Тот, кто стоит за плечом - Олег Рой

– Николай Александрович Сазонов… Так-так… – Человек за столом окинул его пристальным колючим взглядом.

И Николай вдруг впервые за последнее время осознал, как именно он выглядит: оплывшее лицо с запавшими красноватыми глазами, всклокоченные волосы, мятая одежда… Все свидетельства того, как он провел вчерашний вечер, а перед тем еще неисчислимое количество вечеров.

Сказать, в общем, было нечего, поэтому Николай осторожно, чтобы не поцарапать дорогой паркет, переступил с ноги на ногу и уставился на свои давно не чищенные ботинки.

– Вас рекомендовали мне как хорошо подготовленного бойца и отличного оперативника, способного вести слежку, а главное, умеющего думать головой. Вижу, что рекомендатели ошиблись. Вы свободны.

Мужик за столом – крепкий, с коротко подстриженными, уже начинающими седеть черными волосами, что называется, «соль с перцем» – разводить церемонии не собирался. Один взгляд – и он вынес своему визитеру оценку, а заодно приговор – ступай себе с миром, спивайся дальше сколько душеньке угодно, нам такие и даром не нужны.

Николай все понял. Он даже послушно развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы покинуть роскошный кабинет в самом центре Москвы, но потом что-то словно перемкнуло в его голове. Он снова повернулся к столу.

– Юрий Алексеевич, – проговорил Сазонов прямо в лицо колючему, поймав его недоуменный взгляд, – я вам обещаю, что в трехдневный… ну хорошо, в недельный срок приведу себя в полный порядок. Я буду работать на вас, и вы никогда – слышите, никогда! – не пожалеете, что взяли жалкого пьяницу Николая Сазонова!

Четко очерченная бровь иронически изогнулась.

– Так уж не пожалею?

– Клянусь вам.

Николай слов на ветер не бросал и знал, что этот шанс – самый последний в его жизни. Пока еще, может быть, не поздно, пока еще можно все исправить…

– Ну что же… – Этот жесткий и явно не страдающий сантиментами человек, кажется, отчего-то ему поверил. – Но с алкоголем придется завязать. Совсем.

– Я понимаю, и я готов, – тут же ответил он.

Баринов побарабанил холеными пальцами по матовой поверхности стола.

– А скажите, Николай Александрович, вы готовы пойти на это не только ради высокой, – он усмехнулся, – чести работать на меня. Наверное, у вас есть еще стимулы?

Николай замялся: говорить или нет?.. Хотя, несмотря на запои, в людях он еще, слава богу, разбирался и прекрасно понимал: врать Баринову не стоит – выставит за дверь в то же мгновение. Тем более на столе, где в строгом порядке были выставлены массивные, наверняка дорогие письменные принадлежности, нашлось место для одного-единственного фото в строгой металлической рамке. Насколько разглядел Николай, на снимке были двое – пухлая девчонка и умопомрачительная красотка в мини-юбке, видимо, жена и дочь…

– Вы правы, Юрий Алексеевич, – произнес он твердо, – я делаю это прежде всего для себя и для своей семьи.

И он почти не удивился, услышав в ответ:

– Жду через неделю. И смотрите, один-единственный промах…

– Промахов не будет, – пообещал Сазонов и вышел из кабинета.

6

Бодяга – это не только разговорное словцо, обозначающее что-то скучное и тягомотное. Бодяга – это еще и семейство пресноводных губок, весьма уважаемых многоклеточных. На просторах нашей необъятной родины, в непролазных ее болотах, которых в России предостаточно, бодяга живет повсюду, образуя порой колонии до метра в диаметре. Много чего нам не хватает, но вот бодягой мы обеспечены сполна. И слава богу, потому что с древних времен русские люди знают ее целебные свойства, прикладывают бодягу к синякам и ушибам – а синяков и ушибов у нас никак не меньше, чем болот. Так что живи и размножайся, уважаемая бодяга, ты еще нашим далеким потомкам пригодишься!

В домашней аптечке Ольги бодяга занимала почетное место. Когда Сашка пришел избитый, мать как раз была дома, сидела за швейной машинкой. Увидев Санька, она первым делом схватила полотенце и замахнулась на сына (она до сих пор иногда вразумляла его полотенцем по заднице). Но тут же поняла, что сегодня Сашка свое уже получил. И с лихвой.

Разумеется, он ничего не сказал дома о бойцовском поединке.

– Шел и шел себе по улице. Привязалась взрослая компания. Пьяные или обколотые… То да се, ну и накостыляли, – таково было его объяснение.

«Так уж взяли и напали?» – недоверчиво покачала головой мать. Санек твердо стоял на своем. Ольга хотела было звонить бывшему мужу – тут уже не до гордости. Но сын ее отговорил: «Да ничего страшного! В три дня все заживет! И без него справимся!» Подумав, она согласилась. И застонала, засуетилась, как птица над птенцом… Что тут поделаешь…

Вдоволь накричавшись, нагрозившись, наплакавшись, Ольга принялась за святое материнское дело: лечить боевые раны сына. Санек наотрез отказался от йода и зеленки, чтобы не ходить в цветных пятнах, и без стона выдержал промывание всех ссадин дешевой водкой. Потом мама приложила бодягу и позвонила бывшей соседке, врачу в районной поликлинике. Та посоветовала холодные компрессы, покой, обильное питье и пообещала зайти вечером, после окончания приема.

