Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

— Король Хильперик захотел воспользоваться нашим присутствием в этих стенах, чтобы просить нашего совета касательно войны, которую он ведет со своим братом Зигебером, — продолжал Претекстат, еще более понизив голос. — И отправив к нам свою …

Мимолетный взгляд в сторону Германия помешал Претекстату произнести слово «супруга», и заметное усилие, которое ему понадобилось, чтобы закончить фразу, вызвало улыбки у некоторых епископов.

— …отправив к нам даму Фредегонду, мой господин хотел оказать честь нашему святейшему собранию.

— Ха!

— Кроме того, мне поручено уведомить вас, что верховные священнослужители Нейстрии просят вашего вмешательства для урегулирования разногласий между поименованным Зигебером и нашим возлюбленным братом Папполием, епископом Шартрским.

Среди собравшихся в базилике священнослужителей пронесся одобрительный шепоток, и Претекстат понял, что этот аргумент достиг цели. Он с трудом сдержался, чтобы не добавить ничего к сказанному. Намекнуть на возможность сделки надо было очень осторожно, излишняя настойчивость могла вызвать неприятие.

— Я благодарю нашего возлюбленного брата Претекстата за поддержку, которую он нам оказывает, — с ворчливой нотой в голосе произнес с другой стороны хоров старый епископ Конституций.

С помощью дьякона прелат не без труда поднялся — не столько из-за возраста, сколько из-за своей необыкновенной тучности. Тут же воцарилась полная тишина. Епископ Санский, Конституций, был одновременно и митрополитом одной из четырнадцати церковных провинций Франкии*. Шартрская епархия также находилась под его патронатом, из-за чего, именно, ему предстояло изложить в совете жалобу своего подчиненного, епископа Папполия. Суть ее заключалась в том, что после смерти Карибера часть владений епископа, включавших города Вандом и Ден**, отошла к Зигеберу. Вместо того чтобы сохранить в этих приходах церковное влияние Папполия, бургундского епископа и подданного короля Гонтрана, Зигебер создал новую епархию в составе этих двух городов и передал ее во власть нового епископа, Промота.

Три десятка прелатов, собравшихся в базилике Святого Петра на горе Лукотиций[7], возвышающейся над Парижем, отлично представляли себе, каковы ставки этой игре. Если возмущение Папполия было вызвано по большей части резким падением его доходов из-за потери Вандома и Дена, то остальные сознавали политическую опасность подобного раздела церковных владений. Если позволить королям создавать новые епархии, то можно потерять влияние Церкви и ее владык… Конституций был одним из них — его владения включали в себя наиболее обширные и богатые провинции Галлии. Он поправил свой ovarium — квадратный отрез шелковой ткани, наброшенный на плечи и служивший знаком отличия, так же как тиара и фиолетовая риза. Глаза на пухлом рябоватом лице епископа Санского казались узкими щелочками, так что во время долгих дебатов подобного рода никогда нельзя было понять, на кого он смотрит, и даже догадаться, спит он или бодрствует.

— Брат мой, — продолжал Конституций, обращаясь к Претекстату, — это собрание в полной мере осознает набожность короля Хильперика и честь, которую он нам оказывает, прося нас о помощи устами своей высокой посланницы, дамы Фредегонды…. Однако, наш брат Германий недвусмысленно дал нам понять, что есть другие дела, требующие неотложного разбирательства. А сейчас, я надеюсь, он согласится сделать перерыв и возобновить наше обсуждение после сексты[8].

Претекстат снова улыбнулся и, склонившись к одному из сопровождавших его священников, вполголоса сообщил ему, что передать Фредегонде. Как и большинство присутствующих, Претекстат избегал встречаться взглядом с епископом Германием, которого Конституций явно собирался образумить.

— Думаю, все мы желаем побыстрее с этим покончить, — с вздохом заговорил епископ Санский по окончании перерыва. — Впрочем, разве среди нас нет согласия? Братья мои, наш возлюбленный брат Папполий заклинает нас Святым Духом, Судным днем и отпущением грехов осудить того, кто присвоил себе епархию Ден и узурпировал место ее владыки[9]. Кто-нибудь хочет сказать что-либо в защиту этого человека?

— Я вызвал епископа Промота сюда, чтобы заслушать его объяснения, — сухо произнес Германий. — Но, как видите, он не явился…

— В таком случае я предлагаю всем собравшимся подписать это письмо, адресованное митрополиту Эгидию, епископу Реймскому, поскольку он, очевидно из слабости или заблуждения, благословил этого самозванца.

