На переломе эпох. Исповедь психолога - Светлана Беличева-Семенцева

Столь бурная деятельность скромного заместителя министра была, наконец, замечена и удостоена тщательной проверки Счетной палаты, которая не досчиталась аж целых пяти тысяч рублей, полученных Андреем Михайловичем на законных основаниях за договорную научную работу, что кстати, было значительно меньше его месячного оклада. Этого, с позволения сказать, криминала, было достаточно, чтобы снять Панова с работы и оповестить об этом через прессу.

Давно, давно было сказано Федором Ивановичем Тютчевым «Умом Россию не понять». И уж совсем не понять, что двигает этим сонмом проверяющих, когда так яростно, с такой маниакальной настойчивостью, будто это главное дело их жизни, борются они с теми, кто встал на защиту детей. Нет, не просто формально выполняют эти проверяющие свой служебный долг, а делают все, что в их силах, чтобы извести, уничтожить, помешать, запретить, опорочить. И это – в вырождающейся стране, где только за пятнадцатилетие реформ население сократилось на 15 миллионов.

Нет этому рационального объяснения и сдается, будто инвольтированы они некой злой волей свыше.

Дорога к Богу

Так уж получилось, что и начало, и окончание моей работы над докторской диссертацией, совпали с жесточайшими войнами, в которые я была втянута помимо своей воли.

Начало работы над докторской совпало с войной, которую мы вынуждены были вести в защиту Нечаева Геннадия Александровича и «Дзержинца», а окончание работы выпало на разгар боев, которые велись вокруг Щетинина Михаила Петровича.

Тогда, в середине 80-х, имена педагогов-новаторов Щетинина, Шаталова, Амонашвили были у всех на слуху. Они взрывали костную, беспощадную к ребенку и учителю педагогику, названную авторитарной и своей новаторской практикой показывали, как сделать непростой процесс обучения увлекательным походом в страну знаний, а отношения учителя и ученика сделать доверительным содружеством старшего и младшего. Эта педагогика сотрудничества делала ненужной всю Академию педагогических наук, бывшей со времен отца народов научным столпом авторитарной школы. И конечно же, академики от педагогики дружно мобилизовались на защиту своих позиций. А лучшая защита, как известно, нападение.

И приемы при этом верные и испытанные – найти компромат, ошельмовать и опорочить. И легче всего было отыграться на М.П.Щетинине, поскольку, будучи директором экспериментальной школы на Белгородчине, он числился научным сотрудником самого агрессивного института Академии педнаук, который возглавляла тройка известных и самых яростных академиков, прославившихся еще травлей Василия Александровича Сухомлинского. Тогда, в начале семидесятых, они обвинили Сухомлинского во всех смертных грехах, самым тяжким из которых было приклеивание его пронизанной гуманизмом и любовью к ребенку педагогической системе ярлыка буржуазного индивидуализма, несовместимого с советским коллективизмом. Отбиваясь от яростных нападок академиков, Василий Александрович написал удивительную по мудрости и человечности книгу «Мудрая власть коллектива», которая вышла после его смерти, и где он объяснил своим критикам: «Я хочу, чтобы ребенок чувствовал себя в коллективе не прутиком в венике, а цветком в букете». Но, неуслышанными были его слова и незамеченной была его позиция. Его затравили и раньше времени свели в могилу.

Теперь дошла очередь и до Щетинина. Как водится, в его школу была направлена команда пристрастных проверяющих, которые, конечно, постарались на славу, и началось. Тогда было принято такие судилища устраивать публично, на общих собраниях коллектива, куда сбегались и стар, и мал. В желающих выступить отбоя не было. Выступающие в выражениях не стеснялись, попытки Щетинина объясниться раздраженно прерывались выкриками с места. И он, в конце концов, обреченно замолчал.

Я к тому времени, будучи членом этого злополучного коллектива, сидела в дальнем углу и потрясенно наблюдала за публичным избиением несчастного Михаила Петровича. Собрание под председательством маститых академиков клокотало без малого четыре часа. Наконец народ устал и начал выдыхаться, собрание уже решено было закрыть, и тогда я попросила слово. Мне дали всего три минуты. И я смогла только сказать, что такое поведение не украшает нас как ученых и научные дискуссии в таком тоне не ведутся. Но этого было достаточно, чтобы мстительные академики взяли меня под свой прицел и отрыли боевые действия против меня.

