Клад - Мигель Делибес

Перепуганный Анхель посмотрел на Херонимо:

– Послушай, давай все бросим, а? Местные прямо взбесились.

Фибула ткнул в него большим пальцем:

– Анхелито на месте не сидится.

Херонимо пожал плечами и сел в машину,

– Хватит вам, поехали наверх. Все это выдумки козопаса. Хороши мы будем, если станем обращать внимание на угрозы какого-то чокнутого.

На небе по-прежнему не было ни облачка. Плодоносный, сладостный свет, как в начале осени, мягко золотил вершины горной цепи, По дну долины бежала речушка, поблескивая между голых ив, и едва уловимый аромат лаванды доносился до вершины холма, хотя цвести ей было не время. В верхнем квартале без устали лаяла собака. Херонимо наклонился и поднял сито.

– Ладно, засучим рукава, – сказал он, подходя у груде вынутой земли. – Прежде всего кончим просеивать. Потом займемся этой проклятой структурой, из-за нее я всю ночь глаз не сомкнул.

В последней порции просеянной земли никаких сюрпризов не оказалось. Они кончили просеивать, и Херонимо скользнул на дно ямы, вслед за ним Кристино, а Фибула и Анхель собрались снимать план стены. Внезапно до них долетел снизу громкий колокольный звон. Изумленный Кристино прикусил верхнюю губу и с тревогой пояснил:

– Бьют в набат.

Херонимо поглядел на свои старые, увесистые часы.

– Без четверти десять, – сказал он, – Может быть, звонят к мессе?

Анхель подошел к краю уступа.

– Идите сюда! – закричал он, – Внизу что-то происходит. Вся деревня собралась. Смотрите вон туда!

Херонимо, Кристино и Фибула быстро подбежали к нему. Красный трактор с прицепом, полным людей, державших на плечах кто мотыгу, кто косу или серп, стоял в верхнем квартале и словно кого-то или чего-то ждал. Отчетливо было слышно тарахтенье мотора. В нижнем квартале дюжина парней, казавшихся отсюда совсем крохотными, суетилась вокруг какого-то «лендровера» и что-то в него грузила. На площади неторопливо собирались жители деревни, а какой-то мужчина ковылял от группы к группе и словно бы давал какие-то указания. Колокола звонили все исступленней.

– В моей деревне так звонят на пожар, – сказал Кристино.

Херонимо посмотрел вниз, машинально вынул леденец из кармана куртки и положил в рот.

– Сильно опасаюсь, что к пожару этот звон отношения не имеет, – сказал он. – Видите вон того типа на деревяшке, вот того, что прыгает от группы к группе? Это Репей, козел вонючий, хромой. Это он сделал в нашу сторону тот подлый жест, когда мы вечером ехали с Пако.

Красный трактор тронулся, выехал из верхнего квартала, и, когда он несколько минут спустя встретился с «лендровером» на площади, колокола внезапно умолкли. Возле машин возникли разногласия, наконец человек двадцать пять, среди них и Репей, разместились кто в «лендровере», а кто на прицепе; остальные жители деревни, человек двадцать, полезли на крепостной холм прямиком, без дороги, карабкаясь на скалы, словно дикие кошки. Стоя на вершине холма, Херонимо сжал губы и недовольно покачал головой.

– Сомневаться не приходится, – сказал он, – они идут по нашу душу.

Анхель подошел к нему:

– Шеф, почему бы нам не перебраться через хребет и не спуститься в Побладур? Время еще есть. Эти деревенские ведь на все способны, им доверять нельзя.

Кристино оскорбился и вскинулся:

– Вряд ли бы городские иначе повели себя, если бы думали, что у них отнимают их добро.

Анхель, с его чуть пробивающимися усиками и перепуганным детским личиком, выглядел беспомощным ребенком.

– Но мы-то что у этих отнимаем?

– Они думают, что отнимаем, и все тут. По их понятию, клад принадлежит деревне, а мы с доном Лино их обираем. С точки зрения деревенских, мы их грабим.

«Скалолазы» поднимались все выше, и все лучше можно было разглядеть их лица и одежду. Кто был постарше и послабее, шли наискосок, козьими тропами, а самые молодые и отважные лезли на гору по прямой, цепляясь ногтями за камни. Один из них, совсем молодой, в ярко-желтом свитере, поднимался как спортсмен, без особого напряжения, словно шел по равнине. Время от времени он поворачивал голову, ободряя своих спутников, а дойдя до того места на холме, где росли каштаны, обернулся и высоко поднял белый платок. Тотчас же стоявшие на площади красный трактор и «лендровер» тронулись с места, медленно проехали деревней и, не заезжая в верхний квартал, повернули на дорогу к крепостному холму, по которой археологи проезжали каждый день.

Херонимо передернул плечами и повернулся лицом к своим помощникам.

