Среди легенд - Андрей Готлибович Шопперт

на свое. Сергей доехал до ворот, неуклюже немного развернулся и послал шайбу почти на пятачок. Вовке пришлось тяжело. Он еле достал до шайбы, которая почти уехала в усы, и Фомину пришлось продемонстрировать «спин-о-раму» или «Вертушку» – очень эффективный, но технически сложный финт, связанный с резким разворотом игрока с шайбой на 360 градусов. На этот раз бросок, но с подъемом шайбы. Правая девятка. 2:0. Сорок пятая секунда матча.

На пятой минуте при счете 4:0 Чернышев остановил игру и подозвал всех к себе. На Фомина не смотрел. Смотрел на своих асов.

– Вы чего творите? Фомин. Идешь на скамейку. Я за тебя выйду на несколько минут. Всё. Продолжили.

Продолжили. Вовка наблюдал, как играющий тренер пытается повторить и его отбор шайбы, и звезду. Ну, ни у кого с первого раза не получается. Дорвались до заветной шайбы бомбардиры и доехали до самых ворот, удар низом и Третьяков отправляет шайбу Соловьеву. Тот мчит за ворота. Подача на пятак, но Чернышев поднять шайбу не смог, и Забелин бросается на нее.

Вбрасывание у ворот, и тренер легко обратным хватом забирает. Пытается после передачи от Соловьева щелкнуть, но получается бабочка медленная, и голкипер, спокойно сбив ее на лед, накрывает.

Настырный. С четвертого раза получается, и довольный Аркадий Иванович едет на скамейку запасных.

– Давай, Артист, продемонстрируй еще чего, – теперь не улыба, а улыбка на лице.

Соперники устали. Они не привыкли к такой игре. Все настолько быстро происходит, что ничего не успеваешь. Потому носятся и все больше и больше устают. В один из моментов при счете 7:1 кто-то из защитников опять послал бабочку, выбивая шайбу от своих ворот. Тупо уже на отбой играли, Вовка рукой сбил ее на землю и закатил буквально в домик опешившему вратарю.

– Всё! Закончили. Фомин, сюда давай. Третьяков тоже. Завтра в восемь быть на тренировке. Играете в основе против «Крылышек». Вопросы есть?

Вопросы были. Фомин хотел рассказать о смене пятерок. Потом передумал. Сейчас они тут разбор полетов будут устраивать. Орать, материть, курить. Потом пробовать и снова орать. Нельзя все яйца в одну корзину, на сегодня довольно прогрессорства. Тут переборщишь и только загубишь дело, будут считать непререкаемым авторитетом, гением и сами отучатся думать. А нужно с точностью до наоборот. Научить думать, а не лупить по шайбе.

– Аркадий Иванович, а амуниция? – уже вымывшись в теплой воде, значит, есть (тогда какого черта заливают холодной?), обратился Вовка к Чернышеву.

– Помню я, что генерал сказал. Давай тащите ко мне в кабинет. Я так понимаю, что ведь не шутил Аполлонов, у вас и правда государственный секрет, видел, как от тебя защитники отскакивали. Завтра к восьми приходите. Народу я скажу, чтобы к девяти подтягивались. Нужно поговорить серьезно. За форму отвечаю.

– Мокрая…

– В кабинете сам вечером на стулья развешу. Давайте, ребята, устраивайтесь. Да, Фомин, ты за языком следи. Это ведь милицейское общежитие. Не сболтни там какой политический анекдот. Там вам не тут. – Ни хрена себе! Вот у кого Черномырдин поговорку свою лучшую спер.

Доехали на метро до площади Революции и спросили дорогу. Про школу народ насупливался, а когда монастырь упомянули, сразу прояснялся.

– Иоанно-Предтеченский монастырь, так вам, ребята, так-то и так-то.

– Спасибо, бабуля.

– Да какая я вам бабуля, я коммунистка с дореволюционным стажем.

– Спасибо, товарищ коммунистка.

– То-то же. Да, вы там живете, что ли?

– Да, вот поселили сегодня, – Вовка умилялся старушке. Таких больше не делают.

– Миронычу привет.

– Мироныч это кто?

– Комендант. Тимофей Миронович. Вместе воевали.

– Воевали?

– Ох ты, невежливый ты, сынок, женщине о возрасте нельзя напоминать. Я профессор медицины, всю войну на передовой, полевыми госпиталями руководила, потом поездом санитарным. А Тимофей Миронович у нас политруком был в полку. Граната в окоп залетела, он ее выбросить хотел и выбросил почти, только она ему на прощанье руку оторвала. Зато всех нас с девчонками спас.

– А вас как звать? – Вовка по-другому себе хирургов в полевых госпиталях представлял, да и особистов тоже.

– Александра Ивановна. Привет передавайте.

Распрощались. Пошли указанной дорогой. И наткнулись на коммерческий магазин. Ну, мяса брать не стали. А вот две булки хлеба, белого и черного, печенья, пачку чаю и примус с чайником купили. Триста рублей с хвостиком. Вовремя насильник появился.

Глава пятая

Без расчету, без лишнего риску,

Предвкушая судьбу ее вдовью,

Полюбил я швею-мотористку

Замечательной зрелой любовью.

Я дарил ей цветы и ириски,

Песни пел, изрекал изреченья,

И в объятьях швеи-мотористки

Издавал небольшое свеченье.

Владимир Саран

Вечер прошел в хлопотах. Получили у коменданта Тимофея Мироновича матрасы с подушками ватными, одеяла серые солдатские, при этом в разных кладовках, хоть обе были полупустые. Вовка, понятно, полез выяснять причину.

– Так моль и клопы.

– Клопы? – Блин, мама, роди меня обратно. Вовка тяжко вздохнул.

– Ты мадонну из себя не строй, – нахмурился бывший политрук. – Что, клопов не видел? Только у нас нет почти. Матрасы с подушками прожариваем. Одеяла тоже, только потом одеяла дустом пересыпаем. И храним отдельно. Моли развелось. Второй год борюсь.

– Тимофей Миронович, мы вашу однополчанку сейчас видели – Александру Ивановну. Профессора. Она вам привет передавала, – влез Третьяков не вовремя. Туз ведь замечательный в рукаве, чтобы задобрить сердитого коменданта.

А, нет. Оказалось, как раз вовремя.

– Александру? Блин горелый, давно не видел. Зайти надо. Обязательно. Вот завтра и соберусь. Она мне ведь жизнь спасла.

– А она говорит, что вы ей и медсестрам. Геройский поступок совершили. – Молодец Третьяков.

– Ну, сначала я им, потом они мне. Кровью истекал в окопе под обстрелом. Так она мне операцию на дне окопа сделала. Лохмотья, что от руки остались, отрезала и зашила. А девчонки санитарки над нами плащ-палатку держали. Обстрел ведь. Земля летит, да и осколки. Немец из пулемета лупит. Одну пигалицу тогда тоже ранило, так другая на ее место встала. Ну, я не видел, без сознания был, Александра потом рассказала. – Глаза коменданта заблестели, он отвернулся и левой рукой пошаркал по лицу.

– А вы в каком звании были, Тимофей Миронович? – продолжил расспросы Третьяков.

– В звании? – вернулся из воспоминаний комендант. – Старший батальонный комиссар. Подполковник, если по шпалам считать. Если б руки не лишился, то к концу войны и до генерала бы дослужился. Дивизионным комиссаром бы стал. Тьфу. В конце сорок второго ведь отменили комиссаров. Упразднили. Политруками стали. У нас заместителем начальника политуправления Северо-Кавказского фронта