Драматория - С Крылатова

Нелегко и непросто жить рядом с гениями. У них свое понимание окружающего мира и редкостное умение не обращать внимания на крайне важные жизненные обстоятельства и детали. Дней за десять до концерта я выделила деньги и послала Алемдара в кассы БЗК купить билеты на концерт для нас, наших знакомых и тех лиц, чьи фамилии и адреса продиктовал по телефону Евгений Евтушенко - им надлежало достави тьбилеты в конвертах. Алемдар вернулся домой с билетами в блаженном состоянии, растроганный, размягченный. Из его рассказов я поняла, что благостный восторг был вызван афишей предстоявшего концерта, перед которой он долгое время простоял в радостном изумлении, любуясь своей фамилией, выведенной на афише крупными буквами, - именно это обстоятельство его особенно восхищало. Послушав его восторги, я инстинктивно заподозрила что-то неладное, но недоброе предчувствие быстро развеялось, хлопот и забот было предостаточно, и я даже толком не успела осознать всю важность ниспосланного мне предвестия. В очередной раз высшие силы вмешались в дело спасения концерта в лице приятеля Евгения Павловича Арнольда Порка. Заехав проведать Евгения Павловича и услышав о концерте, он взял почти все ещё остававшиеся у меня билеты для того, чтобы раздать их слушателям той академии, где он читал лекции. Билетов нехватало, и утром во вторник, 16 января, я поехала в кассы БЗК. Афиша на стендах БЗК, перед которой в эйфории простаивал Алемдар, эйфории простительной, поскольку он видел подобную афишу в первый раз в своей жизни, - меня ужасно расстроила. Да, действительно, фамилии Алемдара Караманова и Константина Кримца были написаны достаточна крупными, издалека видными буквами, а вот фамилия Евгения Евтушенко, для художника, писавшего афиши БЗК, видимо, так мало значившая, была указана в перечне прочих исполнителей так незаметно, что разобрать её можно было, лишь подойдя к афише на очень близкое расстояние.

Второй тяжелый удар ожидал меня, когда за стеклом окошечка кассы кассирша стала перебирать и перекладывать пачки длинных неразрезанных полотнищ билетов на концерт, который должен был состояться через день. Не знаю, что было бы с концертом, если бы мне лично не пришлось бы увидеть эти толстые целехонькие лачки. В моем воображении незамедлительно возникла ужасающая, угнетающе картина - обожаемый поэт Евгений Евтушенко выходит на сцену Большого зала консерватории, позади него большой оркестр, большой хор, в зале - пусто, людей там меньше, чем на сцене, только горсточка музыковедов и композиторов, ещё не успевших за двадцать лет забыть имя Алемдара Караманова. Чтобы не случилось подобного неслыханного позора, мне пришлось прожить два спрессованных во времени дня на пределе своих человеческих возможностей. Наша квартира превратилась в боевой штаб по спасению концерта. Были куплены плакатные перья, цветная тушь, большие листы бумаги, и жена Алемдара, художница по профессии, написала несколько афиш, начинавшихся с очень крупно написанных слов: "Поэт Евгений Евтушенко читает поэму В. Маяковского "В. И. Ленин". Дальше шли фамилии композитора, дирижера и других исполнителей. Пока изготавливались такие афиши, мы с Майей Михайловной Гурджи отправились в Московскую филармонию, чтобы там взять афиши, отпечатанные в типографии. На полу в приемной директора филармонии лежали даже не распечатанные пачки афиш концерта, и секретарша, отводя в сторону неоднозначные, увиливающие от правды глаза, стала что-то толковать нам о случившейся задержке с расклейкой этих афиш по городу. В этот же день мы обратили внимание, что в больших стендовых декадных афишах с программой всех театров и концертных залов в графе Большого зала консерватории на дне концерта стоял прочерк, не было упоминания о концерте и в сводных декадных буклетах. Не знаю, чем в действительности была вызвана со стороны Московской филармонии талая обструкция концерта - личностью композитора Алемдара Караманова, или личностью поэта Евгения Евтушенко.

Евгений Павлович припомнил, что пару месяцев назад, когда приглашал на предстоявший концерт композитора Вячеслава Овчинникова, то услышал от него зловещее предсказание: "Вас ждет провал". Директор филармонии был большим другом В. Овчинникова, и тогда я была безапелляционно уверена, что противодействие филармонии концерту произошло именно с подачи Овчинникова и даже высказала это свое убеждение прямо ему в глаза в день концерта. Сейчас я так не могу думать, сейчас моя душа не приемлет подобных скверных мыслей о человеке, который учился вместе с Алемдаром, делил с ним кров в студенческом общежитии и даже считался его другом.

