Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир - Коровина Елена Анатольевна

Леонардо да Винчи. Мадонна Литта

Откуда картина, написанная Леонардо на небольшой доске, взялась в семействе Литта, доподлинно неизвестно. Существовала, правда, легенда, по которой выходило, что великому художнику позировала одна из красавиц этого старинного миланского рода. Поговаривали, что она была влюблена в Леонардо и тот даже ответил ей взаимностью. Впрочем, за триста лет события прошлого покрылись мраком – быль и небыль смешались.

Но из истории было точно известно, что Леонардо действительно в 1480-х годах жил в Милане. Художнику было лет сорок пять, и он приехал по приглашению правителя города – герцога Лодовико Моро. Уже тогда вся Италия признавала Леонардо великим. Но на службу к Моро он поступил скорее не как художник, а как фортификатор, военный инженер. Милан воевал с французами, и Леонардо создавал проекты по защите города. Говорят, даже пытался создать летательный аппарат и лодку, способную двигаться под водой.

И вот посреди всей этой жестокой военной действительности Мастеру удалось создать картину такой гармонии и возвышенной красоты. Мать и младенец – это ли не вечное продолжение жизни?

Джулио с детства любил эту картину больше всех сокровищ отчего дома и, уезжая на Мальту, взял ее с собой. И видно, не случайно! Но разве мог он, молодой моряк, вообразить, глядя на леонардовский образ, что встретит живую женщину, похожую на эту прекрасную и нежную Мадонну?

Загадочный граф Скавронский

Еще пару месяцев назад это казалось невозможным. В то время Литта с особым поручением Великого магистра направлялся в Неаполь. От имени ордена он должен был связаться с русским посланником и заручиться помощью России в борьбе с турками. Абсолютно мужские переговоры по важным политическим делам. Откуда бы взяться женщине? Но русский посланник, граф Павел Мартынович Скавронский, как на грех, оказался женат.

Шикарную резиденцию Скавронского Джулио отыскал быстро. Да и как не отыскать! Русский граф обосновался прямо в центре Неаполя в самом шикарном отеле – палаццо «Наполи». Из Петербурга прибыли четырнадцать возов его вещей и привычной домашней обстановки, более сотни слуг и крепостной челяди. Широким жестом граф оплатил десять лет проживания в отеле, а других постояльцев приказал гнать вон.

Литта прибыл на обед к Скавронскому за четверть часа, как того требовали приличия. Дворецкий встретил гостя весьма странно – фразой нараспев. Сам хозяин приветствовал входящего Литту еще более чудно. «Мой новый друг, мой незабвенный, я рад тому, что вы со мной!» – пропел он по-итальянски, пришепетывая и отчаянно фальшивя.

Джулио вскинул бровь и огляделся по сторонам. Он слышал, что на вошедших в моду маскарадах стало принято распевать арии из новых опер. Но фраза, пропетая хозяином дома, звучала слишком коряво и напыщенно. Но тут отворились двери столовой и раздался громкий баритон метрдотеля: «Обед уж подан! К столу спешите. И в нем усладу свою найдите!»

Стол оказался огромен – человек на сто. Джулио усадили довольно далеко от хозяина. Но это оказалось спасением, ибо ошарашенный Литта не смог бы поддержать должной беседы: Скавронский обращался к гостям вокальными импровизациями. И те отвечали так же.

«Это что – новая мода?» – постарался выведать мальтиец у своего соседа, знакомого неаполитанского негоцианта. «Нет! – хмыкнул тот. – Это страсть синьора Скавронского. Он не мыслит жизни без музыки. Всю прислугу заставил разговаривать речитативами. А кучер его, привезенный из России, вопит на улицах Неаполя таким густым и сильным басом, что в близлежащих тратториях лопаются стаканы. Да что прислуга! Этот музыкальный чудак даже собственных юных дочерей называет не иначе как Аллегрой и Гармонией и общается с ними только посредством назидательных арий, которые сам же и сочиняет». – «Так он еще и композитор?» Собеседник вздохнул: «Мнит себя таковым. В первый же день по приезде пригласил к себе местную оперную труппу. С тех пор ежемесячно самые знаменитые певцы и примадонны исполняют его галиматью. А весь Неаполь обхохатывается». – «Но зачем же певцы поют такое?» – «Деньги, мой юный синьор! Скавронский баснословно богат. Его дед был братом русской императрицы Екатерины I, супруги Петра Великого. Говорят, императрица Екатерина-то была из простых чухонок. Когда русские солдаты взяли ее в плен, она им исподнее белье стирала. Ее так и звали – портомойка. Да вот как судьба повернулась – сам император Петр Великий в нее без памяти влюбился! Правда, родственнички-то ее все в северных землях где-то остались. Долго их потом по приказу Екатерины искали. Да только вот, едва она братца-то завидела, в ужас пришла – не умыт, не ображен, не обучен никаким манерам. Екатерина уж и решила от него отказаться. Да Петр не позволил. Сказал: «Ну и что, что без манер. Коли мне подходит в шурины, так тебе тем паче в братья сойдет!» Видно, понравилась Петру простая родня-то. Мудрый был правитель. А Павел Скавронский ныне-то – единственный наследник всего рода. При желании может скупить хоть пол-Европы. Ну а певцам такие деньги платит, что тут уж не до оценки его музыки. За такие средства хоть свиньей захрюкаешь».

