Полоса - Роман Сенчин

— Алексей Сергеич, это такая возможность обратить внимание на наши проблемы. Понимаете?.. Владимир Владимирович когда лично узнаёт, никогда не оставляет… Вспомните Пикалёво — за полчаса решил… Понимаете?

— Понимаю.

— Так что ждем в Сыктывкаре. — Голос директора повеселел. — Встретим. Проводим.

Девушка перезвонила через два часа и десять минут.

— Как, определились?

— Определился, еду.

— Каким видом транспорта? Наземным, авиа?

— Да на самолете хотелось бы, — усмехнулся Шулин; странно было ехать на поезде по делу, связанному с авиацией.

Обсудили маршрут, оплату проезда, размещение в Москве. Решили, что вопрос будет о будущем малой авиации.

— Очень хорошо, — подытожила девушка. — Тринадцатого-четырнадцатого декабря я или другой референт с вами свяжемся.

Недели перед поездкой превратились в сплошную нервотрепку. Шутка ли, встреча с премьер-министром предстоит. Все время об этом думал, да и люди вокруг не давали забыть… Жена переживала главным образом о том, в чем Шулин отправится.

— Давай костюм купим, — каждый день предлагала. — Рубашку новую. Галстуки-то висят… Выберешь.

Шулин сопротивлялся:

— Не надо костюмов. Свитера есть хорошие. Как я в этом костюме… Отвык. И не советское время — сейчас свобода в одежде.

Шли местные со своими просьбами Владимиру Владимировичу, то и дело звонили из Печоры, Ухты, Сыктывкара, из сел. “Ты ему скажи…” Некоторые просьбы Шулин записывал — действительно, при случае можно упомянуть или передать там как-нибудь помощникам. Проблем и трудностей у людей множество, неподъемные горы…

Устал от звонков и мыслей о предстоящем. Даже сниться стало, как эта встреча происходит, и во сне было легко: Алексей Сергеевич обстоятельно рассказывал Владимиру Владимировичу о том, как дичает север без малой авиации, как сложно людям добираться до городов, и Владимир Владимирович помогает, да так, как это бывает, видимо, лишь во снах — Шулин возвращался домой, а на его аэродроме уже кипела работа — швы на бетонке замазывали битумной мастикой, здание ремонтировали, территорию огораживали легким ажурным забором…

В последний день съездил в аэропорт, посмотрел на стоящий на краю полосы Ту. Осенью его вытянули тягачами с концовки, и теперь где-то наверху решалось, что с ним делать. То, доходили слухи, порежут и вывезут, то — оставят здесь и разрешат использовать администрации по своему усмотрению, потом проносилось: нет, не оставят, а отремонтируют и поднимут в воздух. Авиакомпания и страховщики явно выбирали сейчас, что оптимальней…

Но Ту, это не главное. Хотелось просто побыть в своем холодном сейчас кабинетике, пройти по помещениям, пустым и мертвым до середины апреля. Недавно одна навигация окончилась, до следующей — четыре месяца. Благодаря истории с самолетом она наверняка будет не хуже предыдущей. Электричество, по крайней мере, не отключат. Правда, не факт — долг снова копится, оборудование не становится новее…

И, как во снах, Шулину стало представляться, что если он четко и ясно расскажет премьер-министру о проблемах, перечислит, что нужно, то дела начнут налаживаться. Хотя бы в райцентрах. Хотя бы вертолетные площадки как следует оборудовать. Хотя бы вертолетов станут больше пускать, а то иногда до драк доходит — человеку срочно надо лететь, а места заняты, и следующий вертолет через два дня. И лезет внутрь…

Да, пусть только вертолеты летают, но цивилизованно, раз пять в неделю. В воскресенье обязательно. Детей в город свозить — в музей, в театр… Здание

починить — почти всю зиму стоит холодным, напитывается влагой. Штукатурка отслаивается, краска сползает, кирпич крошится. Сиденья рассыпаются. А главное — проводка, кабеля гниют, изоляция трескается. За последние годы было несколько замыканий, постоянно где-нибудь то одно, то другое отсоединяется. Лазаешь тогда с тестером, ищешь место разрыва цепи… Вот-вот, и окончательно рухнет, распадется, превратится в труху и пыль. Во многих других местах уже превратилось.

6

Сначала хотел ехать на автобусе до станции Ираёль, а там поездом до Сыктывкара и — в Москву на самолете. Но не было никакого желания двенадцать часов париться в поезде, и выбрал другой маршрут: от Временного до Печоры по зимнику (три с лишним часа), от Печоры до Сыктывкара на Ан-24 (час с небольшим), а от Сыктывкара до Москвы на Боинге-737 (два часа).