Мать уложила сына в постель, задернула шторы. Он тут же затих. Позднее подходила, прикладывала к двери ухо: спит, сопит, постанывает.

В девятом часу прибыла врач. Санька пришлось будить, он не сразу понял, что с ним случилось и как он оказался дома. Женщина рассмотрела его синяки и ссадины, бесцеремонно и больно сдвигая пальцем кожу. Повернула голову к свету, поводила перед глазами чайной ложкой, чтобы проверить реакцию, заставила постоять с закрытыми глазами, вытянув руки вперед.

Потом велела ложиться и вышла с мамой на кухню.

– Ну что? – спросила Ольга. Глаза ее были полны слез, готовых пролиться градом.

– Ушибы, гематомы… Как говорится, все на лице. Сотрясения мозга, по-моему, нет. Но в школу не отпускай до конца недели. Не давай читать, смотреть телевизор, к компьютеру даже близко не подпускай. Короче – полный покой. Если появятся головные боли или рвота, головокружение – сразу вызывай участкового врача. Почаще проветривай комнату. И присматривай за ним, чтобы на улицу не выходил – нечего там ему делать.

Проводив врача, Ольга позвонила сменщице, большой охотнице до сельских трудов. Женщины договорились быстро, и у Оли появилась возможность провести с сыном целых пять дней.

Наутро она, поднявшись ни свет ни заря, отправилась по магазинам. Пришла с полными сумками.

– Наркотики принесла? – был первый вопрос сына.

– А как же, все по полной программе, – ответила заботливая мать.

Наркотиками на своем домашнем языке они называли халву и мороженое. Оба были ужасными сластенами, и эти лакомства исчезали у них мгновенно.

Завтрак Саньке подали царский: кефир, бутерброды с колбасой и сыром, пшенная каша, чай с молоком. Трудно даже вспомнить, когда ему столько приходилось есть за утро.

После завтрака он снова заснул. А мать, поставив вариться курицу, тоже прикорнула на диванчике.

Так они и провели весь день, засыпая, просыпаясь, ели, снова засыпали. И весь день ничего не делали: ни Санек уроки, ни мать домашние дела.

Следующий день прошел примерно так же. Часа в три, после уроков, позвонил Белопольский. Звонил он с мобильника, и было слышно, что кто-то рядом задает вопросы. Хотелось узнать, кто… Но в школе стоял такой шум, что не удалось даже разобрать, парень это или девчонка.

Темыч подробно расспрашивал о здоровье, о том, что сказала врач, и когда Санек теперь появится в школе. Было в этих вопросах что-то досадное, раздражающее, неестественное. Обычно мальчишки так здоровьем друг друга не интересуются. Даже мама это заметила, подозрительно прислушивалась к разговору.

И когда Санек повесил наконец трубку, пришла в его побитую голову мысль, что рядом с Темкой могла стоять вовсе не Лиля, как Сашка надеялся, а Мишка Гравитц. И выспрашивал, выведывал все через друга не потому, что беспокоился о здоровье Сазона, переживал за него, а потому, что опасался, не будет ли от этой драки для него негативных последствий. Типа, не подаст ли Сазон на него заявление в полицию. Эта мысль так разозлила Сашку, что захотелось перезвонить и сказать: не бойся и Гравитца своего успокой – стучать не буду, не обучен. Пусть живет спокойно. Пока.

Но, может быть, это просто так, с досады ему показалось.

В тот день они с матерью, откинув подушки-одеяла, залезли на диван с ногами и до самого вечера играли в дурака – подкидного и переводного, в козла, пьяницу, в «Акулину» и опять в дурака. Ольга легко обыгрывала сына. Время от времени она, глянув на его погрустневшую физиономию, спохватывалась и начинала поддаваться, но Санек этого не замечал. В какой-то момент, когда уже совсем стало скучно, Сашка, собрав карты после очередной партии, спросил:

– Мам, а вот скажи, почему у нас в школе не любят таких, как мы?

– Знаешь, сынок, конечно, теперь живут по-разному. – Ольга поправила сыну одеяло и ласково потрепала по волосам. – У кого суп жидкий, у кого жемчуг мелкий. Я что ж, я понимаю, конечно, что в классе тебе порой бывает тяжело, ты для них – беднота голоштанная. А в городке, откуда я приехала, на меня смотрят, как на счастливицу – надо же, в Москве зацепилась, замуж вышла, сына родила… Там – да ты сам у дяди Ромы это видел – все с огородов кормятся, работы почти нет… А те ребята, что на тебя свысока посматривают, – они кто сами-то? Вон, в России учатся, а не уехали ни в Англию, ни в Америку – выходит, у родителей деньжонок на это не хватило… Бедных, конечно, много. Богатых – гораздо меньше. Очень богатых – еще меньше. А тот, кто самый богатый, – тот, наверное, и самый несчастный. Сидит за семью замками, как Кощей, стережет свои миллиарды, как бы их не растащили…