Не опоздай к приливу - Анатолий Мошковский

— Пусть приходит, — сказал отец, почти не задерживаясь возле брата, — мы его на голодный паек посадим, жесточайший лимит.

— Вот именно, — опять заулыбался всем своим морщинистым, желтоватым лицом дядя Федя, — где-нибудь в уголке пристроюсь.

Согнувшись у порога, он последним, за Юркой, вошел в дом, снял драный бушлат и, смущенно потирая большие красные руки, терпеливо пережидал суматоху встречи и гадал, куда его посадят. Он был выше всех в доме и едва не касался головой потолка.

Стол уже был накрыт, вино и закуска расставлены, и в комнате остро пахло маринованными грибами, копченьем и спиртом.

— Садись, — сказала мать и ногой пододвинула дяде табурет. — Да смотри помни себя, на закуску налегай…

— Слушаюсь, Алена, слушаюсь…

Юрке всегда неловко было видеть, как этот громадный человечище, может самый крупный из всего рода Варзугиных (только дядя Ваня, капитанивший на океанском дизель-электроходе «Амур», говорят, не уступал ему в росте), становился жалким и покорным при виде бутылки вина.

Вот и сейчас он поднимал в честь прихода отца граненую стопку с прозрачной жидкостью, и рука его дрожала, как у паралитика, а губы счастливо и мягко расплывались.

А ведь когда-то он ходил боцманом на рейсовом пароходе, на зверобойных шхунах в Белом море, потом кончил Мурманскую мореходку и на торговых судах исходил чуть ли не весь свет, на всех материках побывал, кроме Австралии. У него в доме была уйма занятных вещичек: китайские веера и шелковые картинки, бельгийское ружье и английская трость с ручкой в виде змеиной головы, огромная раковина с острова Самоа, в которой — приблизь к уху — вечно вздыхал южный океан; хранилось у него даже высохшее бычье ухо, которое подарил ему в испанском порту Валенсия бывший тореадор, шпагой заколовший на арене цирка не одного свирепого быка…

А потом… Что было потом, даже вспоминать неприятно. Дядю Федю все чаще списывали на берег: то, напившись, он отставал от корабля, то опаздывал к отходу. У него скоро отобрали заграничный паспорт, и он перестал ходить в «загранку». Но и в отечественных водах недолго пришлось ему походить. Его все время понижали в звании, и настало время, когда его, старшего помощника огромного океанского корабля, не рисковали даже взять боцманом на старенький, закопченный рыболовный тральщик, ходивший за рыбой к норвежским берегам.

Юрка не помнил дней дядиной славы — его на свете еще не было, но зато все последующее знал хорошо.

Дядя Федя тайком от жены и детей распродал все, что у него могли купить. Одно высохшее бычье ухо, покрытое мягкими черными волосками, не нашло сбыта. Теперь, как выражался дедушка Аристарх, дядя Федя нес бессменную вахту у продовольственных магазинов. К его драному бушлату, темневшему у ликеро-водочных отделов, давно привыкли жители поселка. В долг ему никто уже не давал, но в стопке не отказывали.

Однажды он крепко напился и ему страшно захотелось пива. На побережье пиво продавали редко, рейсового парохода, на котором можно распить бутылку-другую, не было. Дядя Федя сел в чью-то оставленную без присмотра лодку и поплыл в Мурманск хлебнуть пивка, как он часом позже заплетающимся языком объяснил на заставе пограничникам, перехвативший его на быстроходном вельботе в открытом море…

За нарушение режима погранзоны дядю оштрафовали, и это, кажется, было его последнее плавание с выходом из Якорной губы. Историю о том, как «Варзугин-старший хотел пивка в Мурманске хлебнуть», на побережье рассказывали так же, как историю с китом и сотню других морских историй и легенд. Случай, когда его, в стельку пьяного, едва не завалили в трюме сейнера рыбой, казался будничным и скучным, и о нем говорили, когда у любителей иссякал запас более ярких и сочных историй…

— Остановись, — сказал отец, накалывая на вилку нежно-розовую дольку семги. — Хватит, слышишь, Федор? Опять с сердцем лежать будешь…

— Эх, была-разбыла! — Дядя потянул пустую стопку к другому краю стола, где сидел дедушка Аристарх, повеселевший, но и под хмелем не терявший контроля над собой и строгости к старшему сыну. Он не отчитывал его напрямую, как час назад, а высмеивал более изобретательно.

— Недобрал маленько, еще хочешь? — спрашивал он.

— Еще, батя. Капельку…

— Ну, держи же стопку.

— Держу, — Дядя Федя вытягивал дрожащую, прыгающую руку.

— Да ты держи по-человечески. Не лить же на скатерть.

— Держу. Ну, полстопки. Батя…

— Полную налью. Жаль, что ли? Ну?

Громадная красная ручища ерзала в воздухе.

