Зов Сирены - Вера Колочкова

— Я понимаю, Вик. Не плачь, пожалуйста… Хотя, если тебе так надо, поплачь. Ну иди ко мне, моя девочка, я тебя пожалею…

Вика удобно устроилась у Мити на коленях, всхлипывала тихонько, влажно щекотала горячим дыханием шею. А у него сердце растекалось жалостью и любовью, и странное чувство легкости появилось, похожее на самооправдание — теперь, мол, понятно, отчего она такая. Все теперь объяснилось, и хорошо, и дальше все будет хорошо.

— Я пойду лягу, Ники, ладно? Устала сегодня… — длинно вздохнула Вика, всхлипнув последний раз. — Еще и горло болит, и снова температура поднялась… Потрогай, какой лоб горячий! А ты мне ромашкового чаю принесешь в постель, ага? И таблетки?

— Принесу, конечно. Иди…

— И пиццу съешь. Ты же голодный.

— Ладно…

Вика медленно пошла к двери, чуть сгорбившись и косолапо переступая ногами в новых туфлях. Митя вздохнул, глядя ей вслед — бедная, бедная девочка… Наверняка тяжело жить с таким грузом на сердце. Невыносимо тяжело. Он бы, например, даже на минуту представить себе не посмел, каково это — испытать подобное чувство к отцу… Или к маме… Да не приведи бог! И как тогда жить? И как во всем этом Вика жила и живет? Надо бы помочь ей как-то…

Через полчаса, глядя, как она сосредоточенно, маленькими глотками пьет горячий ромашковый чай с медом, он неожиданно для себя, но довольно твердо проговорил:

— Надо его простить, Вик. Для себя самой надо, понимаешь? Он же не виноват, что не любил. Надо, надо простить.

— Кого? — подняла Вика затуманенные глаза, с явным сожалением отрываясь от процесса чаепития.

— Отца, говорю, надо простить.

— О господи, Ники! А ты что, и впрямь поверил?

— В смысле?! — испуганно отстранился он, чувствуя, как заныло истомно больным предчувствием где-то под ребрами. — Это что же… Это ты все придумала, да? Про отца? Но как же… Зачем, Вика?! С какой целью, не понимаю. Объясни.

— С какой целью, с какой целью… Да ни с какой целью. Не заводись, понял? Ну, придумала и придумала! Вдохновение нашло, вот и придумала!

— Зачем?! И при чем тут… вдохновение?

— Ну как бы тебе объяснить… Сама не знаю. Просто взял и сложился такой сюжет в голове — мгновенный. Куда было его пристроить? Вот я и выдала тебе.

— Про отца?!

— Ну, про отца… И что? Понимаешь, это я как бы репетирую, что ли… Сюжеты нащупываю. А состарюсь, выйду в тираж и буду романы писать. Видишь, как лихо у меня получается? Ты же поверил! Проникся! Ведь проникся, правда? Хорошая писательница из меня получится?

— Да уж… Не знаю, что тебе и сказать. Значит, ты все-все сочинила. И про мачеху, и про Нюрнберг…

— Нет, стоп. Вот это как раз чистая правда, отец с мачехой и сестрой действительно в Германии живут. И что мама умерла, когда мне шестнадцать лет было, тоже правда… Только она обыкновенно умерла, от рака груди.

— Хм… Обыкновенно, значит… Ну да…

— Я имею в виду, без тех моральных страданий, которые я тебе живописала. Все у них с отцом нормально было, он ее уважал и любил. Она, знаешь, такая была женщина знойная, палец в рот не клади. Ой, я сейчас тебе один случай расскажу, ты умрешь со смеху.

— Может, не надо?

— Да почему? Думаешь, опять сочиняю, да? Нет, вовсе не сочиняю! Чистая правда. Да такое и придумать нельзя… Ну, чего ты на меня так смотришь? Садись, слушай. Никому никогда не рассказывала, тебе первому…

— Ладно, давай… — вяло махнул Митя ладонью, опускаясь рядом с ней на кровать.