Однако, информационная блокада концерта была слишком очевидной, провал нас поджидал, и сопротивляться ему приходилось изо всех сил. Кто-то помогал расклеивать взятые в филармонии афиши, я лично расклеивала все написанные от руки женой Алемдара афиши в тех местах, где концерт мог вызвать подлинный интерес: в здании Литературного института и его общежитии, в Мерзляковском музыкальном училище, в Институте им. Гнесиных, где-то ещё - я уже не помню, а самую последнюю афишу уже поздно вечером 17 января я повесила в фойе зала в здании Московского университета на Ленинских горах.

Майя Михайловна Гурдди разыскала двух своих знакомых по Институту им. Гнесиных однокурсников и побывала у ник с просьбой об информационной помощи концерту; один из них дал на следующий лень оповещение о концерте в какой-то газете, а другой организовал объявление по московскому радио утром 18 января о предстоящем в БЗК концерте с участием Евгения Евтушенко. Эти сообщения всколыхнули москвичей, всегда живо интересовавшихся всем, что делает поэт Евгений Евтушенко ещё с той поры, когда поэты-шестидесятники выступали на открытых площадях города при огромном стечении народа. Многие звонили в кассы БЗК, чтобы узнать, есть ли билеты на Евтушенко, но им с возмущением отвечали:

"Какой Евтушенко? У нас сегодня Кримец!" Я видела, как перед концертом торопились в зал люди и уже перед самым началом шли непрерывным потоком, я почувствовала облегчение, наконец-то расслабилась, но все же не смогла пойти в зал и слушать в первом отделении концерт-симфонию Ан. Александрова. Я сидела в конце фойе за буфетным столиком и видела, как по центральной лестнице неторопливо поднялся Евгений Евтушенко, и как он прежде всего цепким, изучающим взгляд окинул вешалки раздевалок по обеим сторонам фойе. Да, вешалки бы переполнены громоздкой зимней одеждой - мы победили, мы прорвали информационную блокаду, публика пришла на концерт, в партере не было свободных мест, я не помню, успела ли поднять глаза на амфитеатры, но и так знала, что там тоже были зрителя. От самого концерта у меня осталось только единственное зрительное воспоминание - дирижер Константин Кримец медленно поднимает руки в такт нарастающей в музыке мощи оркестра и хора и остается стоять с поднятыми вверх руками, пока звучит грандиозный финальный апофеоз. Сейчас, прослеживая несколько раз пленку с записью драматории, я могу смело утверждать, что на подлинной высоте был весь состав исполнителей драматории: Государственный симфонический оркестр кинематографии с блестящим дирижером Константином Кримцом, Московский государственный хор, руководимый проф. Владиславом Соколовым, солист Большого театра Петр Глубокий (бас) и заслуженный артист РСФСР Юрий Ельников (тенор). Евгений Александрович Евтушенко блистательно оправдал все возлагаемые на него надежды - и увлеченно, и азартно, и взволнованно, и выразительно, и вдохновенно он донес суть каждого драгоценного слова Владимира Маяковского о подлинных событиях исторической эпохи революции и о её вожде Владимире Ленине. "То, с каким энтузиазмом аудитория приняла произведение, - написала газета "Москоу ньюс", - дает нам полное основание предполагать, что драматория займет выдающееся место на советской музыкальной сцене". Увы, так не могло быть в эпоху "секретарской музыки", когда на Пленумах и Съездах Союза композиторов СССР и РСФСР и Союзов композиторов многочисленных республик, на конпертах Всесоюзного бюро пропаганды советской музыки звучала серая, безликая, малоинтересная музыка секретарей Союзов, основательно и надолго отвадившая публику от концертов современной музыки, проходивших обычно в полупустых залах. По списку Евгения Евтушенко я лично развезла билеты на концерт в редакции разных газет, поэтому замолчать исполнение драматории не удалось - в прессе были очень хорошие отклики. Но когда в 1982 году в Колонном зале прозвучала двадца третья симфония Алемдара Караманова "Аз Иисус", а в 1983 году в Большом зале консерватории двадцатая симфония "Блаженны мертвые" (тогда эти симфонии назывались по-другому), то из огромной когорты отечественных музыковедов не нашлось ни одного человека, который написал хотя бы строчку об этих грандиозных симфониях, а заодно и вспомнил бы о самом существовании такого масштабного композитора, как Алемдар Караманов. Волей-неволей пришлось вспомнить о нем только после настойчивых утверждений Альфреда Шнитке о том, что Алемдар Караманов - гений.