Пустыня - Василина Орлова

С лицами простыми и скорбными.

У матери «не сложилась жизнь». Безмужняя жена, разведёнка. Говорит: «А что я видела в жизни?» У дочери — тоже. Тоже жизнь не сложилась. Так и живут, одинокие, отчужденные друг от друга, а дочь и от собственных детей, которых у неё двое, мальчики, одинаковы фигурой — в отца, за давностью лет ненавидимого всем женским родом.

Они будто условились и сообща выбрали виновного из того небогатого списка, который им предоставили. И чем старше становится дочь, тем больше напоминает мать в старости, чем старше мать, тем более похожа на дочь в юности. Она словно светлеет и легчает день ото дня, но движения даются ей всё труднее.

Я попала в семью женой младшего сына дочери, и неотвратимость фамильной логики заставила содрогнуться: мне и моей грядущей дочке суждено было повторить их судьбы и даже внешность. Ибо они терпели. И научали терпеть меня:

— А я, например, не обращаю внимания… — когда сын и внук обрушивался в обвал, оползень, и материл разом меня, маму и бабушку.

Я была ещё совсем юна. Мне было слегка за двадцать, но выглядела много младше. У меня пока не было от него детей. Правда, мы были венчаны, и мысль о разводе вставала костью в горле, бревном в глазу: развода я не хотела. Поскольку любила. Теперь, думаю, ясно всякому. Теперь, когда мне самой пятьдесят четыре, и волосы в рыжем исполнении тронуты в сугубой тайне сединой, я, остановившись на лестничной клетке поболтать с соседкой, горестно вздыхаю:

— А что я видела в жизни?

Во время моего первого взрослого счастья вокруг почему-то роились женщины, которым не повезло в жизни, или, что, увы, для женщины то же самое — не повезло с мужьями. Все они твердили в один голос: «Боже мой, какая я молодая была глупая!» и советовали наперебой, живи для себя, главное, береги здоровье, оно тебе ох как ещё пригодится, не обращай внимания, потерпи, пережди, со временем пройдёт. Тогда и мать говорила о нервозности полусотлетней дочери, пройдёт. Мне было смешно и страшно.

Но я следовала советам и не обращала внимания. А что ещё можно было сделать? Они увещевали меня, примерами, глупые, несчастные бабы, зарёвывавшие подушки ночами, говорили, что моё положение ещё завидно, так как не пьет, не курит и не шляется. Он даже ещё не бьёт меня, подумать только. Поистине, мне так повезло.

Я была молода, повторюсь, но главный мой дар был щедр, и сверх того — я была красива.

И, слушая заявления мужа, что разрушаю эстетику семьи, запрещая ему ругаться с матерью, смеялась, загадывая, сколько ещё смогу продержаться, пока не расхохочусь окончательно и не денусь куда-нибудь — до момента, как мне исполнится пятьдесят четыре и рыжина покроет никого не могущей обмануть ржавчиной мои седые неопрятные пряди.

О, я любила. Страстно и нежно, глубоко, замыкая в нём всё, что только родилось в душе.

Дмитрий рассказывал, в детстве — в его детстве, которое теперь было и моим тоже — у него был друг, сосед дядя Сеня, взрослый, мелкий, сухой, как комар, мужик. Иначе как дядей Сеней не звали, а прозван он был так за то, что не все винтики в его голове идеально подходили к шурупчикам, которые имелись в распоряжении у окружающего мира. Почему мир и сделал вывод о его неполноценности.

Тот друг, ставший тогда же и моим другом, поднимал узловатый палец кверху, к небу в божьих коровках, по которому ещё гуляли мы с Петькой, и втолковывал Диме:

— Запомни. Ты когда-нибудь вырастешь и уедешь. Далеко, в большие огромные города. И ты забудешь Глазов.

Дима не соглашался. Его большие глупые милые глазищи зажмуривались от такой перспективы. Может быть, он даже плакал. Я бы тут, может быть, плакала.

— Ты станешь ба-альшим человеком, Димка! — твердил дядя Сеня. — Но если тебе будет плохо, ну мало ли что случилось, поругался с женой, попёрли с работы, или тошно тебе с перепоя — ты всегда знай, что есть на свете…

Тут голос дяди Сени приобретал интонации в точности как «В гостях у сказки».

— Что есть на свете, Димка, солнечная страна Глазов…

И мне запомнился тот ноябрьский город. Дмитрий возил невесту показывать родне.

В плацкарте пожилая женщина вешала пиджак на плечики, обернулась:

— Дима!

В углу интересом светилась ещё одна пара глаз.

— Здравствуйте!..

Светлана Ивановна и Роза Васильевна, преподавательницы педвуза, возвращались с какой-то столичной научной конференции. Дмитрий начинал учиться у Светланы Ивановны ещё в те времена, когда Роза Васильевна была просто Розой.