Джулио Литта возвел очи к небесам: как же ему вести переговоры с таким меломаном? Может, он уже и не понимает нормального разговорного языка?

И в это время в наступившей паузе вдруг раздался спокойный женский голос, произнесший что-то на незнакомом Литте русском языке, но явно не речитативом. Сам Скавронский повернулся к светловолосой женщине, сидевшей по правую руку от него, приготовился залиться соловьем, но вдруг ответил что-то просто и односложно. И вид у него, до того напыщенный и важный, вмиг сделался упрашивающим и почти униженным.

«Госпожа Екатерина Скавронская сказала мужу, что у нее разболелась голова и она желает уйти в свои покои, – перевел Литте негоциант. – Муж очень просит ее остаться. Но она весьма своенравна. Недаром ее зовут русской Дианой. Эта богиня тоже была своенравна и холодна».

Джулио внимательно взглянул на хозяйку дома. Небольшого роста, но сколько грации и стати! Жаль, что с его места не видно лица. Но как повелевает мужем! Не только не собирается распевать с ним дуэты, но и не желает дожидаться конца обеда, что весьма невежливо.

Впрочем, и у самого Джулио к тому времени голова пошла кругом от всей этой музыки. Ему просто необходимо было хоть на минуту выбраться на свежий воздух. Пошатываясь, он вышел в коридор, но, заблудившись в огромном доме, оказался там, куда не должны входить гости, – во внутреннем дворике. День уже клонился к закату. Жара сменилась предвечерней прохладой. Последние нежные лучи солнца давали такой же призрачный свет, как таинственное сфумато на картинах Леонардо да Винчи. Джулио рассеянно поднял глаза и…

Она лежала на алой кушетке, закрытая накинутой собольей шубой. И только нежные белые руки покоились поверх мягкого меха. Услышав неожиданные шаги, она порывисто поднялась и обернулась. Меховая шубка съехала вниз, обнажив розовую грудь, словно на той самой картине Леонардо, где мать кормит грудью ребенка. И Джулио вдруг ощутил себя этим самым беззащитным ребенком, которому просто жизненно необходимо приникнуть к этой груди.

«Кто вы?» – по-французски изумленно воскликнула красавица. Джулио молчал. Только страстно смотрел на живую женщину, будто сошедшую с его обожаемой картины. «А, вы уж здесь? – напевным козлетоном прозвучало за спиной. – Знакомьтесь, командор. Пред вами моя жена – Екатерина. А это, душенька, наш гость – мальтийский рыцарь Литта Джулий!» И граф Скавронский вновь залился какой-то сложной фиоритурой, совершенно не замечая, что жена его возлежит перед незнакомцем в одной шубке, накинутой на голое тело.

На корабль Литта заявился как пьяный. С тех пор все и началось. Не раз он бродил вокруг палаццо Скавронских, не решаясь войти. Но иногда в отсутствие графа решался переступить порог. И тогда мог подолгу беседовать с русской красавицей. При этом Екатерина почти всегда полулежала под своей шубой, ничуть не смущаясь посетителя. Иногда она томно вздыхала и лениво поворачивалась. Но ни разу – ни вздохом, ни взглядом – она не попыталась соблазнить Джулио. И только однажды она прошептала: «Я узнала, что Мальтийский орден – все равно что монашествующий?» Литта склонил голову: «Увы, мы даем обед безбрачия».