Дикий цветок - Наоми Френкель

«Чего ты такой, странный?»

«Я только хочу сделать, чтобы тебе было легче».

«Мне?»

«Нам».

И он снова поцеловал ее. Руки его блуждали по ее телу, сильные руки, лишенные сдержанности. Распахнул халатик и поцеловал ей соски. Секунду груди ее покоились в горячих его ладонях. Сверкал взгляд, не отрывающийся от ее глаз, взгляд прежнего Мойшеле, в которых не было ни жесткости, не сдержанности. Но все прошло, как короткий сон. Исчезли руки, исчезли любящие глаза, и хлопнула дверца.

Лай боксера удалялся и затих вдалеке. Тишина навалилась пустотой, лишенной малейшего звука. Адас замерла во мгле, Халат ее был распахнут. Дрожала на сухом ветру, который подобен был горячим рукам Мойшеле. Добралась до выключателя и зажгла свет. Разбросанные вещи мужа бросились ей в глаза, и она дрожащими пальцами застегнула халат. Руки продолжали дрожать, пока она собирала все вещи в узел и понесла для стирки в душевую. На кресле Элимелеха ветер ворошил листы газеты, занавески взлетали парусами под его порывами, за окном шумело масличное дерево, и голоса из кибуца долетали до нее словно из другого мира. Напряженными пальцами она смяла газету и швырнула на пол, уселась в кресло, смеясь. Слезы текли из глаз. Так просидела допоздна, надеясь, что Мойшеле вернется к ней. Конечно, сидит у дяди Соломона, курит трубку, пьет кофе и читает письма, которые она ему писала, а ей их возвращали. Наконец-то, он поймет, что творилось в ее душе.

Надежда, что Мойшеле вернется еще этой ночью, уверенно росла в ней.

Всю ночь она не переставала ждать. Каждый шорох за окном и лай собаки вызывал в ней напряжении. С рассветом упала навзничь в постель. Все тело ее болело. Свет нового дня вползал в комнату. Утренний ветер потряс дерево у окна. Кукареканье петуха и мычание коров – как будильник, звона которого она не ожидала. Нарядилась в красивое платье, заплела косу, и пошла на работу, как на праздник. Мойшеле, вероятнее всего, всю ночь провел за чтением писем, сейчас придет в столовую и улыбнется ей, как это было всегда. Но он не явился. Возник Соломон и сказал:

«Доброе утро».

Адас готовила столы к завтраку, и Соломон взял ее за руку и погладил по волосам. Этот его жалостливый жест вывел ее из себя, и она подняла голос на Соломона:

«Где Мойшеле?»

«Уехал».

«Он что, не спал у тебя?»

«Мы расстались вчера».

Опустила голову, повернулась к Соломону спиной, чувствуя его испытующий взгляд. Боясь его жалостливого прикосновения, убежала и спряталась в дальнем углу кухни. Огромные котлы сверкали и пугали, в большой кастрюле бурлило кипящее масло. В печи крутились на вертелах жарящиеся куры. Посудомоечная машина втягивала грязную посуду. И вся кухня была полна паром и шумами. Сквозь эту смесь паров, голосов, острых запахов до Адас долетали обрывки указаний:

«Отнеси вареные яйца в столовую».

Адас понесла корзину яиц. Лицо ее было бледно, как у больного человека. Голова трещала от боли, словно что-то в ней пылало, Это был приступ мигрени, она уронила корзину, и яйца раскатились по полу. Глаза сидящих за столами обратились к ней. Бледное лицо ее покрылось красными пятнами, глаза сверлили взглядом всех окружающих, следили за яйцами, закатывающимися под столы. Она не могла сдвинуться с места. Люди встали из-за столов и собрали яйца. Голос донесся издалека:

«Принеси новые яйца».

Без объяснения Адас убежала с работы домой. Тропа дышала жаром, подметки тонких сандалий жгли подошвы ног. Глаза были ослеплены, сами закрывались, головная боль усиливалась. В сумраке комнаты ей немного полегчало. Проглотила таблетку анальгина. Наливая из крана стакан воды, взглянула на себя в зеркало глазами, затуманенными мигренью, на потное свое лицо и волосы, прилипшие к голове. Села в кресло, в ожидании, что пройдет головная боль. Открыла шкаф, опять увидела себя в зеркале на дверце шкафа, и тут мелькнула у нее мысль: Мойшеле – в доме своего отца, Элимелеха, в Старом городе, в Иерусалиме. Он там, в постели со своей Ионой, светловолосой красавицей. Пряди ее волос рассыпались на его груди. Глаза ее не затуманены мигренью, полны страсти и знания, как овладеть Мойшеле. Им хорошо и радостно, и уродливый пес охраняет вход, высунув язык, с которого стекает пена, противный, вонючий пес. Из-за его вони невозможно зайти в дом Элимелеха. Рассмеялась Адас этому видению, и это был вчерашний смех – расставания с Мойшеле, и от этого смеха ослабела мигрень, и новая мысль высветилась перед ней. Вот, она, сияющая Адас из Иерусалима. Дерзкая и страстная, как Иона. Адас, которой предсказывали быть королевой на конкурсе красоты, смотрит на потную и наивную Адас. Эта Адас до сих пор тратила свою жизнь на Мойшеле и Рами, на Соломона и умершую Амалию, на кибуц и Иерусалим, на отца, и мать, и Элимелеха. Душа ее металась между всеми ими. Но теперь она займется только собой, той самой сияющей девицей. Иона это – будущая Адас.

