Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919 - Владимир Бенедиктович Станкевич

когда пехота не зарывалась в окопы. Глядя на наши тыловые сооружения, они восхищались их прочностью, солидностью и удобством. Но почти неизменно прибавляли:

– Для нашей армии это не годится. Нашего земляка из таких окопов и убежищ и не выманишь…

Нынешняя война казалась им только грубым нарушением всех священных принципов военного дела, закапыванием духа в землю. Даже дыхание новой военной техники, долетевшее к нам впервые в виде книги полковника Ермолаева о Западном фронте, захватило только молодежь, прапорщиков, которые зато выучили ее чуть ли не наизусть.

Мне казалось, что в каждом полку были один-два прапорщика, которые олицетворяли душу военного дела и фактически руководили полком. Это было вполне естественно в запасных частях. По-видимому, то же было и в гвардейских частях, где после двух-трех визитов в штаб полка я приходил к заключению, что незачем беспокоить вопросами командира полка, а надо говорить или с адъютантом, или с его помощником, или даже с какой-либо третьестепенной по рангу фигурой, которая фактически составляла движущую пружину дела.

* * *

Разговаривая с офицерами всех родов оружия, мне удалось составить представления о некоторых существенных эпизодах из прошлого нашей войны. Около Пскова стояли артиллеристы из Ковно[19], ожидавшие присылки новых орудий взамен оставленных в крепости. Во время вечерних бесед они рассказывали мне все детали боев под Ковно. При этом рассказы освещали дело с разных сторон, так как среди офицеров был племянник коменданта Ковно, генерала Григорьева. В общем, картина получалась чрезвычайно поучительная, как две капли воды напоминавшая описания боев в японской войне. Не защита, а просто уход, осложненный только тем, что комендант уехал первым, даже не предупредив никого о своем отъезде.

Другой эпизод рассказали нам участники боев под Иллукстом[20], недавно занятом немцами. Я теперь не припоминаю деталей. Но помню, что после рассказа воскликнул:

– Но как же можно воевать при таком неумении!

Общий смысл рассказа был в том, что мы отступили не под давлением противника, а от путаницы и дезорганизации с первого момента боя.

Сравнительно полную картину боя нам представили касательно мартовского наступления под Якобштадтом[21]. Опять говорилось о бесплодности, нелепости и неумелости атаки, стоившей многих жертв и не давшей никаких результатов.

Я не думаю, что случайно наталкивался на офицеров-пессимистов, подобный тон был общим во всех рассказах о войне, по крайней мере на Северном и Западном фронтах, то есть там, где противником был немец. При этом неудачи были ярче и запечатлевались в памяти крепче, чем удачи. Не было эпоса войны, была лишь ирония и терпеливость.

* * *

Рассказы эти разжигали мое любопытство – посмотреть самому на жизнь на фронте. До сих пор я работал в тылу и, кроме грохота пушек и полетов аэропланов, не имел представления о жизни на фронте (как, впрочем, и все тыловые инженеры). Такая неполнота впечатлений имела и практическое значение: у меня были сомнения относительно правильности многих методов укрепления позиций, и хотелось проверить это на своем опыте, личным знакомством с боевой жизнью. Конечной своей целью я ставил занять место помощника корпусного инженера, который в своей деятельности непосредственно сталкивается с основными боевыми проблемами. В конце концов мне действительно удалось попасть на фронт, правда на несколько дней, в целях самообразования…

Все эти дни я бродил по окопам одного из корпусов около Двинска, детально изучая все особенности боевых построек, метод работ, быт солдатской жизни на фронте, словом, уясняя все пробелы своего образования. Попал я случайно также на участок около имения Меддум, прекрасного культурного уголка Е.А. Ляцкого, с богатой историко-литературной библиотекой… Увы, только печные трубы да развалины печей указывали на то место, где был дом. Впечатлений было много…

Яркой была полоса между нашими окопами и проволокой противника, поросшая девственно-свежей травой, только в иных местах разрытой воронками снарядов. Удивляли гулкие выстрелы из окопов по зазевавшемуся противнику, гудение снарядов и взрывы их после нескольких мгновений томительного ожидания у стенки окопа… Рассуждения сопровождавшего меня унтер-офицера о том, что после 12 часов можно свободно ходить, так как «он» пьет кофе… Раздраженные разговоры офицеров… Недоверчивые взгляды солдат, сидящих в каких-то норах-землянках… Чрезвычайная убогость и бездарность выдумки в самой постройке укрытий и жилищ, неподвижность и неряшливость во всем окопном быту. Помню, я вошел в землянку ротного командира и удивился, что стены не «одеты» ни досками, ни жердями, что было не только негигиенично, но и опасно, так земля могла обвалиться и при попадании снаряда, и при взрыве на далеком расстоянии. В ответ я услышал:

– Нет материала.

Но как раз при входе в землянку лежала большая груда жердей, давно уже доставленных, и как раз для «одежды» этого убежища. И саперы мне жаловались, что пехота ничего не хочет делать без особого приказа или нагоняя.

Впечатления от наших построек я вскоре смог подкрепить впечатлениями от окопов противника. После наступления 1916 года у меня явилось непреодолимое стремление лично осмотреть окопы, отбитые нами у противника, для того чтобы выводы нашего фронта сверить с выводами немцев. Но мои хлопоты о командировке стоили мне очень грозного разговора с генералом, причем в продолжение всего разговора я не знал, чем в результате окончится мой визит – командировкой или арестом. Однако командировка была дана, но лишь на Северный фронт. Но и это было весьма приятно, так как давало возможность ознакомиться с наиболее интересными окопами немцев.

Помимо непосредственной цели моей поездки и осмотра небольших участков позиций противника, отнятых во время последних боев, мне удалось по рассказам участников составить ясную картину самого боя. Картина была весьма безотрадной. Топтание громадных отрядов на одном месте и полная беспомощность в выполнении операции. И неудивительно, что корпусной инженер с полной откровенностью говорил, что воевать с немцами безнадежно, ибо мы ничего не в состоянии сделать. Даже новые приемы борьбы превращаются в причины наших неудач.

Так, заимствованная у французов идея подготовки для наступления инженерного плацдарма привела к тому, что в бесчисленных ходах сообщения армия застряла, запуталась, смешалась и, потерпев значительный урон от огня противника, вынуждена была ограничиться занятием нескольких выдвинутых вперед немецких застав, причем и этот минимальный успех был достигнут латышскими ротами при полном безучастии остальной армии, формально тоже якобы ведшей наступление.

Немецкие окопы, хотя я их видел на небольшом участке и непосредственно после боя, во время которого наша артиллерия засыпала их снарядами, произвели все же большое впечатление тщательностью отделки, выдумкой и удобством. Это чувствовали и солдаты. Около одного из солидных немецких убежищ, построенных на болоте насыпным способом, сидело несколько солдат. В разговоре они заметили:

– Были бы у нас такие домины, так ли бы мы воевали…

Часто мне