В конечном счете - Жорж Коншон

— Известно, и все. Что ты хочешь доказать?

— Ничего. Я хочу, чтобы ты меня посвятил в дело Массип. Во все детали. С самого начала.

— Нет, — ответил Филипп и отодвинул свою тарелку. Он зажег папиросу и погасил зажженную спичку, воткнув ее в мясистую корку грейпфрута. Спичка зашипела. — Нет! — повторил он. — Я мог бы, конечно, сослаться на незыблемый для всех нас принцип неразглашения профессиональной тайны, но полагаю, что при наших отношениях это ни к чему.

— Совершенно ни к чему.

— Я мог бы также сказать тебе, что мне бы не очень хотелось, чтобы на заседании административного совета выяснилось, что ты располагаешь сведениями, которые ты мог получить только от меня.

— Да, этому я легко поверил бы.

— Но в действительности я руководствуюсь совсем иными…

— Я понимаю, — сказал Марк.

— Ты ничего не понимаешь! — перебил его Филипп. — Я руководствуюсь только твоими интересами. Я уверен, что на заседании совета о деле Массип речи не будет, и я бы потом всю жизнь жалел, что толкнул тебя на путь…

— Да, да. Именно это я и хотел сказать. Ты руководствуешься исключительно моими интересами. Мне остается только пожалеть, что у нас с тобой разное представление о моих интересах.

Филипп улыбнулся. Марк не любил этой улыбки. Он вдруг усомнился в том, любил ли он вообще когда-либо Морнана, и удивился, почему вот уже столько лет они упорно считают себя друзьями. Он вспомнил тот день (это было в самом начале их дружбы, весной сорок шестого года), когда они, с трудом собрав несколько тысяч франков, вдвоем отправились в шикарный ресторан на авеню Монтень. Это был роскошный ужин двух веселых холостяков, которые, казалось, нимало не стеснены в деньгах. Им подали форель, цыплят в сметанном соусе и «шамбертен». Они были тогда в наилучших отношениях и старались друг другу нравиться.

— Послушай, Марк, старина, — сказал Филипп. — Я обдумал твое положение, прикидывал и так и этак. Я тебя понимаю, и меня не удивляет твоя реакция… Но мне кажется, что ради твоей карьеры, ради твоего личного спокойствия тебе бы следовало быть посговорчивее.

— Не думаю.

— Не будь идиотом. Что ты станешь делать, если они тебя вышвырнут?

— Понятия не имею.

«Разве я мог быть сговорчивее? — думал Марк. — Разве Драпье не устраивал всегда так, что я не мог не протестовать, даже если бы ради моей карьеры и моего личного спокойствия я и захотел ползать перед ним на брюхе. Да, собственно говоря, Драпье и не желал, чтобы я ползал перед ним на брюхе».

Марк взглянул на Филиппа, который все еще улыбался своей застывшей улыбкой, и через силу тоже улыбнулся.

— Да, — сказал Филипп, — быть может, Драпье специально подстроил, чтобы ты… В самом ли деле он хотел, чтобы ты сдался?.. Я часто думал о том, что мы представляем в его глазах. Мы для него порождение сорок четвертого года, хотим мы того или нет. Просто потому, что большинство из нас действительно выдвинулось после Освобождения. Нам тогда повезло. Представился удобный случай, как сказал бы милейший Женер. Мы слишком быстро делали карьеру в те годы, когда ему, Драпье, хода не было. Понятно, что он нас ненавидит и хочет разделаться с нами! Помнишь ночь на берегу озера (ведь они и отпуск проводили вместе), когда ты мне сказал, что сделать своей профессией возню с деньгами не значит непременно запятнать себя, не значит стать людьми, которым нет места в порядочном обществе, при условии, что у нас хватит воли реабилитировать деньги. И как бы тихо мы тогда ни говорили, Драпье и ему подобные услышали нас, и поэтому они расправятся с нами поодиночке. После тебя настанет мой черед.

— Нет, — сказал Марк, — твой не настанет.

Когда Марк поставил свою машину во дворе банка, «сото» Драпье там еще не было. Декоративные растения в кадках, украшавшие вестибюль, день ото дня все больше желтели. Комендант здания как-то объяснил Марку, что они вскоре и вовсе засохнут. Марк считал, что заменять их новыми не следует. По его мнению, эти чахлые растения выглядели здесь глупо и претенциозно; они всегда были какими-то жалкими.

Чехлы с кресел еще не сняли. Марку так и не удалось добиться, чтобы по понедельникам это делали до десяти утра. По понедельникам вообще все шло кувырком. До полудня на всех этажах гудели пылесосы. Несколько раз Марк устраивал по этому поводу скандалы. Но, откровенно говоря, это было просто глупо с его стороны — ведь он отказывался оплачивать сверхурочную работу.

