От чистого сердца - Эдита Пьеха

И снова поезд, ночная дорога «Москва – Ленинград», бессонница под стук вагонных колес… Волнующая неизвестность: что будет, как будет, сбудется ли? Но юность обладает удивительной силой веры, она, словно невидимый стержень внутри, не дает сломаться под тяжестью сомнений. Стремление вступить в завтрашний день, вырваться из прежней жизни, расправить крылья всегда было моим подспудным желанием. Военные годы, проведенные взаперти – тому, кто такое не пережил, не понять, – оказали на меня серьезное воздействие. Война – это ведь не только бомбежки и голод. Это постоянный страх. В нашей шахтерской колонии были очень разные люди и по национальности, и по характеру: чехи, русские, украинцы, алжирцы, поляки – каждый из них боялся за свою жизнь. Говорили вполголоса, ничем друг с другом не делились, тебя могли «продать» за кусок гнилого сыра и бутылку кислого вина. Все эти люди, жившие бок о бок с нами, были такими же заложниками ситуации, как и наша семья. Все боялись друг друга, держали язык за зубами, даже детям родители строго-настрого наказывали не болтать с ровесниками.

Когда война кончилась, я ощутила себя птичкой, вылетевшей в комнату из клетки, а когда дремала в полусне на нижней полке поезда «Москва – Ленинград», почувствовала: двери комнаты, где стояла клетка, распахнулись, перед птичкой – целый мир. Но куда она полетит и хватит ли ей силы крыльев на большие расстояния – зависит только от нее.

Ленинград

И вот сбылось первое мое важное желание. Сойдя с поезда, пересекая перрон Московского вокзала, я уже почувствовала, что на этой земле моя судьба окажется более счастливой. До сих пор, спустя не один десяток лет, я помню то сильное чувство восхищения, что накрыло меня с головой, когда Ленинград предстал передо мной во всей своей величественной красоте.

Словно старинная шкатулка распахнулась. Да, встреча, о которой так долго мечталось, произошла! После маленьких Нуайель-су-Ланс и Богушова мне показалось, что я перенеслась в иной мир. В отличие от Москвы, облик Ленинграда казался благородно-старинным, словно он до сих пор хранил на своих мостовых следы шагов Пушкина.

Первое время я все ходила в каком-то счастливом недоумении, казалось, что я сплю и вижу сон – Эрмитаж, Русский музей, Петропавловская крепость, Адмиралтейство – все эти архитектурные памятники, виденные мной неоднократно на страницах журналов, вдруг обрели реальное воплощение. Одно дело, когда смотришь на плоское изображение, и совсем другое – когда стоишь у Александрийского столпа и видишь прекрасный Зимний дворец. У меня в голове вертелась мысль: «Я – здесь, иду по брусчатой мостовой, чувствую запах каналов и рек, вижу даль набережных, и ощущение, будто это сказка, не проходит…»

Мытнинская набережная, дом 5. 1956 год.

Ленинград подарил мне чувство гармонии, гулять по нему было неописуемым удовольствием, он стал первым другом, поддержавшим меня в начале нового этапа, когда, кроме надежд и ожиданий, не было ничего. И потом, в развитии судьбы, в минуты счастья и глубокого горя, он всегда был со мной. Поэтому все песни, появившиеся о Ленинграде в моем репертуаре, были необыкновенно важны для меня. Обращаясь к музыкантам и поэтам, я рассказывала, как много он для меня значит, и просила отразить в песнях мою признательность к каменному другу.

С первых дней жизни здесь мне все время хотелось гулять. Но дело это было рискованное: приезжая студентка, не знающая русского, могла запросто потеряться, поэтому, оказавшись в Ленинграде, сразу стала учить: «Как пройти на Мытнинскую набережную?», «Где здесь университет?». Именно с этих простых туристических вопросов для меня начинался долгий, трудный, но интересный период ученичества. И получилось так, что поделился он на две части: первая длилась 6 университетских лет, а вторая заняла два десятилетия. Хотя, если подумать, и сегодня жизнь каждый день учит меня чему-то новому. Нам только кажется, что возраст наделяет нас всепонимающей мудростью. Нет, даже прожив столько лет, иногда удивляюсь, как много непознанного вокруг меня. Но вернемся в прошлое.

Первый этап ученичества – Ленинградский университет, философский факультет, отделение психологии. Вступление в студенческую жизнь произошло очень быстро. Началось оно со Дня первокурсника. Еще одно яркое впечатление того времени. Проходил он в Таврическом дворце, в самом сердце Ленинграда, рядом с просторным Таврическим садом. На этом вечере я впервые спела под гитару французскую песню о любви, она так и называлась «Гитара любви». Аккомпанировал мне мой сокурсник-поляк. И это был настоящий праздник. Только тогда пришло осознание, что я здесь на законных основаниях и мне не придется завтра возвращаться в Польшу.

