Пламя зимы - Роберта Джеллис

– Ты испорченное, потакающее своим желаниям чудовище, – прошипела она. – Ты думаешь, что мы с отцом не горюем? Какое ты имеешь право увеличивать наши страдания своими жалобами? Если, как ты говоришь, это твоя вина, что твои братья умерли, не в том ли состоит твой долг, чтобы успокоить нас? Из-за твоего эгоизма отец две ночи не спал. Ты будешь довольна, если убьешь и его тоже?

Шлепок и суровость ее слов ошеломили меня. На минуту или две я замолчала, а потом закричала, что она жестокая и бессердечная и я ненавижу ее, и расплакалась еще сильнее, чем прежде. Я спрашиваю себя: не хотелось ли мне, чтобы она ударила меня, в надежде, что наказание снимет какую-то часть моей вины? Но она не реагировала ни на мои слезы, ни на мои слова, только сидела, уставившись в никуда с застывшей маской страдания на лице до тех пор, пока не послышались шаги возвращающегося отца. Тогда выражение ее лица изменилось, она подошла к нему и с любящей кротостью пожурила за то, что он вернулся так скоро. Отец сказал, что ей самой следует прилечь и что он не может отдыхать, пока в опасности я, его бесценная жемчужина.

Моя детская кроватка была передвинута в мамину спальню так, чтобы мама могла присматривать за мной даже лежа в постели. В этот теплый весенний день окно было широко распахнуто и свет от него падал прямо в лицо папе, стоявшему в дверном проеме. Я увидела, как сильно он изменился: глаза его запали, их ярко-голубой цвет потускнел до бледно-серого, кожа висела на ширококостном лице. И жестокие слова матери зазвучали в моем мозгу, но показались уже не жестокими, а правильными. Нужно быть чудовищем, чтобы не видеть, как намного я увеличиваю его страдания, думая только о своих собственных горестях. С этого момента я приложила все усилия, чтобы скрыть их, и, полагаю, преуспела в этом, успокоив маму и папу. Но я никогда больше не отмечала свой день рождения … Никогда.

Так начался мой тринадцатый год и так он закончился. Дункан и Малькольм со своими женами и детьми и Ангус и Фергус умерли в первую неделю мая. Эндрю, который, так же как и я, благополучно перенес болезнь, был удостоен высокой чести сопровождать своего епископа в поездке в Рим; он умер там позднее, в январе. Мы не знали о его смерти до конца апреля, но к тому времени у меня уже не было слез, чтобы плакать, так как только двумя неделями раньше умерла мама. Лишь в одном явил милость этот ужасный год – маме не пришлось услышать о смерти Эндрю.

После этого десница Господня была отведена от нас, но не навсегда, а только на время. Дональд оставил свою службу у короля Дэвида Шотландского и вернулся домой, так как теперь он был наследником Улля. Раньше он поклялся, что никогда не женится, но сейчас согласился жениться, чтобы родить сыновей. Папа выбрал ему девушку, руководствуясь скорее той суммой, которую она принесет в качестве приданого, чем ее красотой и характером, – он был уверен, что Дональд слишком закоренелый грешник, чтобы его исправила какая-либо женщина. Приданое Милдред принесло в нашу семью поместье Терл и его земли. А затем случилось непредвиденное: не могу сказать, чтобы Милдред была красивой, но она обладала таким обаянием, что Дональд вскоре отучился гоняться за другими женщинами. Так или иначе, но она его полностью удовлетворяла.

Каждый раз, думая о Милдред, я поражаюсь своей глупости. Я была так уверена в своей власти над мужчинами, не понимая, что это только преимущество сестры и дочери, что никогда не спрашивала Милдред, как она покорила Дональда. Мы с ней были большими друзьями, так как Милдред по природе была не ревнива и никогда не жалела мне моей сестринской доли Дональдовой любви. Но и этого я тоже тогда не понимала. Я открыла, что Милдред не христианка: хотя она ходила к мессе, чтобы избежать неприятностей, она поклонялась древнему рогатому божеству. Священник сказал, что это была такая дьявольская вера, которая в конце концов и навлекла на нас беду, но, думаю, он не прав. Большая часть простого люда веровала, как и Милдред, и ничего плохого с ней не случалось. К тому же я любила Милдред и люблю ее до сих пор.

Первые годы после женитьбы Дональда были очень хорошими. День за днем та боль, которую я скрывала, не надеясь, что она когда-нибудь пройдет, становилась все меньше. Я снова научилась смеяться. Милдред принесла радость в нашу семью. Они с Дональдом жили в усадьбе Терла, а не в Улле, но между нами было не слишком большое расстояние, и мы частенько бывали вместе. И сначала, когда папа увидел, что Дональд бросил свои дурные привычки и очень изменился к лучшему, он был в восторге от власти Милдред. Мне тоже никогда не приходилось думать о Дональде иначе, как об очень счастливом человеке. Однако у Милдред не получалось с ребенком. Годы шли, а семя в ее лоне не прорастало, и отец становился все больше недоволен. Я понимаю папу: он испробовал все, чтобы получить наследника для Улля, прежде чем сказать хоть слово против Милдред. Как только Магнус стал рыцарем, отец подыскал и ему жену.

Я вела мое повествование так, словно события внешнего мира не касались Улля и это до некоторой степени верно. Местность вокруг Улля, дикая и гористая, была мало привлекательна для чужестранцев. Они опасались крутых, заросших тропинок, которые поднимались из наших узких долин и вились над высокими ущельями через холмы и вокруг берегов глубоких горных озер. Но эти долины защищены и плодородны, а озера полны рыбы. Поэтому, хотя мы небогаты золотом и драгоценностями, для тех немногих людей, которые здесь живут, пища имеется в изобилии. Да, здесь немного людей, но они отличаются силой и непокорностью. Каждый человек умеет пользоваться луком, копьем и длинным ножом для защиты себя, своей семьи и домашних животных от медведя и водка, которые бродят в горах. И наши люди не боятся повернуть это оружие против враждебно настроенного человека.

И все же мы были не вполне свободны от событий вне нашего графства. Я уже рассказывала, как король Генрих, затратив лишь небольшую часть влияния своей власти на Англию, справился с моим отцом и устроил его брак. Через несколько лет, когда умер король Эдгар Шотландский, король Генрих помог Александру, единокровному брату Эдгара, без споров наследовать шотландский престол. Так как папа был согласен, что Александр имеет права на власть, это не вызвало изменений в нашей жизни. Правда, иногда приходилось слышать папино ворчание, что не дело Генриха вмешиваться, даже если он прав. Папа считал, что шотландцам следует самим устраивать свои дела, даже если это означает, что они будут годами воевать и убивать друг друга. Теперь я не знаю, согласилась ли бы я с ним, но тогда я была слишком мала, чтобы иметь собственное мнение.