И Адас почувствовала растущее в ней чувство, отделяющее ее прошлое от будущего, чувство, которое выведет ее из теперешнего состояния. Головная боль почти прошла. Она приняла душ, расчесала волосы, привела в порядок лицо, надела самое красивое и короткое цветное платье, обтягивающее грудь. Долго педантично и критически разглядывала себя в зеркале. Все еще в ней проглядывала кибуцница, все еще она не достигла уровня Ионы, но она этого добьется.

И все же, красавица смотрела не нее из зеркала, почти городская сияющая красавица. Короткое платье подчеркивало изящную фигуру и красивые длинные ноги. Теперь она чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бороться с соперницей, взяла сумку и вышла в путь, в Иерусалим, к Мойшеле.

Остановилось такси. Она села. Молодой водитель с большим чубом и наглыми глазами, смешил Адас. Она расслабилась на сиденье, и машина вырвалась на шоссе, продуваемое ветром. Высунула Адас голову в окно, под ветер и капли воды, рассеиваемые в воздухе оросительными установками. Головная боль совсем прошла, и она буквально летела с необыкновенной легкостью вместе с колесами. Язык, прилипший к щеке, освободился, горло увлажнилось. Затем она втянула голову и раскрыла зеркальце, причесала волосы, подкрасила губы, оглядела лицо и осталась довольной. Водитель время от времени поглядывал на Адас.

«Зовут меня Йоси».

Адас быстро посмотрела не него, и снова стала глядеть на равнину. Они ехал по узкому шоссе в долине. Поля стелились по самой обочине, по краю пылающего асфальта. Долгое жаркое лето выжгло до желтизны совсем еще невысокие зерновые. Некоторые поля заросли чертополохом, и не были сжаты. Свежие стебли морского лука торчали белыми свечами в сухих зарослях, возвещая о близящейся осени. Утреннее солнце пробивалось сквозь жаркую пыль хамсина мутноватыми лучами, и пруды не блестели. Но оросительные установки вращали свои длинные крылья, не переставая, и ветер нес капли по воздуху. Трактора волокли плуги по тропам в долину, поднимая пыль. В местах, где уже было вспахано, земля казалась набухшей. Горы, дома, деревья словно росли из вспаханной земли, черной и насыщенной удобрениями. Стадо овец пересекло шоссе, и в машину ударил резкий овечий запах. Машина остановилась. Взгляд Адас не отрывался от животных. Водитель глядел на нее со стороны, облизывая губы. Спросил:

«Как тебя зовут?»

«Не имеет значения».

«Ты красивая девушка».

В машине было душно, и водитель сбросил рубаху, обнажив волосатую грудь, и вытянул, как бы напоказ босые ноги. Овечье стадо пересекло шоссе, оставив за собой черные катышки помета. Водитель увеличил скорость, и опять время полетело галопом. Мир за окнами машины превратился в мелькающие тени, в страну, где нет ни неба, ни земли, ни намека на ощутимую реальность. Это был сошедший с ума мир, в котором Мойшеле заблудился, и Адас мчалась по его следам. Длинный волос стелился по ветру, падал на водителя, и он смеялся, явно получая удовольствие. Одна рука его – на руле, другая – в ее волосах, он ощущает запах молодой женщины. Адас не почувствовала его пальцев в гуще волос. Перед ней лишь мелькали люди, деревья, животные, и здания, и все это были тени, и она не старалась особенно их разглядеть. Она словно бы летела в бесконечные дали. Все ближе и ближе к Мойшеле. Она громко смеялась. Глаза ее блестели ожиданием будущего. Она не знала, где она, и кто этот человек, который несет ее в дали, подобные снам.

Внезапно заскрипели тормоза, колеса протащились по асфальту, и Адас испугалась. Шоссе делало резкий поворот. Водитель засмеялся и положил руку ей на колено. Она очнулась от своих видений. Еще один резкий поворот, и она навалилась на водителя. Он обнял ее за плечи и обнажил свои белые крепкие зубы. Она освободилась от его объятий и сердито сказала; «Перестарался!»

Острая невыносимая вонь ворвалась в машину, окутала лицо и вызвала слезы. По узким канавам вдоль шоссе текли сточные воды из ближайшей молочной фермы. Машина остановилась на перекрестке узкой извилистой дороги, ведущей к этим фермам, и широкого прямого шоссе, идущего через долину, у огромного здания тюрьмы. По дороге ехала целая колонна грузовиков, везущих сельскохозяйственную продукцию из Галилеи в центр страны, перекрывая выход на шоссе. Сидели молча, в ожидании, и с охранных вышек по углам тюрьмы глядели на них вооруженные стражники. Двойной ряд колючей проволоки выставлял ржавчину в небо поверх стен, и чернели входные ворота. Пространство долин было перекрыто зданием тюрьмы, стенами, колючей проволокой, черными воротами и вонью нечистот. Глаза водителя пронзительно смотрели на Адас, и она прикрыла колени, которые он пытался обнажить. На ее пальце он нащупал обручальное кольцо.