Толстой рукой, пальцы которой были унизаны кольцами, Конституций сделал знак сидевшему рядом с ним дьякону, и тот, развернув пергаментный свиток и откашлявшись, начал читать[10]:

— «Нашему возлюбленному Эгидию, брату во Христе, папе Реймскому…» — Чтец возвысил голос, и теперь произносимые им слова гулким эхом повторялись под сводом базилики, расписанным фресками. — «…Вы благословили назначение нового епископа в епархию Ден вопреки здравому смыслу д в нарушение канонического устава: эта епархия не относится ни к вашим землям, ни к вашему ведению. Это нарушение, свершившееся по вашей вине, может быть наказано самым строгим образом. Священника, чье назначение вы приняли с такой легкостью, вам надлежит вызвать к себе и лишить его незаконно полученной должности. Если же он из гордыни будет оставаться в епархии Ден, он будет предан вечной анафеме, и каждый, кто придет к нему за благословением после обнародования этого эдикта, будет отлучен от церкви».

Закончив чтение, дьякон поклонился и снова сел рядом с Конституцием Никто из присутствующих даже не шелохнулся — настолько очевидно было, что все уже решено заранее. Больше всех, несомненно, был удивлен — Претекстат. Слова «с попущения иной власти, кроме церковной» явно относились к Зигеберу и в еще большей мере — к Брунхильде, которая, как все знали, была, истинной вдохновительницей этого назначения. Можно ли было желать лучшего?

— Кто-либо из вас желает высказать свои замечания? — негромко обратился к собратьям митрополит Санский, обводя их непроницаемым взглядом прищуренных глаз.

Почти не обращая внимания на обычных епископов, он задержался на четырех других митрополитах, присутствовавших в собрании. Один из них, Саподий Арльский, наместник Рима и папа двадцати пяти епархий Прованса, считал правителей Остразии личными врагами с тех пор, как ему пришлось защищать свой город от войск Зигебера. По его довольной усмешке было видно, как его радует эта очередная маленькая месть. Трое остальных — Лабан Эзский, Присций Лионский и Филипп Вьеннский — приняли новость более сдержанно. Затем Конституций перевел взгляд на Претекстата, почти затерявшегося среди других провинциальных епископов.

— По-прежнему ли наш брат, епископ Руанский, готов поддержать это ходатайство?

Претекстат почтительно склонил голову. Он слишком хорошо знал, что от его личного одобрения ничего не зависит — совет почти полностью состоял из епископов, прибывших из королевства Гонтрана. Таким образом, исход дела был предрешен, но согласие епископов Нейстрии, скрепленное их подписями, придавало еще больше силы письму, отправляемому Эгидию.

— Что ж, тогда нам остается лишь подписать…. Саподий поднялся первым, взял протянутое одним из священников перо и поставил свою подпись. То же самое сделали все остальные. Когда настала очередь Претекстата, Саподий удержал его, слегка коснувшись его плеча.

— Я готов встретиться с королевой сегодня после вечерни, — тихо произнес он со слащавой гримасой, которая должна была изображать улыбку. — Ждите меня вместе с ней в деамбулатории*.

* * *

Атмосфера во дворце совершенно переменилась. От сонной вялости, царившей здесь все лето, не осталось и следа. И даже само небо, словно решив принять участие в лихорадочной деятельности, охватившей весь город, принялось усердно смывать серыми тряпками осенних туч последние солнечные отблески сентября.

Фредегонда плотнее запахнула плащ, подбитый волчьим мехом. Было уже холодно. Каменные плиты дозорной дорожки у нее под ногами поблескивали от сырости, проникавшей сквозь войлочные подошвы внутрь ее башмаков. Ей гораздо больше хотелось вернуться во дворец и укрыться в тепле своей спальни вместе с Хильпериком, чем оставаться здесь посреди всеобщей суматохи, грязи и мороси. Вдоль стен дворца тянулись ряды повозок, нагруженных вином, маслом и дровами; с оглушительным грохотом повозки спускались к набережным, запруженным стадами скота и толпами рабов, которых целыми днями грузили на торговые суда, пришедшие с острова англов, из Нортумбрии или Уэссекса. Другие повозки поднимались от набережных к городу, везя саксонское оружие или бруски железа для кузниц. Тянувшийся из кузниц едкий дым еще более усиливал нестерпимость тяжелых испарений, висевших над Руаном.