Катарсис - Абрам Гроссман

– Так мирно, Ханна…

– Да, Йосэлэ, так тихо.

Вдруг эта тишина, изредка прерываемая тихим смехом, отдельным словом или дребезжанием утвари, наполнилась гнетущим, тревожным беззвучием.

– Йосэлэ…

Ханна кивком головы указала в сторону. Подгоняемая вооруженными солдатами, через лагерь беженцев продвигалась большая группа людей: старики, женщины и дети. Даже в сгустившихся сумерках было видно, что они выбились из сил, и только шарканье ног свидетельствовало, что в этих несчастных оставалось еще немного жизни.

Один из охранников что-то крикнул, и вся колонна, как единый организм, рухнула на землю.

– Боже, кто эти бедные люди? – раввин встал и подошел ближе, чтобы лучше разглядеть их. На запыленных лицах с глубоко ввалившимися глазами отпечаталось выражение отчаяния и бесконечной усталости.

Йозеф услышал негромкий разговор двух пожилых мужчин. Он узнал язык, похожий на его родной мамелошен.

Стараясь, чтобы его не увидел охранник, Йозеф присел поблизости и шепотом обратился на идиш: – Вус гейст, ид? (Что происходит, еврей?)

– Мы не евреи. Мы российские немцы.

– Какие немцы? – недоуменно спросил раввин на идиш.

– Наши предки жили здесь со времен русской царицы Екатерины, – ответили те по-немецки, но Йозеф понял.

– Могу я спросить, a почему вы оказались здесь?

– Мы колонисты, – сказал негромко один из них, – всех наших мужчин взяли две недели назад. А теперь и нас. Мы идем шесть дней, – голос был еле слышным, – я хочу есть…

Йозеф внимательно посмотрел на человека.

– Эти люди нуждаются в пище, – сказал он Ханне. Она дала ему кусок вареной рыбы и пару картофелин.

Дрожащая костлявая рука мужчины едва успела выхватить еду, как раздался громкий окрик.

Йозеф оглянулся и увидел наполненные яростью глаза охранника и широко открытый рот, выплевывающий прямо в лицо Йозефа отрывочные ругательства: «немецкие… фашисты… нацисты… предатели…».

– Я не сделал ничего плохого. Я только дал этому бедному человеку поесть, – произнес Йозеф на идиш, пытаясь отойти к жене и сыну.

Но солдат грубо схватил его за шиворот. Йозеф споткнулся, потерял равновесие. Солдат поволок его к горящему костру, где Йозеф и увидел впервые этого офицера.

Офицер сидел на перевернутом вверх дном ведре перед огнем, твердо упираясь в землю широко расставленными ногами в покрытых пылью сапогах. Расстегнутая гимнастерка открывала блестящую от пота кирпично-красную шею. Офицер вытянул руки над пламенем костра. Теплый воздух поднимал к небу сверкающие искры, и они, как легкие бабочки-огневки, танцевали вкруг коротких пальцев его мускулистых волосатых рук. Двое охранников с ружьями, как грубо вырезанные деревянные статуи, стояли возле него. Йозефу показалось, что он попал в языческий храм жрецов-огнепоклонников, о которых читал в детстве.

Офицер поднял глаза от огня и равнодушно поглядел на Йозефа. Солдат что-то говорил, указывая на него пальцем. Офицер слушал, но без интереса. Было очевидно, что его мысли были заняты чем-то, что поглотило все его внимание, но вдруг он резко повернулся и взглянул на Йозефа.

Странная перекошенная улыбка, больше похожая на гримасу от зубной боли, скользнула по раскрасневшемуся лицу: – Документы, фашист! – офицер требовательно протянул руку.

Йозеф покрылся холодным потом. Он оглянулся и увидел жену. Широко открытыми глазами, прижав сына к груди, она с ужасом глядела на происходящее.

– Товарищ офицер, есть ошибка. Я из Вильно… Мои документы с моей женой, там, – Йозеф показал жестом в сторону Ципоры, – позвольте мне пойти, чтобы получить их. Я не немецкий, я еврей. Это ошибка… Я из Вильно. Я не с этими людьми, – он перешел на идиш.

– Вы видите, видите, – солдат снова замельтешил, начал взволновано жестикулировать, Йозеф мог понять только отдельные слова.

«Немецкий шпион» – это он понял хорошо.

Офицер что-то негромко сказал солдату. Тот подошел к Йозефу и, быстро обыскав его, толкнул в группу немцев, которые уже начали двигаться к барже.

– Шнеллер! Быстро! – заключенные были вынуждены бежать, подстегиваемые криками и толчками охранников.

