Китобоец «Эссекс». В сердце моря (сборник) - Оуэн Чейз

29 ноября. Боты наши с каждым днем делались все более хрупкими и слабыми, постоянная течь воды в них, казалось, возрастала, мы не способны были отнести это ни к чему иному, кроме как к общей слабости, проистекающей от причин, которые без лекарства и облегчения должны в короткое время привести нас к полному краху. Мы не пренебрегали, однако, починкой их и латанием, соответственно средствам нашим, когда бы ни обнаруживали сломанную или слабую часть. В этот день мы обнаружили, что нас окружило стадо дельфинов, некоторых, или хотя бы одного из коих мы тщетно пытались долгое время поймать. Мы сделали маленький линь из каких-то снастей, бывших в боте, приделали к нему один из крючков и нацепили белый лоскуток – они не обратили на него ни малейшего внимания, а продолжали играть вокруг нас почти целый день, насмехаясь и над несчастьем, и над усилиями нашими.

30 ноября. Это был замечательно хороший день, непогода не превышала ни одну из тех, что мы видели с тех пор, как оставили обломки. В час пополудни я предложил экипажу лодки нашей забить одну из черепах; двоих из коих мы имели в своем владении. Нечего и говорить, что предложение было встречено с огромным воодушевлением; голод наложил хищные свои угрызения на желудки наши, и мы с нетерпением жаждали высосать из животного его теплую кровь. В панцире черепахи был разведен небольшой костер, и, разделив кровь (коей было около гиля[12]) меж теми, кто был расположен ее пить, мы приготовили оставшееся, внутренности и все остальное, и насладились невыразимо прекрасной трапезой. Желудки двоих или троих при виде крови вывернуло, и они отказались ее отведать – даже неистовая жажда не могла склонить их попробовать ее. Что до меня, я воспринял кровь как лекарство для облегчения крайней сухости неба, и перестал выяснять, есть ли это просто жидкость или что-нибудь иное. После этого, могу сказать, изысканного пира тела наши значительно укрепились, и я почувствовал себя много лучше, чем когда бы то ни было раньше. По вычислениям, в этот день мы оказались на широте 01°73´53´´ ю.ш., расстояние от места крушения, насколько мы могли рассчитать, составляло примерно четыреста восемьдесят миль.

1 декабря. С 1 по 3 декабря исключительно ничего не происходило. Лодки наши все еще продолжали замечательно держаться вместе, а погода была отмечена мягкостью и целебностью. Мы находили также утешение в благоприятном взятом ветром направлении на норд-ост, и положение наше не было в ту минуту, думали мы, таким безрадостным, каким мы его считали сначала. Но в сумасбродных наших славословиях ветру и воде мы позабыли о наших течах, о наших слабых лодках, о нашей собственной слабости, о колоссальном расстоянии до земли, о скудости запаса провизии нашего; все это, придя на ум с заслуживающей его силой, было бы слишком хорошо рассчитано на то, чтоб лишить нас воли и заставить вздыхать о тяготах доли нашей. Вплоть до 3 декабря бешеная жажда наших уст почти ни в коей степени не облегчалась – если б не муки, которые мы от этого испытывали, в этот час хорошей погоды мы вкушали бы даже род удовольствия, вызванного временным забвением настоящего положения нашего.

