Иван Айвазовский - Ирина Рудычева

В такой стремительной славе скрывалась и серьезная опасность – превратиться в модного художника, работающего только на потребу публики и создающего произведения, которые ласкают глаз. Конечно, не всегда скорость работы шла на пользу картине, но Айвазовского спасала его неподдельная, безмерная любовь к искусству, поразительная трудоспособность, искренность чувств, которые выражались в его картинах. Именно поэтому его творения вызывали восхищение не только обычных зрителей, но и профессионалов – художников и настоящих знатоков и ценителей искусства.

Иван Константинович трезво оценивал свою популярность: «Скажу о главном, – писал он Томилову, – все эти успехи в свете – вздор, меня они минутно радуют и только. А главное мое счастье – это успех в усовершенствовании, что первая цель у меня». Он постоянно анализировал свою живописную манеру и заметил в письме тому же Томилову: «Теперь я оставил все эти утрированные краски, но между тем нужно было тоже их пройти, чтоб сохранить в будущих картинах приятную силу красок и эффектов, что весьма важная статья в морской живописи».

Европа признала за Айвазовским право называться лучшим художником-маринистом.

Неаполь. «Хаос» в Ватикане

В 1841–1842 годах Иван Константинович попеременно жил в Неаполе и Риме. «Едва приехав в Рим, он написал две картины – «Штиль на море» и меньшего размера – «Буря». Потом явилась третья картина – «Морской берег». Эти три картины возбудили всеобщее признание Рима и гостей его. Множество художников начали подражать Айвазовскому… после него в каждой лавчонке красовались виды моря а-ля Айвазовский», – рассказывал известный русский гравер Федор Иванович Иордан.

Рим потряс Айвазовского: «Я видел творения Рафаэля и Микеланджело, видел Колизей, церкви Петра и Павла… Здесь день стоит года», – писал он в Петербург. Громкий успех, сопровождавший каждое новое произведение художника, мог бы многих погрузить в атмосферу постоянного праздника, толкнуть к ведению богемной жизни. Но внутренняя природа Айвазовского отвергала подобный жизненный стиль. Главной страстью художника навсегда осталось творчество, которому все было подчинено. Иван Константинович не знал недостатка в заказах, что принесло материальное благополучие, позволило много путешествовать, а значит – творить.

Художник полюбил Неаполь, где он создал множество карандашных рисунков и написал несколько картин, изображающих Неаполитанский залив с видом на Везувий. Когда одну из них – «Неаполитанский залив лунной ночью» (1842 г.) он экспонировал на выставках, то критики и журналисты заглядывали за раму в надежде отыскать искусственную подсветку лунной дорожки. Ничего так и не найдя, они разглядывали картину, приблизившись вплотную, и обнаруживали… цепочку контрастно нанесенных мазков белил с желтоватым оттенком.

Увидеть чудесные картины молодого русского художника пожелал и король неаполитанский Фердинанд II Карл. Он посетил студию Айвазовского, долго беседовал с ним и приобрел его картину, изображающую неаполитанский флот.

На одной из выставок побывал всемирно известный английский художник-маринист, 60-летний Джозеф Мэллорд Уильям Тернер. Человек он был нелюдимый и мрачный, но от «Неаполитанского залива» пришел в такой восторг, что сочинил стихотворное посвящение Айвазовскому на итальянском языке: «На картине этой вижу луну с ее золотом и серебром, стоящую над морем и в нем отражающуюся… Поверхность моря, на которую легкий ветерок нагоняет трепетную зыбь, кажется полем искорок или множеством металлических блесток… Прости мне, великий художник, если я ошибся, приняв картину за действительность, но работа твоя очаровала меня, и восторг овладел мною. Искусство твое высоко и могущественно, потому что тебя вдохновляет Гений». Такая похвала со стороны прославленного мастера способствовала укреплению европейской славы Айвазовского. А сам Иван был признателен Тернеру за возможность личного общения. Два художника нашли, что их жизненные пути к успеху очень схожи.

Более сдержанными, а потому и более весомыми кажутся слова великого русского художника Александра Иванова. В письме к родным из Рима он отмечал: «Айвазовский – человек с талантом. Воду никто так хорошо здесь не пишет. Айвазовский работает скоро, но хорошо, он исключительно занимается морскими видами, и так как в этом роде нет здесь художников, то его заставили и захвалили». Иван Константинович часто бывал в мастерской Иванова и поражался его колоссальному творению «Явление Христа народу», над которым тот работал уже шесть лет. А на суд зрителей полотно было представлено лишь через 20 лет от начала работы. Айвазовский же писал чуть ли не каждый день по картине и иногда с ним расплачивались не деньгами, а продуктами, как, например, колбасник из Болоньи, который принес пуд ветчины. «А долго ли вы, Иван Константинович, выполняли этот заказ?» – поинтересовался Иванов. Услышав в ответ: «Час», – Александр Андреевич покачал головой: «Ваш талант в большой опасности!» Более опытный художник боялся, что заваленный заказами Айвазовский превратится в декоратора. «На многих твоих картинах природа разукрашена, как декорация в театре», – сказал он. Айвазовский, конечно, расстроился, но ненадолго.

Еще ближе Иван Константинович сошелся с Николаем Васильевичем Гоголем, с которым познакомился почти сразу по приезде в Италию. Они стали настоящими друзьями и обычно встречались в маленькой квартирке писателя, которую тот именовал «моя келья». Сюда часто заходили для дружеской беседы основоположник физиологического направления в клинической медицине Сергей Петрович Боткин, известный беллетрист и издатель журнала Иван Иванович Панаев, изумительный гравер Федор Иванович Иордан. Общение с ними духовно обогащало молодого художника, а он, в свою очередь, привлекал к себе своей чистой непосредственностью и серьезным, благоговейным служением избранному труду.

Айвазовскому ближе всех по духу и мировосприятию был Гоголь – великий романтик в искусстве. Его самые яркие краски, восприятие природы, особенно палитра воспетых им украинских просторов, во многом определили романтический пафос живописи первой половины XIX века. Ивана Константиновича воодушевляло высказывание писателя: «Если бы я был художником, я бы изобразил особого рода пейзаж. Какие деревья и ландшафты теперь пишут! Все ясно, все разобрано, проверено мастером, и зритель по складам за ним идет. Я бы сцепил дерево с деревом, перепутал ветви, выбросил свет, где никто не ожидает его, вот какие пейзажи надо писать!»

Именно такое отношение к живописи было созвучно художнику-маринисту, и, словно вторя этим словам, Айвазовский создает в 1841 году невероятное по своей мощи полотно «Хаос. Сотворение мира». Иван Константинович, неизменно совершенствуясь в своем мастерстве, постоянно искал свежие темы для морских пейзажей, новые оттенки для воды и неба, но большинство его полотен носили все же романтический характер. И вдруг его мастерство взорвалось мощным аккордом в нетипичном для него мистическом жанре. «Хаос» – это неукротимое движение первобытной мрачной стихии, которую озаряет комета. Громадная туча над «безвидной и пустой землей» складывается в могучую фигуру, олицетворяющую очертание божественного облика Саваофа. В основу идеи Айвазовский взял слова из Книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Айвазовский, идя по стопам К. П. Брюллова, создал грандиозное по своей выразительности творение, изображающее противоборство и одновременно взаимосвязь двух первозданных стихий – неба и воды, которые, пронзая и объединяя их, озаряет божественный свет.