Три майские битвы на золотом поле - Николай Назаркин

Часть четвертая. Меньше знаешь — крепче спишь

И опять май. А точнее — последняя майская ночь. Завтра уже наступит лето. Над водою лежит туман, в котором проглядывают стоящие на якорях туши огромных кораблей. Ночь на первое июня тысяча шестьсот шестьдесят шестого года. Опять Ла-Манш, всего несколько километров к востоку от места Дуврской битвы. Но сейчас все по-другому. Теперь уже нет той странной ситуации «и хочется и колется», как это было во времена Роберта Блейка и Мартина Тромпа. Теперь оба флота — и английский, и голландский — мало того, что несравнимы по силе с эскадрами пятнадцатилетней давности (еще бы, в каждом по сотне «настоящих» кораблей и еще штук по пятьдесят вспомогательных бригов да кечей всяких!) — так и пришли сюда они именно драться.

Сомнениям места нет. Идет Вторая Англо-Голландская война, все уже все решили сами для себя, будет большая драка! Очень большая. Такая, которую назовут самой длинной морской битвой в истории.

Ведь та странная война, что называлась Первой Англо-Голландской, странно началась и странно протекала. И закончилась странно, что и привело сейчас, пятнадцать лет спустя, чудовищные по силе флоты, чтобы все-таки разрешить все вопросы, что не смогли выяснить тогда.

А Первая война была поистине странной. Вот вы когда-нибудь дрались? Глупый вопрос. Тем не менее, если было в вашей жизни более двух… нет, пожалуй, более трех сражений, то одно наверняка развивалось по следующему сценарию.

Особых причин для драки вроде как и нет, но «а чо он?!». Вначале и драться-то не дерется как-то, так, пихаете друг друга, да грудь погордее выставляете. Пусть видит, с кем связался! Но вот в какой-то момент локоть противника уж очень больно попадает по ребрам. «Ах так?!» — и в нос ему кулаком. «Ах вот ты как?!» — и он уже в полную силу вам в живот. В конце, вдоволь накатавшись по земле, когда силы на исходе (противники-то равны, в сущности), вы с трудом расцепляетесь. Дико вращая глазами, тяжело дыша и пытаясь понять, когда это штанину-то оторвать ухитрились. Самое примечательное, что несмотря на все ожесточение схватки, подлинное ожесточение, никакой собственно ненависти вы друг к дружке не испытываете, и все мотивы ограничиваются знакомым: «А чо он ваще?!»

Можно удивляться, можно не очень, но именно так развивались события в Первой Нидерландско-Английской войне.

Сначала, несмотря на реальный грохот пушек, все казалось не более, чем простым пиханием. Первый бой, тот самый бой, начавшийся из-за недоразумения, между эскадрами Тромпа и Блэйка, как мы видели, даже нормальным боем назвать сложно. Скорее это была перестрелка, активная, но без какого-либо плана сражения.

Но вот война официально объявлена. «Ну и ладно!», решают в Амстердаме и все эскадры нидерландского флота устремляются на врага.

В нескольких сражениях успех полностью сопутствует голландцам. Уже скоро английский флот в Северном море оказывается заперт в собственных гаванях, а английская эскадра в море Средиземном вообще чуть не потоплена. Противник опрокинут и прижат к полу. Угу, а дальше чего?

Никаких планов по завоеванию Англии у Нидерландов, разумеется, не было. Никто не предполагал штурмовать Тауэр и оккупировать Оксфорд с Манчестером. Флот показал свою силу, и… И? Дальше-то что? Вроде как можно и переговоры начинать, да англичане уже обиделись. Сильно обиделись.

Нидерланды сидели на опрокинутой Великобритании, заломив той руки. А подлые англичане начали драться ногами. Немного поясню метафору.

Артиллерийский бой кораблей в семнадцатом веке хоть и стал признанным видом сражения, но воспринимался многими еще как нечто вспомогательное. Вот абордаж — другое дело! Там все просто и понятно. Пушки же служили тому абордажу подспорьем. Основным артиллерийским боевым приемом флотов был обстрел специальными «цепными» ядрами (это когда два ядра помещаются в пушку вместе, связанные прочной цепочкой) такелажа: парусов, рей, вант и прочих мачт. Задачей было лишить противника подвижности, чтобы не уплыл. Ну а затем — на абордаж! Еще бы, корабль-то захваченный потом можно отремонтировать и продать, деньжищи-то какие!

Эта война стала переломной в тактике артиллерийского боя. Инициатором нововведений выступил все тот же неугомонный Роберт Блэйк, «злой дух Семи Провинций». Он указал британскому Адмиралтейству, что все нидерландские корабли страдают одной важной болячкой: их строили побыстрее и подешевле, плюс никто не занимался такой ерундой, как тщательные расчеты, в результате корпуса были довольно хрупкими. Новая тактика заключалась в следующем: стрелять теперь надо было прямо по кораблю противника, с целью не обезвредить, но просто потопить его.