– Через десять минут они будут здесь, – сказал он мрачно. – Мы не можем ни ускользнуть в Побладур, ни вообще уйти отсюда. Пусть они увидят, как мы работаем в яме. За чем мы приехали, тем и будем заниматься. И чтобы никаких драк, – он обращался теперь к Фибуле. – Слышишь, Сальвадор, – никаких драк. За всех буду говорить я, а ты, если тебе что взбредет в голову сказать им, ты скажешь это прежде мне. Но прежде всего – спокойствие. И будь я проклят, если нервы у кого сдадут и случится несчастье.

Пришедшие на площадь вместе с мужчинами женщины и те, что вышли из домов на крики и шум и держали детей на руках или за руку, задрали головы и подбадривали мужчин, которые лезли по скалам, словно на приступ, под предводительством парня в ярко-желтом свитере. У каштанов десятка полтора мужчин подождали отставших, и потом пошли все вместе, гуськом, обогнули крепостной холм и направились к дороге.

– Сейчас они все встретятся на огнезащитной полосе, в самом ее начале, – сказал Херонимо. – За работу!

Все четверо прошли к выкопанной доном Лино яме и разместились на огороженном веревками участке так, чтобы можно было видеть, что делается на огнезащитной полосе. Херонимо, печально глядя на все вокруг своими голубыми глазами, поминутно непроизвольно пожимал плечами, Фибула ругался сквозь зубы, а перепуганный Анхель настороженно, не отрываясь, смотрел туда, где начиналась огнезащитная полоса и откуда доносился однообразный рокот моторов. Над холмом, как и накануне, парила стая стервятников. Фибула, нахмурившись, несколько секунд следил за их маневрами.

– Поглядите, эта сволочь ведь ждет, – тихо сказал он и подмигнул.

– Заткнись, идиот! – вскинулся Анхель.

Вмешался Херонимо:

– Хватит! Беритесь за работу.

Краем глаза он приметил Репья, тот шел во главе колонны, рядом с парнем в ярко-желтом свитере; высокие, красиво очерченные скулы и чрезмерная худоба придавали парню восточный колорит. Следом за ними, отстав не более как на метр, шумно шли главные силы отряда; сельчане потрясали лопатами и косами с самым воинственным видом. Отряд громко топал по камням, отчетливо выделялся стук деревяшки Репья. Археологи, занявшись работой, делали вид, будто ничего вокруг не замечают, но, когда толпа подошла к ним и встала полукругом, Херонимо бросил вешку на землю и, распрямившись, заложил руки за спину. Не отрывая недовольного взгляда от Репья, он вполне дружелюбно сказал:

– Доброго вам здоровья! Случилось что? Мы слышали, как били в колокола.

Никто ему не ответил. Вокруг разверзлось гробовое молчание, а сдерживаемая ярость Репья вносила в него трагическую ноту. Безбородое, дряблое, студенистое лицо Репья, жирное до самых кончиков хрящеватых ушей, опадало множеством складок на подбородок, непропорционально маленький, несмотря на дородность. Опершись всем телом на костыль, он левой рукой вытащил из охотничьей сумки грушу, оглядел ее со всех сторон, и так и эдак, а потом оторвал хвостик и длинным черным ногтем большого пальца осторожно отковырнул кусок и отправил в рот. В его размеренных движениях проступало наслаждение, которое испытывает кошка, глядя на пойманную мышь. С набитым ртом и не отрывая взгляда от изуродованной груши, он сказал:

– Вы что, читать не умеете? Не видели внизу объявления? Как еще с вами разговаривать?

– Мы не думали, что это к нам относится, – сделал наивные глаза Херонимо. – Мы сюда по закону приехали. Раскопки ведутся по приказу Мадрида.

Кусочек белой мякоти прилип к щеке Репья возле самого рта, и, когда тот говорил, прилипший кусочек то поднимался, то опускался, но не отваливался от щеки. Односельчане Репья, тяжело дыша, стояли у него за спиной, словно лишь ожидая, чтобы с губ его слетел приказ: «В атаку!» На одном из концов полукруга стоял и козопас, иссохший, почернелый, в буром берете, лицо его дергалось и недовольно кривилось. Репей отправил в рот второй кусок груши и, важничая, нагло заявил:

– А с чего бы этому самому Мадриду распоряжаться в чужом доме? Мадриду мадридово, а гамонесское – Гамонесу.

Одобрительный гул поплыл над толпой, а из задних рядов раздался чей-то звучный голос: «Правильно!»; но Херонимо с неистребимым упорством не сдавался, продолжал защищать свою правоту.

– В Мадриде находится министерство. – Он почти кричал. – Оно выдало нам разрешение на раскопки этого холма.

– Да пошел ты! – заорал мужчина в заплатанном вельветовом пиджаке, грозно размахивая мотыгой; вокруг зашумели.