— Ага… Только я сначала про маму расскажу, какая она была. Представь себе женщину, довольно красивую, уверенную в себе, которая, как настоящая русская баба, тащит на себе всю семью… Работает на двух работах, по магазинам носится, вкусный обед готовит, ребенка воспитывает. И чтоб налево куда сходить — это ни-ни, даже не обсуждается! И вот однажды она узнает… Да, помню, мне лет десять было, когда папочка загулял. Да и не то чтобы серьезно загулял, а так, завел интрижку. Ну, и попался по неопытности, конечно. То да се, в ноги к маме упал, начал прощения просить… И ты представляешь, что мама сделала? Думаешь, страдать начала и упреками захлебываться? Не-ет… Она решила из этой ситуации пользу извлечь, как в женских журналах пишут, для дома, для семьи. Взяла отца за ухо, повела к той бабе, с которой он загулял, и предъявила ей счет по полной программе. Самый что ни на есть материальный счет, выраженный в определенных денежных знаках. Вот, мол, дорогая, платите за оказанные сексуальные услуги, которые вы из моей постели нагло и вероломно вытащили. Ах, не хотите платить? Ну, тогда я кое-чего из имущества в счет долга реквизирую… Вот, например, у вас люстра шикарная какая, мне нравится… И заставила отца люстру с потолка снимать, представляешь? Да, он подставил стульчик и начал снимать…

— Вик! Ты опять сюжет придумала, скажи честно? По-моему, ты увлеклась. Так не бывает.

— Нет, это на самом деле было, мне мама рассказывала. Она объяснила, что специально так отца унизила. Чтобы через его унижение себе самооценку поднять, чтобы не чувствовать себя ущербной. Я, говорит, семью спасала… Потому что если женщина в семье унижена и ущербна, то это уже не семья. А так… Унижения обоим досталось поровну, все по справедливости. Мудрая у меня была мама, правда?

— Не знаю… По-моему, это уже не мудрость, это мазохизм какой-то. Представляешь, что чувствовал твой отец, когда в доме у той женщины люстру откручивал? Ведь у них отношения какие-то были, может, даже любовь… Он ее обнимал, целовал, слова нежные шептал… А потом люстру откручивать полез! Как так?

— А так ему и надо! Мужиков жалеть — себя не уважать. Да и не чувствовал он ничего такого, я думаю… Когда мама умерла, он через месяц женился, даже более приличного срока для траура не выдержал. Нет, я его не осуждала… Жизнь есть жизнь. Тем более он мне квартиру оставил… И его новая жена не возражала и на квартиру не претендовала, когда они в Германию уезжали. А им там первое время туго пришлось, между прочим. Безденежно. Пока работу нашли… Ну, сам понимаешь.

— А ты почему с ними не поехала?

— Почему, почему… Не захотела и не поехала. У меня здесь дела были… И любовь была, большая и светлая. Да, Ники, меня всегда любили мужчины. А ты ревнуешь опять, да? Или… Чего ты на меня так смотришь?

— Как?

— Нехорошо, вот как. Мне не нравится. Будто я чудовище какое-то, а не твоя любимая женщина.

— А ты и есть чудовище.

— Значит, ты любишь чудовище?

— Да. Выходит, что так…

— Но почему, Ники? Почему я чудовище, что я такого сделала? Ну, присочинила немного! Я ж тебе объясняю — у меня писательский талант внутри сидит и коготками скребется. Может, из меня потом выйдет классная писательница любовных романов? Или нет! Лучше любовных детективов! Буду сочинять про коварных женщин-убийц… И все они у меня будут снаружи ангелами, и фиг догадаешься, что они убийцы… И мужчины будут по ним сходить с ума. Да, я думаю, из меня классная детективщица выйдет! Ты еще будешь мною гордиться, Ники!