Началась учеба, долгие упорные занятия по политэкономии, психологии, философии, лекции, семинары, подготовка к проверочным работам. Свободного времени почти не оставалось, но когда оно выпадало, с подругами, чаще всего с Зосей Капущинской, она сейчас декан в университете в Катовице, бродили по набережным. Через Дворцовый мост шли мимо Эрмитажа на Невский проспект и по нему до конца – до Московского вокзала, откуда начался наш путь в Ленинград. Как хорошо нам гулялось, сердце замирало, хотелось плакать и смеяться одновременно. Не могла поверить: неужели я, дочь польского шахтера, смогла вырваться из своего маленького мирка, и судьба дала мне возможность жить и учиться в этом красивейшем городе?!

Никогда не понимала тех, кто утверждает, что Ленинград, а ныне Санкт-Петербург – город неласковый. Так говорят те, кто чужд ему. Наоборот, именно в ту холодную зиму 1955–1956 годов мне довелось ощутить необыкновенное тепло, что дарит город всем его жителям. Тепло не климатическое, не погодное, а внутреннее, когда на улице почти –40, а у тебя в душе так тепло, будто ты сидишь у пылающей печи. Ленинград подарил мне чувство уюта, блаженного покоя, когда тебе очень хорошо и никакие трудности не страшны.

Учеба давалась нелегко, но существенным подспорьем стало то, что педагогический лицей во Вроцлаве я окончила круглой отличницей, золотых медалей тогда вообще еще не было – мне выдали грамоту, в которой именовали «особенной выпускницей». Те предметы, по которым у меня было «отлично» и которые совпали по учебному плану, мне зачли. Это существенно сэкономило силы для будущих испытаний.

Первым большим испытанием стало незнание русского языка. То есть я, конечно, немного говорила, но этого «немного» было абсолютно недостаточно. Сказать, что я знала его плохо, не сказать ничего. Да, русский у нас был в лицее, и мы пытались им заниматься во время экзаменов в Гданьске, но в лицее нам его преподавал поляк, отставной военный из армии Ludowa (народная армия Польши. – Ред.), в свое время служивший в СССР. Только приехав в Ленинград, я поняла, как плохо этот поляк говорил по-русски. Он дал нам лишь некий «скелет» языка, если так можно сказать, и в университете я отчетливо поняла: а русского-то я и не знаю.

Ведь важно не только знать, что за чем ставить, – подлежащее, сказуемое, определение, наречие. Нужно не только зазубрить склонение глаголов «был, была, были». Стало очевидно, что русский язык – целый мир с нюансами, исключениями из правил, многозвучием, изменением смысла от одного только ударения, подтекстом и уникальной мелодикой речи. Я отчаянно путала слова, возникали смешные, а иногда и грустные ситуации. Бывало всякое…

Прихожу в столовую университета, вожу глазами по прилавку, где большие чаны стоят с кашами, супами, подносы с котлетами, только вот с какими – не понятно. Думаю, чего я хочу? И сразу сама себе отвечаю: «Мяса…» Говядины хотелось. По-польски говядина – «воловина». «Та-ак, – думаю, – хочу воловины. Но как же это будет по-русски?» Читаю меню – нет там воловины! И тогда обращаюсь к кассирше: «Простите, я хочу мясо от мужа коровы!» Согласитесь, остроумно вышла из положения….

В другой раз захожу в магазин, подхожу к прилавку, говорю: «Пожалуйста, килограмм сахара». Мне дают кусковой. «Да нет, – говорю, – мне сахар!» – «Это сахар!» Я жестами изображаю нечто сыпучее. Продавщица спрашивает: «Песок, наверное?» – «Нет, песок на пляже! – говорю. – А мне дайте, пожалуйста, сахар…» Забавно. Еще постоянно путала слова «извините» и «разрешите» – в трамвае наступлю кому-нибудь на ногу: «Ой, ради бога, разрешите!»

Меня спасло то, что на первом курсе ЛГУ у нас был очень хороший преподаватель русского языка – профессор-филолог Вера Николаевна, фамилию уже не помню. Был характерный случай: один из уроков посвящен отчеству: почему в России есть отчество, а в других странах его нет. Я протянула руку, спросила: «Вера Николаевна, а как будет отчество от Веры?» Она рассмеялась и ответила: «Отчество дается по отцу, а не по маме. Потому оно так и называется – от слова «отче». Мне эта традиция, свойственная только России, показалась очень правильной – сохранять в своем имени имя отца. Если бы папочка знал об этом, ему было бы приятно. Получалось, что на русский манер я – Эдита Станиславовна, а не пани Эдита или пани Пьеха. Хорошая традиция – чтить память предков через имена наших отцов, вписываемых в паспорта.