Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд

приобрела радикальный характер. Она не подвластна коллективному сознанию. Поток информации, который сегодня доступен в Интернете, ставит под сомнение возможность достижения какого-либо консенсуса относительно ведения, последствий и возможных способов предотвращения войны. Таким образом, наш аргумент противоречит идее о том, что больше информации означает лучшую демократию и принятие решений.

Сложность осмысления нового порядка социальных отношений, созданного партисипативным наблюдением, заключается в том, что изображения войны и насилия не имеют четко различимой или линейной структуры. Истории возникают асинхронно в наших онлайн-мирах и перекрестно оплодотворяются; из этого нового контекста могут быть построены новые смыслы. В этом отношении насыщенность и связность данных и информации ломает и переосмысливает опыт таким образом, что только искажает представления о том, что, когда, почему и кто воюет. Последствия этого для оправдания, объяснения войны и использования военной силы еще только начинают проявляться. Конечно, это не совсем новое явление. Взгляды людей на войну разделились на несколько реальностей уже в первые шесть месяцев 2003 года, задолго до того, как социальные сети оказали хоть какое-то влияние на жизнь XXI века.

Например, 15 февраля 2003 года по всему миру прошел день протеста против войны в Ираке. В более чем 600 городах от 10 до 15 миллионов человек вышли на марш против вторжения США в Ирак. Французский политолог профессор Доминик Рейнье подсчитал, что с января по апрель 2003 года 36 миллионов человек приняли участие почти в 3000 акций протеста. В протестах участвовало больше людей, чем проживало в Ираке. Это был самый крупный всемирный протест в истории, но Соединенные Штаты и их союзники проигнорировали протестующих и 20 марта 2003 года вторглись в Ирак. Примерно шесть недель спустя президент Джордж Буш-старший объявил об окончании успешного вторжения в своей речи "Миссия выполнена" на борту корабля ВМС США Abraham Lincoln. Когда на улицах Багдада, Мосула и Фаллуджи воцарился хаос, мысль о том, что война закончилась, стала для освобожденных иракцев полной неожиданностью.

Война в Ираке была спорной и породила несколько различных точек зрения на ее легитимность. За годы, прошедшие после вторжения, смарт-устройства сделали мир доступным для наших ладоней, ускорив скорость появления различных точек зрения на войну. Эти устройства освобождают людей от их непосредственных ожиданий, но также создают новые контексты, которые дезориентируют, даже если они создают новые способы, с помощью которых смысл генерируется из онлайн-опыта. Это особенно заметно в отношении социальных сетей, где по мере разрушения контекста разрушается и чувство времени (Brandtzaeg and Lüders 2018). Разрушенный контекст", который создается в результате этого процесса, является эффективным способом описания текущей ситуации, в которой война расширилась, а смысл стал запутанным. Следовательно, произошел переход от освобождающего чувства свободного интернета в начале 2000-х годов к тому, в котором каждое сообщение и каждый человек вызывают подозрение в 2010-2020-х годах. Таким образом, радикальная война имеет парадоксальный характер: она открыта и является частью повседневности, но при этом остается невидимой благодаря своей гипермедиации.

Например, Сара Вахтер-Боэттчер объясняет,

Не то чтобы технология разрушила мое доверие - по крайней мере, поначалу. Но она сломала мой контекст: Я не знаю, где нахожусь. Я не знаю, на работе я или на игре, смотрю ли я новости или общаюсь с другом. Раньше это казалось свободным: Мне не нужно было выбирать. Я мог просто существовать, плавая во вселенной, созданной мной самим. Но если это не контролировать так долго - недальновидные технологические компании и мои собственные мелочные желания, - отсутствие контекста породило нечто зловещее: место, где мотивы каждого вызывают подозрение. (Wachter-Boettcher 2018, p. 39)

Примером может служить участие России в развязывании открытой, но необъявленной войны против Украины во второй половине 2010-х годов. Вторгнувшись на Крымский полуостров в 2014 году путем переворота, Россия продолжила спонсировать нападения на Донецкую и Луганскую области на западе Украины. Внешне конфликт в Донецке и Луганске выглядит как традиционная "горячая" война траншеями, артиллерией и танками. Бойцы определяют линию фронта и сражаются на "ничейной земле". В этом контексте смартфоны становятся вектором атаки, позволяя хакерам-сепаратистам атаковать украинский персонал с помощью вредоносных программ, а также геолокации и атаки артиллерийских подразделений (Arquilla 2021). В то же время более скрытая война троллей, вирусов для смартфонов, кибератак и пропаганды в социальных сетях пытается сформировать повестку дня новостей и изменить восприятие (см. Hoskins and O'Loughlin 2015; Patrikarakos 2017; Singer 2018; Hoskins and Shchelin 2018; Pomerantsev 2019).

Такая деятельность не возникает спонтанно, а требует организации и руководства. Так, прокремлевское Агентство интернет-исследований в Санкт-Петербурге нанимает сотни киберработников на "ферму троллей" для создания в сети историй, видео, фотографий, мемов, комментариев и материалов, продвигающих российские интересы в Украине. Эти фермы и кибероперации создают и распространяют явные "фальшивые новости", но они также создают фальшивые профили ("сток-марионетки") в рамках кампании по распространению раскола и нагнетанию страха; все это - часть процесса, который, как они надеются, приведет к неопределенности, замешательству и бездействию как на фронте, так и среди гражданского общества за его пределами.

С другой стороны, это означает, что военная практика эволюционировала, чтобы использовать преимущества цифровизации и интернета. И все же (не)объявленная Россией скрытая война против Украины также была полезно охарактеризована в книге Metahaven (2015) как своего рода "черная прозрачность". Галлюцинаторная машина фантазии, вымысла, антагонизма и гламура, описанная Петром Померанцевым как постоянное зрелище, где "ничто не является правдой и все возможно" (Померанцев 2015, с. 6). В качестве информационной стратегии затуманивание конечности войны создает неопределенность и затуманивает процессы смыслообразования. Это, в свою очередь, дает кислород радикальной войне, подпитывая кризис репрезентации, который стратегия стремится контролировать, запирая цифровых индивидов в призму социальных медиа.

Работа в этом разрушенном контексте привела к тому, что журналисты традиционных вещательных СМИ оказались в состоянии моральной паники из-за фальшивых новостей и предались ностальгии по тому, какой журналистика была раньше (Farkas and Schou 2018). Перед лицом последнего возмущения в Twitter или Facebook доверие и уверенность людей в старых способах репрезентации находятся в состоянии колебания. МСМ столкнулись с проблемой адаптации к информационной экологии, которая использует социальные медиа в целях распространения дезинформации. И именно в этом кризисе (неправильной) репрезентации - когда широковещательная журналистика и журналистика, основанная на участии, структурируются и по-разному стимулируют вовлечение аудитории - мы видим, что легитимность войны наиболее открыта для сомнений.

Военные интервенции 1990-х годов были обусловлены стремлением предотвратить геноцид и защитить права человека. В XXI веке эти мотивы уступили место более реалистическим заботам, связанным с ГВоТ и соперничеством великих держав (Blanken 2012). В период, прошедший с начала ГВоТ