Самое неприятное состояло в том, что все эти баталии развернулись накануне защиты моей докторской диссертации, когда я уже вышла на финишную прямую и должна была делать доработку замечаний после последнего обсуждения.

Шло лето 1988 года. Мы с приятельницей сняли чудесную дачу, уютный двухэтажный деревянный домик, в живописном дачном месте села Троицкое, под Истрой. Мой институтский режим работы с двумя присутственными днями в неделю позволял мне быть на даче с пятницы по понедельник включительно. И таким образом, я имела четыре свободных дня для работы над докторской.

Но, увы, мне было не до работы и не до докторской. Наторевшие в интригах академики устраивали мне за эти два присутственных дня, когда я должна была находиться в институте, такую красивую жизнь, что я в пятницу приезжала в свое Троицкое буквально невменяемая, не способная не только работать, но и спать, есть и разговаривать. Очень возможно, что проведи я в таком состоянии еще месячишко, дело кончилось бы нервным срывом с самыми неприятными последствиями для здоровья. И тогда, умудренная жизненным опытом приятельница, видя мое состояние, повела меня прогуляться до ближайшего храма, старинной церкви, стоящей на пригорке в окружении вековых деревьев.

К моему теперешнему стыду, это было мое первое посещение храма. Воспитанные искренними атеистами в пионерских и комсомольских отрядах, мы смотрели на религию, как на опиум для народа.

Рассматривая старинные иконы, я обошла храм и остановилась около иконы Божьей Матери Троеручницы. Миловидное, с затаенной грустью лицо молодой женщины приковало мое внимание, я остановилась и начала ее внимательно рассматривать. И от этого созерцания мне становилось все спокойней и легче на душе, я словно исцелялась и выдыхала из себя все ядовитые отравления, проникшие в меня от моего враждебного окружения. И так я простояла, испытывая все более овладевающее мною давно забытое душевное спокойствие, минут 30–40. Но самое удивительное, я заметила, что лицо молодой женщины, изображенной на иконе, буквально на глазах постарело, обозначились впадины губных складок, залегли тени под глазами, будто она приняла на себя всю мою душевную смуту и черноту. Я подумала, уж не чудится ли это мне, но подошедшая приятельница подтвердила произошедшие с иконой перемены.

И хотя академики не унимались, были они теперь уже не так страшны. Всякий раз, как я приезжала в Троицкое, я шла к своей спасительной иконе, восстанавливала свое душевное равновесие и принималась за работу. Баталии продолжались еще какое-то время и потребовали от меня немало усилий и нервных затрат, но в конечном счете все разрешилось благополучно, вражеские силы иссякли и диссертация была успешно защищена.

Встреча с этой чудодейственной иконой в такое критическое для меня время не прошла бесследно, я приняла решение креститься, и так начался мой путь к Богу.

Когда человек делает шаг к Богу, Бог тоже идет навстречу человеку. И моя судьба сложилась так, что мне удалось побывать в наших главных христианских святынях. И прежде всего, в Сергиевом Посаде, монастыре, основанным Сергием Радонежским, духовная сила и святость которого положила начало единению разрозненных и враждующих русских княжеств и одержать историческую победу русского воинства, предводимого Дмитрием Донским на знаменитом Куликовом поле. С этого исторического сражения в 1380 году, на которое благословил русских воинов Сергий Радонежский, началось освобождение древней Руси от 250-летнего татаро-монгольского нашествия.

Удивительна судьба этого святого и удивителен духовный подвиг, совершенный им. 25-летним юношей удалился он для уединенной жизни и молитв в лес, и 10 лет длилось его добровольное отшельничество, когда креп и просветлялся он духом, и потянулись к нему люди. Вначале присоединилось 12 братьев монахов, основавших вместе с Сергием Радонежским монастырь на Маковце, а затем, за советом и благословлением, стали приезжать со всех русских земель и князья, и простые смертные. И сам Сергий с сумой и посохом обошел немало городов и весей, освятив почти сорок монастырей, которые, как грибы, начали подниматься по всей земле русской, единить и укреплять народный дух.

Тяжелое, гибельное это было время для русских людей. Помимо татаро-монгольского ига раздирали земли русские тяжелейшие междоусобицы с кровопролитием, взаимным разорением сел и городов, княжеским коварством и предательством. Пожары и чума опустошали города русские, Москву и Тверь, Суздаль и Владимир. От этих бесконечных бед и напастей дичал народ и грубели нравы, и, казалось, неоткуда было ждать спасения.