И вот уже Светлана Ивановна рассказывает нам свою историю.

— Село Сабунды под Целиноградом. Мыльное озеро. Делилось: чеченцы — мазанки. Немцы — стройные, ровные домики, стояли отдельно. Казахи — такие приземистые дома. Пыль столбом, ветер, голая степь. Я закончила университет в Минске в шестьдесят первом году… И отправилась на целину. Директор школы, казах: «Дайте-ка ваш диплом» — и закрыл его в ящике стола на ключ. Ой, а так бы уехала сразу.

— Правда?

— Ну вот клуб. Танцы после кино. И представьте себе такую сцену: ко мне подходит белоголовый парень, а я и не знаю, кто. Приглашает. А я была высокая… Отказалась. Потом подходят двое каких-то чёрных, старых, страшных. «Ты почему не пошла танцевать?» — «Так он же ниже меня!» — «Эй, ты попала к нам» — «А вы кто такие?» — «Мы — чеченцы. Первый раз мы тебе прощаем, потому что ты учительница».

Мы в купе, а слева, с боковушек, прислушиваются к разговору двое. Рабочие. Родом откуда-то оттуда, если не из Чечни, так, может, из Азербайджана. Или армяне. Мы всё ещё очень близоруки, не различаем ведь в основном уроженцев восточных республик…

— Потом мы с ними подружились. У них есть хорошие качества. Но возразить нельзя было. Они выкидывали девушек из клуба, и никто не мог подойти. Если девушки делали что-либо не так. Ох, было дикое время. Как-то в шестидесятые поляк приехал в Глазов в шортах, и что вы думаете? Забрали милиция: у нас не принято в белье ходить. Да…

Роза Васильевна, историк, делает движение бровями. Наверно, у нас у всех сейчас на лицах отражаются сложные чувства.

— Хрущов призвал нас, и мы поехали. Сумасшедшие были. Целину покорять. Больные на всю голову. — Светлана Ивановна засмеялась.

И, хотя говорила так, было ясно: гордится. И есть чем! А мне?..

— Учительница — что-то святое для них. Университет — запредельное, им казалось, мы всё могли преподавать. «Возьми химию», — сказал директор. А я — чистый гуманитарий…

Принесли чай в коричневых чашечках-напёрстках. Где знаменитые железнодорожные постаканники с глухарями? Где сахар, упакованный по два кусочка в обертке, на которой изображен состав?

Светлана Ивановна переключается на теперешних своих студентов.

— У нас много… Талантливых, оригинальны. Девочка одна — пишет, ответственная такая… Журналы выходят… Один певец, как их, рокер, Игорь, я его со школы помню, волосатый такой ходил, обтёрханный, вдруг, внезапно — ушел в церковь. Батюшка теперь, да…

Роза Васильевна тоже хочет рассказывать. Она говорит:

— У нас высок статус научной работы. Прохождение по научным степеням — не рутина, как для многих московских студентов, окончивших курс и не знающих, куда себя деть. Скорее — возможность поехать куда-нибудь, поучиться. Заграницу, в Москву… И, может, почти единственная возможность. И я, слушая вас, Светлана Ивановна, вот как сказать? Затужила, что ли: на долю нашего поколения не досталось проекта. Амбициозного, дерзновенного. Проникнутого высокими идеями. И плоская пропаганда образа действия такова — ну, да мы все её знаем…

— Маленькие восточные народы страшно ревнивы. — продолжает Светлана Ивановна. — Армяне не любят азербайджанцев, дагестанцы не терпят грузин, чеченцы болезненно воспринимают ингушей. И всех их злит, что мы их не различаем, а для нас, русских, которые меж всем этим — всё едино. Мы всех любим. И всегда принимали тех и других…

— А расскажите, как вы дальше жили на целине?..

— Да как жили. Как все живут. Вышла замуж, родился сын. Теперь чертыхается, вписывая в анкеты место рождения. Длинно, говорит, непонятно, никто не знает, где. Многое было. Туалет так: казашка шла с чайником, присела. Встала, пошла. Мы внедряли культуру… Механизаторы заканчивали работу, все в масле, и шли в клуб. Мы решили бороться. Ходили в белых блузках. И что вы думаете? Первые блузки выкинули! Не отстирать было. Зимой на каблуках. Летом — плавали в купальниках. Всё село сбежалось смотреть. Ребята говорят: «А нам в чем?» — «А в плавках». Купили…

Рабочие слева, огромные, рослые мужики, внимательно слушают. Почти в забытьи. Один даже рот приоткрыл. Нас всех занимает. Светлана Ивановна с привычным накатом лектора, с удовольствием впивая наш интерес, обращается ко всем, расправив плечи, расширив аудиторию.