Дедушка Аристарх ставил бутыль на стол:

— Все. Раз вибрировать начал — значит, все. Тебе домой еще добираться. Спать у нас негде.

Дядя Федя больше не просил. Он смиренно опустил на скатерть стопку, заморгал и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, стал осматривать стол.

Юрка с сожалением поглядел на него: опять к дому придется конвоировать. Жаль, если свалится где-нибудь и замерзнет. Все уже рукой на него махнули, а Юрке жаль. Хороший он, беззлобный человек, хотя и большой. И беспомощный. Нельзя его в такую погоду одного выпускать из дому.

Юрка выпил немножко домашней бражки. Валерию же, как большому, иногда разрешалось опрокинуть рюмку вина, и Юрка потом дивился его многословию.

Брат разгорячился, разрумянился и, басовито перебивая взрослых, рассказывал, как его лыжная экспедиция через озера и сопки добралась до труднодоступной Кривой губы и, если б не пурга и если б ребята оказались покрепче, отыскала бы следы экипажа шхуны «Вега» и доставила бы в Мурманск вещественные доказательства, что «Вега» потерпела крушение возле Мурмана.

Оказывается, знакомый дед из соседнего становища, дед Филимон, Христом-господом клялся, что сам был в полузаваленной камнями избушке из плавника и видел там на дощатом столе плошку, ржавый нож, несколько порожних консервных банок и полуистлевший, мелко исписанный вахтенный журнал…

— Чуть-чуть — и нашли бы!

— Точно, — поддакнул отец, глядя на него слегка захмелевшими, мутноватыми глазами. — Чтоб такой молодец да не нашел! Какой вымахал, а? Батьку перерос. Взял бы тебя юнгой на сейнер, если б не школа.

Валерий зарделся от удовольствия.

Впервые за эти дни сердце Юрки кольнула зависть: а он? Почему никто не вспомнит о нем?

— Добрый был бы юнга, — продолжал отец. — Варзугины умеют штурвал в руках держать. Не бьет их море, никакая волна не опрокинет…

Дедушка Аристарх крякнул, расчувствовался и по случаю таких слов не удержался — долил в свою стопку оставшееся в бутылке вино, поднял, кивнул всем и опрокинул куда-то внутрь рыжих усищ и бороды.

— Один ты, Федя, — продолжал отец, — один ты оплошал. Прости меня, моложе я, но рано стал ты береговой крысой, подачки клянчишь, руки лижешь…

— Крысой, — охотно согласился дядя Федя, пьяно мотая лохматой головой. — Клянчу… Лижу…

— Вино над тобой верх взяло, а не ты над ним.

— Взяло, — тряхнул седоватыми волосами дядя.

— Никудышная твоя голова… И это ты — Варзугин… Один стыд через тебя.

— Через меня…

Скоро в дом стали заглядывать члены экипажа сейнера, соседи, просто знакомые. На столе появились новые запотевшие с холода бутылки, тарелки с грибами, маринованными и солеными, с шаньгами и пирожками.

Заиграл аккордеон. В доме стало шумно, дымно, тесно.

Расходились гости поздно. Последним остался дядя Федя. Плечом прислонившись к стене, рассыпав по лицу волосы, приоткрыв беззубый рот, он спал, сидя на табурете.

Никто на него не обращал внимания.

Юрка растолкал дядю, помог натянуть бушлат, взял под руку и вывел во двор.

С губы дул слабый ветер. Было темно, сопки едва выступали на фоне неба.

На Якорном мысу звездочкой горел маяк. Лаяли собаки. В некоторых домах еще гуляли.

Дядя шел смирно и время от времени бормотал что-то о Гибралтаре. У колодца он поскользнулся и вытянулся на дороге. И никак не мог подняться с четверенек. С превеликим трудом поставил его Юрка на ноги.

Потом дядя стал непрерывно твердить: «Экватор, экватор…» — и расстегивал желтые пуговицы с якорьком. И Юрке приходилось все время застегивать те, до которых он мог дотянуться.

Сдав дядю на руки тете Даше, его жене, Юрка побрел назад.

За домом, у ограды, то гас, то вспыхивал сильный ручной фонарь. Юрка пошел на свет.

Иван Тополь, в ватной куртке, с пистолетом-автоматом на груди, стоял на лыжах у ограды и разговаривал с кем-то. В одной руке он держал карманный фонарь, вторая что-то чертила в воздухе.

Юрка притаился за углом, увидел знакомый, сбившийся на плечи платок и побежал домой.

Глава 8. Незнакомец

Утром следующего дня из трюмов отцовского сейнера стали разгружать рыбу, а Юрка с Валерием сидели в рулевой рубке у штурманского столика и разглядывали толстенную книгу — лоцию Баренцева моря. В ней были указаны все течения, глубины, береговые маяки…