Потопить! Корабль! Который столько денег стоит! Голландцы не верили своим глазам и отказывались воевать по новому. Что и стоило им многого: маятник качнулся и теперь уже англичане, разгромив и утопив (ай, сколько денег, сколько денег на дно ушло!) блокадный нидерландский флот, сами блокировали побережье Республики Семи Соединенных Провинций.

Блокировали. «Э-э, постойте-ка! — удивились нидерландские купцы. — Как это блокировали?! А наши товары?! А наши торговые поставки?! Ах они та-а-ак!» Впервые за все время войны экономика действительно поднапряглась для военных задач: до того воевали «чем есть», чего людей от прибылей отвлекать. В считанные недели верфи Заандама, Амстердама, Хорна, Гааги выставили новый военный флот. Этот флот страдал теми же недостатками, что и старый, зато его было в два с половиной раза больше.

Этого хватило. В паре ожесточеннейших битв новые «блокировщики» были разгромлены, причем теперь и голландцы применили тактику врага: корабли топили выстрелами в корпус. Не помогало и первое примитивное еще «бронирование» англичан, то есть попросту увеличение толщины стенок. До броневых поясов и прочих секретов дойдут, но уже потом.

Противники стояли друг против друга, размазывая по щекам кровь из разбитых носов и не зная, что делать дальше.

Дальше надо было договариваться о мире, понятно. И мир был подписан в Вестминстерском аббатстве в тысяча шестьсот пятьдесят четвертом году. Мир этот был весьма странный для того, да и для нашего времени. Обе стороны… приносили друг другу извинения и заклинания в вечной дружбе. И более ничего! Ни тебе дележа Африки в придачу, ни единой монетки контрибуции, ни единого упоминания о делах торговых (а из-за чего все завертелось-то!), ни даже ни к чему не обязывающих официальных символов — ну, там, вроде права захода кораблей в порты.

Мир был странный, и, как всякий странный мир, он лишь казался таковым читающим только официальную хронику. В те времена уже были, конечно, известны такие вещи, как тайные дополнения и протоколы к официальным, громким и пустым договорам. Такой протокол, называемый «Договор об исключении», был подписан и тут. Но за триста лет все тайное становится явным и «Договор об исключении» тут тоже не исключение. Так что мы можем прочитать, о чем же могли договориться люди после двух лет войны и что надо было так тщательно прятать даже от собственных сограждан.

Чего же исключали стороны? Всемогущий диктатор Кромвель, до глубины души ненавидящий Оранский дом за попытку еще Фредерика-Генриха восстановить на троне Карла I, настоял на удивительном соглашении: в договоре был только один пункт.

О чем?

Вильгельм III, принц Оранский, сын «Нидерландского Льва», как именовали Вильгельма II, и внук «Болотного Дракона», никогда, ни при каких условиях не должен был даже приблизиться к трону! Исключено! Даже пост штатгальтера был запрещен для него!

«Республиканская партия», все еще правившая бал в Семи Провинциях (прошу прощения, в Шести, Фрисландия не в счет!), с радостью согласилась на такое необычное требование, не спросив вообще ничего взамен. Тайный договор, состоящий из единственного пункта, был подписан и скрыт от посторонних глаз. Йохан де Вит, первое лицо в Республике, знал, что такого ему не простят даже его соратники в Генеральных Штатах. Но страх перед короной был сильнее.

А основной мирный договор… Ну что, все понимали, что это не мир. Это перемирие. И оно взорвалось десять лет спустя Второй Англо-Голландской войной. «Этим зазнавшимся надо показать!» — такой лозунг могли бы написать на боевых знаменах обе стороны. И показательные выступления состоялись.

А последняя майская ночь, туманная и сырая у белых дуврских скал, сменилась таким же туманным утром. Корабли нидерландского флота все также стояли на якорях — куда плыть-то, если не видно ничего. Главнокомандующий самого большого флота в истории страны, не верил, что англичане решатся сегодня на бой. Море было неспокойным, по нему гуляли холодные волны. В такой обстановке нельзя было даже открыть порты нижней пушечной палубы без риска зачерпнуть пару тонн забортной водички. Остальные же матросы, офицеры и адмиралы своему командующему верили. Еще бы, нынче на адмиральском мостике главной эскадры флота стоял сам Михаель де Райтер, самый прославленный, самый интересный, и, это было для его подчиненных наиболее важно — самый удачливый из множества героев-адмиралов нидерландского флота.