3 декабря. С великой радостью приветствовали мы последнюю крошку испорченного хлеба нашего и стали с того дня принимать здоровую пищу. Целебное и приятное действие этой замены ощущалось сначала в столь слабой мере, что не давало нам большого повода к успокоению или утешению, однако постепенно, по мере приема малого водного довольствия нашего, влага стала накапливаться в наших ртах, и палящий жар неба незаметно покинул их. Здесь случилось происшествие, вызвавшее у нас минутный приступ тревоги. Ночь была темной, а небо полностью затянутым, так что мы едва различали лодки друг друга, когда примерно в десять часов бот второго помощника вдруг пропал. На мгновение я испытал изрядную тревогу от его неожиданного исчезновения, но по краткому размышлению сразу же лег в дрейф, как можно скорее зажег свет и поднял в фонаре на топ мачты. Наши взгляды устремились в поисках бота по всему океану, и, к великой радости нашей, мы различили ответный огонь примерно в четверти мили по ветру. Мы устремились к нему, и это оказалось потерянным ботом. Странно, откуда берется необычайный интерес, который мы находили в компании друг друга, и как нерасположение наше к разлуке может нас ослабить– это было предметом постоянных надежд и страхов наших. Истинно отмечено, что несчастье сильнее, чем что-либо иное, служит к расположению к себе товарищей своих. Так крепко пристало отношение сие к чувствам нашим, и так тесно были невольно связаны судьбы наши, что, потерпи крушение один бот, исчезни он целиком, со всею провизией и водой, мы почитали бы себя обязанными всеми узами человечности взять выживших страдальцев в прочие лодки и делить с ними хлеб и воду до последней крошки первого и последней капли второй. Поистине, это был бы случай, тяжелый для всех, и сколь я ни размышлял с тех пор об этом, я не мог вообразить, случись такое, чтобы осознание нужд наших не дало бы чувствам нашим оказать столь великодушное и преданное действие. Я говорю только о тех тогдашних впечатлениях, которые помню. В дальнейшем, однако, когда положение наше становилось все яснее и отчаяннее, беседы об этом приняли другой оборот, и всеобщим настроением стало считать, что такое поведение, только уменьшило бы возможности окончательного освобождения для немногих и явилось бы лишь способом предать все души ужасной голодной смерти. Почти нет вопроса в том, что немедленное разъединение было бы мерой самой разумной, какую только можно было предпринять, и что каждому боту следовало бы искать свой отдельный шанс: случись какое-нибудь происшествие той природы, о которой говорилось выше, покуда мы оставались вместе, ничего не оставалось бы сделать, кроме как взять выживших в другие лодки и добровольно отказаться от того, что, как мы признаем, единственно могло бы продлить надежды и умножить шансы к безопасности нашей, или же стать безразличными свидетелями их борьбы со смертью, возможно, силой оружия выкинуть их из лодок наших обратно в океан. Надежда достигнуть земли была основана на разумных расчетах расстояния, сил, средств и продовольствия – и всего этого было изрядно мало. И, видит Бог, даже то, что было, плохо подходило к вероятным нуждам путешествия. Любая добавка к потреблению нашему в этом отношении не только вредила, но и, по сути дела, уничтожала весь составленный план, и доводила нас лишь до слабой надежды, происходящей либо от скорой смерти кого-нибудь из экипажа нашего, либо от случайной встречи с каким-нибудь судном. При всем при том нас, однако, притягивало отчаянное влечение, мы не могли хоть сколько-нибудь удовлетворительно объяснить себе это, и все равно по невольному крепкому побуждению продолжали цепляться друг за друга. Это ведь было делом немалой трудности и более всего остального составляло источник постоянной тревоги и беспокойства. Иными темными ночами стоило нам отвести глаза долее, чем на несколько минут, как один из ботов пропадал. Не было другого средства, кроме как немедленно лечь в дрейф и зажечь свет, привлекавший к нам исчезнувшую лодку. Эта процедура неизбежно являла собою весьма большую помеху скорости нашей и таким образом уменьшала наши надежды, но мы предпочитали ее проходить, поскольку последствия ее ощущались не так незамедлительно, как потеря утешения, даруемого дружеским присутствием. 4 декабря ничего важного не произошло, а 5-го ночью из-за совершенной тьмы и сильного ветра я снова отлучился от других лодок. Обнаружив, что их нигде не видно, я зарядил пистоль свой и дважды выстрелил из него. Вскоре после второго разряда они появились на коротком расстоянии к ветру, и мы соединились и продолжили курс свой, которым следовали без примечательных событий 6 и 7 декабря. Ветер в это время был очень сильным и, по большей части, неблагоприятным. Наши боты продолжали протекать и набирать по многу воды над планширями.