Выходя из лифта (это был старый гидравлический подъемник, который необходимо было срочно заменить; но когда Марк представил Драпье смету на эту работу, тот презрительно спросил, какую взятку он получил за это от фирмы подъемных сооружений «Ру-Комбалюзье»), Марк встретил Кристину Ламбер. На ней было облегающее фигуру платье из серого твида с большим белым бантом у ворота. Марк подумал, что далеко не все сочли бы ее красивой, и спросил себя, что, собственно, он сам нашел в ней, если не считать ног, восхитительных ног — длинных и полных. Однажды вечером, когда он ужинал с Денизой в ресторане на улице Пепиньер, где служащие банка были завсегдатаями, Кристина Ламбер села за соседний столик напротив Марка.

— Мне не нравится, как эта девица на тебя смотрела, — сказала ему потом Дениза. — Надеюсь, она работает не у тебя?

— Нет, — ответил Марк, — но я бы не возражал. Мне кажется даже, что это было бы приятно.

— Ты ошибаешься. Она вовсе не в твоем вкусе. И я заметила одну вещь, дорогой: мужчины делают глупости только до тех пор, пока не поймут, что женщина не очень красива, а всего лишь довольно красива.

— Я не нахожу ее очень красивой, — возразил Марк. — Но вот ноги… У нее такие ноги, о которых только могут мечтать фабриканты чулок для своей рекламы…

Он уже не помнил теперь, что ответила ему Дениза, но тогда подумал, что она говорит о точке зрения фабрикантов чулок так, будто это были марсиане.

Марк пожал руку Кристине Ламбер.

— Что, ваш патрон еще не приехал?

— Нет еще, — ответила она.

Марку показалось, что Кристина хотела что-то добавить, но не решилась.

При виде Марка служители вставали, здоровались с ним и провожали его взглядом.

Он повесил пальто в стенной шкаф. На нижней полке, среди старых папок с бумагами, валялась порожняя бутылка из-под шампанского. Она валялась здесь вот уже два года, с того самого дня, как Симон Бурге пришел сюда к Марку. Симон позвонил ему после обеденного перерыва.

— О Симон! Ты в Париже? Откуда ты звонишь?

— От швейцара. Говорят, такую большую шишку, как ты, нельзя беспокоить, не условившись заранее.

— Подымайся скорее ко мне!

— Ты уверен, что я могу тебя потревожить?

— Не болтай чепухи! Иди скорей, — ответил ему Марк, и вскоре Симон вошел в кабинет, сияя улыбкой, и прижимая к себе, как младенца, бутылку шампанского.

Они вместе воевали. Теперь Симон торговал на озере Чад лошадьми и чем придется. Он уже три дня как приехал в Париж. Сперва Марку показалось, что Симон хватил лишнего по случаю отпуска, но вскоре понял, что ошибся. Бурге всегда отличался неспокойным нравом. В тот день он был возбужден лишь немногим больше обычного. Он листал разложенные на столе папки с делами, поминутно требовал объяснений и вдруг сказал:

— Давай-ка смотаемся отсюда, здесь смердит!

Марк отлично знал цену искренности тех, кто упрекал его, что он запятнал себя грязной возней с деньгами. Большинство этих добродетельных моралистов продали бы себя задешево. Он как-то сказал, — он это прекрасно помнил: «Банкиры все равно что проститутки. Работа грязная, но необходимая». В ответ на упреки Марк всегда повторял эту фразу. Повторил он ее и на этот раз. Но Симон холодно взглянул на него и сказал:

— Ты тоже смердишь!

— Я пошутил, старик! — воскликнул Марк. — Я никогда не считал, что иду на компромисс со своей совестью.

И он объяснил Симону то, что уже объяснял как-то Морнану на берегу озера: он говорил о новом взгляде на финансы, о не зараженных коррупцией банках на службе народу (он сказал «на службе народу» или что-то в этом духе, чтобы упростить проблему), о стремлении реабилитировать деньги, но вдруг заметил, что с трудом подбирает слова. Он уже слегка забыл, что они для него значили прежде. Ему казалось, что он не изменился с тех пор. Но, быть может, и в самом деле нельзя думать одними и теми же словами на протяжении шести лет.

— Беги отсюда, Марк, — сказал Симон, — поедем со мной на Чад. Ты будешь вести мои бухгалтерские книги.

— А сколько ты мне будешь платить за это?

— Сколько платят счетоводу. Но имей в виду, мне нужен такой счетовод, который, складывая что угодно, всегда в итоге получал бы лошадей.

Вечер следующего дня они провели вместе. Бурге во что бы то ни стало хотел пойти в «Фоли-Бержер». Потом он напился. Он собирался провести в Париже целый месяц, но с того дня Марк его больше не видел.