За столетие до Ермака - Вадим Каргалов

Боком вышло князю Федору Ростиславичу долголетнее ордынское сидение. Когда умерла княгиня Мария, Федор с ханским ярлыком поспешил в Ярославль – садиться на самостоятельное княжение.

Подъезжая к наплавному мосту через Которосль, Федор прослезился. Что-то дрогнуло вдруг в его очерствевшей душе, до боли родным и желанным показался город, взметнувший свои деревянные стены и башни на высокой стрелке при слиянии Волги и Которосли. Но не праздничным колокольным перезвоном и не ликующими криками горожан встретил Ярославль своего блудного князя. Городские ворота были крепко закрыты, между зубцами стены покачивались копья. Дружинник князя Федора протяжно затрубил в рог. Медленно, будто нехотя, приоткрылись ворота. Но не бояре в богатых шубах и не духовенство в златотканых ризах вышли навстречу князю, а окольчуженная рать. Суровый воевода предостерегающе поднял руку в железной рукавице:

– Остановись, княже! Нет у нас обычая такого, чтоб владетелей, в чужой земле обретающих, на княжение принимать! Князь у нас Михаил, сын твой, а иных нам не надобно. Поди прочь, княже!

Федор остановил жестом своих дружинников, рванувшихся было на обидчика. Не сражаться же со всем городом! Вместо гневных слов попросил униженно:

– Позовите сына моего. С ним говорить буду, по-семейному…

– Моими устами все сказать велено! – отрезал воевода и повторил непреклонно: – Поди прочь, княже!

И повернул Федор Ростиславич коня, смирившись перед силой, увозя с собой унижение и смертельную обиду. «Кровью умоетесь за обиду! – шептал он в ярости. – Вот, ужо погодите!» Грозился, проклинал, придумывал изощренные казни, не понимая того, что можно ненавидеть одного, десяток, даже сотню обидчиков, но бесполезно ненавидеть целый народ. А здесь против него было все княжество…

Снова потянулись тягостные годы ордынского сидения. Женился-таки Федор на ханской дочери, обасурманился. Жил в собственном дворце. Пользовался почетным правом сидеть на пирах возле хана и получать чашу из его руки как ханский родственник. Ханскому зятю приносили подарки мурзы и русские князья, наезжавшие по своим делам в Орду. Родились у Федора сыновья Давид и Константин. Ханьша Джикжек-хатунь любила их даже больше, чем остальных своих внуков. По-русски сыновья Федора говорили с трудом, коверкая слова. Задумывался Федор: кто же он теперь, русский князь или ордынский вельможа? Если князь, то где его княжество? Если мурза, то где его улус и тысячи верных нукеров, которые только и дают в Орде подлинное могущество?

Капризная милость ханьши подняла князя Федора над многими, но в возвышении его не было прочности. Ничтожный удельный владетель, все княжество которого можно было проехать из конца в конец за единый день, был счастливее Федора и, униженно принося подарки, в душе презирал временщика. Будущее казалось беспросветным.

В Ярославле умер сын Михаил, но ничего не изменилось. Горожане бесчестно прогнали послов Федора Ростиславича, повторив позорные слова: «Ты, княже, нам не надобен!»

Федор Ростиславич воспрянул духом в злосчастную годину Дюденевой рати [27]. Следом за ордынскими туменами он вернулся на Русь. Хан дал ему в помощь конное войско – садиться на княжение. И смирились ярославцы перед силой, впустили князя Федора в город. Начались опалы и казни. Богатство убиенных ярославских бояр князь Федор щедро раздаривал ордынским мурзам, а вотчины отписывал на себя. Кладбищенская тишина опустилась над Ярославлем. Люди забились в свои дворы, притаились за крепкими засовами. Только татарские всадцики с визгом и свистом проносились по пустынным улицам да ватаги дружинников князя Федора дерзко стучались в ворота боярских и купеческих хором, призывая хозяев на княжеский суд. Тогда же и Переяславль прихватил князь Федор, переняв его у потерпевшего поражение великого князя Дмитрия Александровича. А потом наступила очередь Смоленска…

Вот так, шаг за шагом, через преграды, к вершинам власти!

Упорство Федора Ростиславича восхищало Курбского, любые средства казались ему оправданными для достижения великой цели. Он, князь Курбский, тоже Федор по имени и Черный по прозвищу, может возвеличить свой, пока что скромный, княжеский стол! Как Федор Ростиславич Черный!

Людская молва о коварстве, изменах и душевной черствости Федора Ростиславича не смущали Курбского. Может быть, его заставил бы задуматься бесславный конец князя-стяжателя?