Конечно, и раньше без пересадки было не обойтись. Но она была одна — или в Печоре, или в Ухте, или в Сыктывкаре (и туда, и туда, и туда из Временного летали самолеты). До столицы страны можно было добраться за четыре часа, а теперь — в лучшем случае, больше восьми.

И в Печоре, и в Сыктывкаре Шулина встречали люди из администрации главы республики, журналисты. Сопровождали от зеленого коридора до стойки регистрации; люди из администрации вроде как охраняли, журналисты задавали вопросы, чего он ждет от общения с Владимиром Владимировичем.

— Жду лучшего, — отвечал Шулин, пряча глаза от камер — какой-то шоу-звездой себя чувствовал.

Слава богу, журналисты донимали не очень, да и времени у них для этого особенно не было — Алексей Сергеевич старался скорее пройти досмотр и спрятаться в зале ожидания. Хотелось не то чтобы задремать, а отключиться от тех мыслей, что донимали все последнее время… Да какое последнее? — много лет уже. Просто это приглашение обострило их, сделало главными, почти единственными. Ни о чем другом уже не думалось.

Но отключиться не получалось. Ни в залах ожидания, ни тем более в самолетах. Наоборот, мысли вертелись всё быстрее и хаотичнее. И Шулина уже подмывало не обстоятельно рассказать премьеру о проблемах, а бросить ему: “За годы после Ельцина стало еще хуже!” И сам же себя осаживал: ну, не во всем ведь хуже — еда и деньги у людей худо-бедно есть, кое-какая уверенность, что завтра не случится крах, как было в девяностые… Да, не во всем. Но вот главное… Цели у людей никакой. Одна цель — охранять свою ограду, пополнять припасы в погребе и холодильнике, а то, что вокруг, — никого не волнует. Или волнует, но не до такой степени, чтобы подниматься и воевать с подступающей все ближе глухой, черной стеной… Шулин любил тайгу, но не хотел, чтобы она главенствовала над всем остальным, всё остальное задавила. А она возвращалась — больная, уродливая на изжеванной гусеницами тракторов, ковшами экскаваторов, залитой бетоном, засыпанной гравием земле; тайга расползалась, съедала поля, дороги, брошенные деревушки. Когда тайга подступит совсем близко к их Временному, большинство людей побежит на еще сохранившиеся пятачки цивилизации, а некоторые останутся, приспособятся к тому существованию, какое вели первобытные люди.

Власти выгоднее избавиться от множества мелких поселений, в которых живут на три четверти пенсионеры, инвалиды, плодовитые матери-одиночки, безработные, алкоголики, требующие заботы и денег. Да, деревни, села, поселки, даже городки, в которых нечего делать, — обуза. Только что будет с территорией, на которой никого не останется? Конечно, не факт, что туда придут другие народы: китайцы, японцы, американцы. Это чушь. Но во что превратится народ, собранный в нескольких десятках мегаполисов… А ведь это собирание происходит на глазах. Что было в конце восьмидесятых и что стало сейчас, под конец двухтысячных…

Процесс начался давно. В школе что-то рассказывали про брошенные деревни в девятнадцатом веке, когда крестьяне шли на заводы. Потом, это уже на памяти Шулина, боролись с неперспективными деревнями. Но массовое переселение из деревень и северных городов началось в начале девяностых. И не стихает, только набирает обороты.

Названия “Воркута”, “Магадан” вызывают у многих мрачные ассоциации: лагеря, ГУЛАГ. Но если не станет Воркуты и Магадана, окажется ли это благом… А их исчезновение вполне реально. Останутся какие-нибудь метеостанции, а все эти кварталы пятиэтажек с выбитыми стеклами и полопавшимися трубами канализации будут медленно разрушаться…

Шулину судьба дала возможность заботиться о чем-то, кроме территории внутри своей ограды. Пусть не самоотверженно, часто сознавая напрасность своей заботы, он сохранял аэропорт, полосу. И вот на нее сел аварийный самолет. Люди остались живы. И о Шулине затрубили: герой, герой. Да не герой… Другое слово нужно… Кто-то так же пытается сохранить корпуса закрытого завода, комбайн в развалившемся совхозе, сокращенную деревенскую школу, забытый военный склад, опустевшую ферму… Может быть, десятки таких по России, может быть, сотни, тысячи. Но время идет, просвета не видно, руки опускаются. Тайга наваливается, болото втягивает, пески засыпают, хоронят. Но ведь так нельзя!

Вот об этом тянуло, да уже требовало сказать премьеру, а разум отвечал, что — глупо, и так всем известно, да и что может изменить Владимир Владимирович… И попросту времени никакого не хватит для подобной речи, никто ему, Шулину, столько не даст говорить в микрофон. Там минута будет какая-нибудь, полторы. Не больше.