в его возрасте тяжелый седок – испытание. Гашек не стреножил коня: задерживаться не стоило. Полуденное солнце щедро освещало все обозримые земли, а где-то среди них лежало черное пепелище.

Само собой, она оказалась здесь. Гашек почти никогда не ошибался на ее счет: слишком тесно и прочно они связаны с того самого дня, как он спас ее из горящей усадьбы. И хотя по закону эта девушка считалась его госпожой, Гашек звал ее просто по имени.

Итка Ройда отряхнула штаны, поднявшись с земли, и бросила прощальный взгляд на могилу матери. Потом свистнула, подзывая лошадь, и коротко спросила:

– Дядька ищет?

Гашек кивнул. Гнедая кобылка, названная без выдумки Красавицей, подошла, по-своему поприветствовала Ворона и уже ожидала хозяйку. Итка намочила платок водой из бурдюка и повязала на голову: с ее темно-рыжими волосами можно запросто перегреться на таком солнце.

Она затягивала подпруги, недовольно поджав губы: Войцех уже не впервые бесцеремонно прерывал поездку в Ольху, которую Итка навещала раз в пару месяцев, и каждый год – обязательно – в самый жаркий день лета, отдавая дань памяти госпоже Берте. От жизни в родной усадьбе матери у Итки остались лишь воспоминания, даже старых слуг не было: Гавра давно умерла, а Сташа после пожара никто не видел.

Уже верхом она, перекатывая на языке кусочек жженого сахара, снова спросила:

– Фто ему нуфно?

– Он не сказал. – Гашек пожал плечами. – И был еще пьян, когда я ушел.

Немного погодя Итка шумно разгрызла леденец, набрала в рот воды и сплюнула.

– Может твой старик перебирать копытами порезвее? Не хочу ехать по темноте.

– А ты не бойся, – улыбнувшись, ответил Гашек. – Я с тобой.

Она рассмеялась.

– Это очень любезно с вашей стороны, господин Гашек, но дело в том, что к вечеру дядька Войцех не вспомнит, зачем я ему понадобилась.

Итка, которая прекрасно знала о его происхождении, иногда в шутку звала Гашека господином – но только так, чтобы Войцех не слышал, потому что его это жутко раздражало. У Войцеха многое вызывало такую реакцию, а добрым словом он поминал разве что покойную сестру, об остальной родне отзываясь не слишком тепло. К примеру, имя госпожи Берты он произносил только в связке с выражениями вроде «песья вошь» или «гнилая доска».

При всем этом Итка, казалось, вполне искренне и взаимно любила дядю: пьяным он бывал очень весел, а трезвым – даже умен. Правда, он делал все, чтобы трезветь как можно реже. «Какая из тебя Ройда, – говорил ей Войцех, когда напивался не настолько, чтобы потерять способность говорить внятно. – Марко был светловолосый, пока с войны не приехал седой. Ты нашей, Ольшанской породы. А от Ройды, вон, в Гашеке и того больше».

Направляющийся домой батрак, издалека заметив верховых, прикоснулся к широкополой шляпе в знак приветствия. Человек шел в деревню Мирную, к северу от владения Ольшанских, жители которой в далеком прошлом трудились на эту семью. Теперь же все батраки ушли к другим господам – в основном, к Тильбе, но Берту из Старой Ольхи, а затем ее дочь и внучку знали и помнили. К тому же Итка в скором времени станет причиной события, знаменательного для всего края – и даже, быть может, для всей страны.

Незадолго до смерти Берта Ольшанская обручила единственную внучку с Отто из Тильбе, и помолвку так никто и не расторгнул. От Войцеха, не стремящегося заводить законных детей, и Марко, которого много лет назад признали умершим, права на два огромных надела переходили к Итке. Ее брак с Отто Тильбе сделал бы их самыми крупными землевладельцами Берстони. Этой свадьбы ждали и боялись одновременно, а ждать оставалось недолго, пару месяцев: по договору Итка могла выйти замуж, достигнув шестнадцатилетнего возраста.

Когда жара немного спа́ла, она сняла платок и заново заплела длинную косу: волосы растрепались. Итка действительно пошла в Ольшанских, особенно в бабку – Гашек думал, что именно так госпожа Берта выглядела в юности. Голубые глаза, большие, как у матери, делали ее взгляд вечно любопытным. Она попросила воды – собственный бурдюк опустошила, а затем и из второго выпила почти все, оставив Гашеку совсем немного. Впрочем, они уже слышали, как шумит впереди Подкиртовка. Ворон замедлил шаг, и Итка, хоть и стремилась попасть домой, придерживала кобылу, чтобы Гашек не отставал.

К замку подъехали уже в сумерках. Как ни странно, Свида оставил ворота открытыми: видимо, почтенный возраст все-таки дал о себе знать. Итка направилась к дяде, Гашек остался в конюшнях, расседлать лошадей. Но она почти сразу вернулась и дернула его за рубаху, сделав знак быть тише. Он вопросительно развел руками, на что Итка прошептала:

– Там Свида. Мертвый. Перерезали горло.

Гашек открыл рот, но не издал ни звука.

Свида… какой? Мертвый Свида? Мертвый бессмертный Свида? Это что же…

Кому могло прийти в голову убить старика?

Итка продолжила:

– Много крови. Есть следы. Нам надо в замок, узнать, что с дядькой.

Гашек не успел возразить: Итка, схватив крюк для чистки копыт, пригнулась и стала осторожно пробираться к двери, ведущей на лестницу. Пришлось пойти следом.

Управляющий лежал, поджав увечную ногу, посреди пустого двора. Гашек сглотнул. Откуда в человеке столько крови? Широко распахнутые глаза Свиды глядели в небо, будто он чему-то очень удивился. Итка обошла тело полукругом, чтобы не наступить в багровую лужу.

Размытые грязные следы нескольких пар обуви вели наверх, к малому залу Кирты. У входа Итка замерла, прислушиваясь к доносящимся оттуда голосам. Гашек сперва не мог разобрать слов: только понимал, что люди спорят. Раздался стук, а следом – надрывный, пробирающий до дрожи вопль.

Разговор продолжился на повышенных тонах, и Гашек все слышал даже из-за двери.

– У тебя осталась еще одна рука, Ольшанский, – громко сказал неизвестный, – и две ноги. Потом я возьмусь за уши, потом за глаза и ноздри…

– Не надо! – завопила Лянка: ее голос они узнали сразу. – Вы обещали…

– Убери ее отсюда на хрен, – рявкнул первый. – Я только начал.

– Вы обещали, что никого не тронете! – не унималась она, но вдруг умолкла.

Послышались возня, протяжный стон Войцеха, а затем грохот падающего тела.

– Теперь ты, – снова заговорил мужчина, и вдруг в его речи зазвучал чужеземный говор. – Этот ваш замок большой, как шлюхина дырка, а времени у нас мало, так что ты расскажешь, где Гельмутово