Ханна кинулась вслед за мужем, но, сделав несколько шагов, повернула назад, схватила конверт с документами, талес, филактерии… и побежала к реке.

Йозеф не мог принять того, что с ним случилось. Ему хотелось верить, что это была просто плохая шутка, что сейчас все разрешится, и он вернется к своей семье.

В темноте он скорее почувствовал, чем увидел Ханну. Она ловко протиснулась между охранниками, и быстро сунула в руки Йозефа его молитвенные принадлежности.

– Что происходит, Йозеф, – пытаясь сдержать крик, прошептала она, – что будет с нами? – она протянула ему конверт с документами, но толпа отбросила ее назад.

– Йосэлэ! – Ханна закричала в полный голос, – это твои документы, – она храбро бросилась на стену солдат, разделявшую их. – Возьми их! Они увидят, что ты не нацист! – Ханна с силой оттолкнула преградившего ей путь солдата, чтобы вложить пакет в руки мужа, но охранник навалился на нее, пытаясь вырвать сверток.

– Оставь, не тронь ее! – Йозеф закричал и со всей своей малой силой ринулся через поток движущихся тел, чтобы помочь жене, но огромный кулак обрушился на его голову и следом второй, железной кувалдой ударил по лицу. Кулаки раскрылись и мощные пальцы, цепкие, как лапы насекомых, стали вырывать документы, которые необъяснимым образом оказались в руках Йозефа. Каким-то чудом ему удалось засунуть их в глубокий внутренний карман своего длинного пиджака.

Все происходило как в дурном сне. Йозефу казалось, что он сходит с ума. В сознании мелькали обрывки картин, проносящихся перед глазами: кто-то толкнул Ханну в спину, она рухнула на землю под ноги, подгоняемой криками и пинками обезумевшей толпы, чьи-то искаженные лица, руки, развевающиеся полы одежд. Больше Йозеф не видел Ханну. Неведомая сила закрутила его, втянула в центр сжатого пространства и, как зловещий смерч, потащила за собой вверх, поднимая все выше и выше, и вдруг, ослабев, отпустила. Он провалился в спасительное беспамятство, и бездонная тьма накрыла его.

Очнувшись, он не сразу мог вспомнить и понять, где находится. С закрытыми глазами ощупал себя, болел только сильно разбитый нос. Он медленно открыл глаза. Было темно, лишь месяц и звезды давали некоторый свет. Йозеф разглядел множество темных фигур вокруг него. Наконец он осознал, что находится на барже с немецкими крестьянами.

Он встал, с трудом держась за поручни. Перед глазами всплыло заплаканное лицо Ханны.

– Я только что держал моего сына в руках…

Отрывочные картины его короткой семейной жизни всплывали в памяти. Обессиленный, Йозеф опустился на деревянный пол баржи, понимая, что больше никогда не увидит дорогих его сердцу жену и сына.

Он лежал на палубе, пахнущей смолой и тухлой рыбой. Небольшой кусок скомканной бумаги белел перед ним. Йозеф поднял его. Это было недавнее фото их семьи, но часть фотографии с лицом Йозефа исчезла.

Потеря жены и сына вырвала Йозефа из окружающей действительности, замкнув в плотный, непроницаемый для внешнего мира кокон. Сознание словно заблокировало все, что произошло с ним, кроме одного – утраты Ханны и Алекса. Его тело перестало чувствовать боль.

Несколько дней, может быть, неделю, может, больше (он не помнил и не считал) баржа двигалась вниз по реке. Люди не получали практически никакой пищи, лишь изредка им давали плохо пропеченный, тяжелый, как глина, хлеб или вареную картофелину на человека, да еще воду из реки. Но отсутствие питания не беспокоило Йозефа – все внутри него обмерло, он не чувствовал ни голода, ни холода, ни дождя, вызывающего озноб. Он понятия не имел, куда они едут, какой сейчас год, день или месяц, но все еще по привычке молился дважды в день: вечером и утром.

Поначалу его молитвы вызывали некоторое любопытство у солдат, особенно у офицера. Он молча наблюдал, как Йозеф аккуратно накручивал черные кожаные ремешки вокруг пальцев и руки, прилеплял посередине лба небольшую, почти кубическую черную коробочку и покрывал голову грязно-белой, с синими полосами и бахромой по краям шалью.

Йозеф видел, что офицер проявляет некоторую заинтересованность, и однажды даже был готов поговорить с ним, чтобы показать свои документы, но в последний момент передумал и глубже спрятал бумаги в карман пиджака.