Князь Федор Ростиславич пошел-таки походом на Смоленск, но потерпел поражение. Тайком, по-воровски, возвратился он в Ярославль. Княжеская ладья, далеко обогнав судовой караван, приткнулась к берегу в стороне от людной торговой пристани. Сгорбившись, по-стариковски шаркая подошвами, Федор Ростиславич пошел по мосткам к крытым носилкам; неловко, бочком, завалился на мягкие подушки. Дружинники задернули шелковый полог. Холопы понесли носилки задами, скрываясь от людских глаз. Так никто и не узнал в Ярославле о бесславном возвращении своего князя. Не было его и на берегу, когда под печальные вопли труб причаливал к пристани судовой караван. В голос вопили вдовы, оплакивая убиенных. Стонали раненые, которых на руках выносили из ладей и укладывали рядком на мокрую траву. Весь город сбежался к скорбному месту, переживая свои и чужие утраты. Не было только виновника кровопролития – князя Федора Ростиславича. Не тогда ли получил князь жестокое прозвище Черный? А вскоре, в сентябрьский дождливый день, он умер, не оплаканный никем. Да и мало кто в Ярославле заметил эту смерть, потому что Федор Ростиславич, Черный еще при жизни похоронил себя в мрачных покоях дворца, за глухими частоколами, за недремными караулами…

А может, и это предостережение не изменило бы мыслей Федора Курбского, ибо порой человек видит не то, что есть на самом деле, а то, что ему хочется увидеть. И Курбский видел взлет Ростиславича, но намеренно закрывал глаза на его падение. А то, что тот шел к своей цели непрямыми путями, вообще не смущало Курбского. Если нет прямых дорог, умный человек ищет обходные тропы!

Находить такие тропы к возрождению княжеского могущества становилось все труднее. Великий князь Иван Васильевич поломал древний обычай отъезда, когда любой удельный властелин мог искать службу у другого государя. Не вольные слуги теперь князья – служебники. И в Орду не побежишь, как бегал Федор Ростиславич. Слаба стала Орда, сами ханы едва держатся – что Алегам в Казани, что Ибак в Тюмени, – топнет ногой государь Иван Васильевич, а они уже трясутся. А Ахматовых детей – так тех совсем, как траву перекати-поле, московский и крымские ветры по степям гоняют. Все коренные русские города прочно под государем Иваном Васильевичем. Из каких земель для себя удел выкраивать?

Присматривался Федор Курбский, прикидывал, и показалось ему – забрезжил в темноте безнадежности малый просвет. Это в Московской Руси крепок Иван Васильевич, а по украинам? Сидят ведь еще владетелями рязанские князья. Псков на своих вольностях стоит. Верховские князья сами по себе живут, служа двум великим князьям – московскому и литовскому. И тверской князь уцелел пока от грозы, хоть и близко Тверь к Москве. Как перст Божий это воеводство в сибирском походе – выход указывает!

На Каме-реке, через которую путь к Камню пролегает, даль от Москвы немыслимая. Едва держится в Чердыни княжич Матфей: подтолкни – и нет его. Пермь Великая! Чем не княжество, если при сильном князе?!

А дальше, за Камнем, вогульский князь Асыка тоже непрочен. В службу его, в службу!

Челобитье потом государю Ивану Васильевичу: дескать, великие земли князь Курбский для державы отвоевал, княжество Пермь Великую утвердил крепко, будет своим княжеством восточную украину и от Казани, и от Тюмени, и от прочих недругов оборонять. Владетель великопермский Федор Семенович Курбский Черный дары посылает щедрые и ежегодной данью обязывается!

Замысленное казалось возможным, лишь бы утвердиться в Перми Великой, богатство взять в сибирской земле: мягкую рухлядь, рыбий зуб, серебро и коней. Хоть всю землю положить пусту, но взять богатство! А потом кланяться государю Ивану Васильевичу: вот это большое богатство, государь, тебе, а это малое, останное, – мне, владетелю Перми Великой. Кто помешает?!

Оказалось – помешали. Приедет проклятый Салтык, руки свяжет, при нем Великую Пермь за себя не приведешь. Но богатство за Камнем он, Курбский, все-таки возьмет, хотя с остальным повременить придется. Переждать, переждать…

А может, не так уж он и страшен, этот Салтык? На сибирские соболя да куницы глаза разгорятся – поворачивай его тогда как хочешь! Сын боярский – велико ли дело? Да и что он может? Ратные люди не под ним, а под князем Курбским. Осмелится ли Салтык перечить? Встретить милостиво, с лаской… Авось обойдется…

Князь Федор, успокаиваясь, пересчитал пальцами серебряные пуговицы на кафтане. Нет одной! Пошарил взглядом по полу – не видно пуговицы. Тихим, ласковым голосом произнес: