В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

Вставала Екатерина рано, часов около шести. Зимою сама зажигала свечи и растапливала камин припасенными с вечера дровами. Затем переходила в соседнюю комнату, где уже была приготовлена теплая вода для полоскания горла и ждала ее прислуживавшая девка-камчадалка с блюдом льда для обтирания лица. Никакими белилами и румянами государыня не пользовалась, и лицо ее до самой старости сохраняло нежную свежесть. В спальне горничная поспешно убирала постель, выносила горшок из гардеробной. Разгоревшийся камин вытягивал застоявшийся за ночь воздух.

Императрица возвращалась в проветренную спальню и пила кофе со сливками и с гренками, поднос с которыми приносил камердинер. Кофе она пила очень крепкий, по полфунта молотых зерен на чашку. Однажды она угостила им своего секретаря, который замерз, ожидая в передней. Так у бедняги сделалось такое сердцебиение, что он вынужден был без приглашения опуститься на стул. Гренки доедали собачки, которые спали в ее комнате на собственных тюфячках под атласными одеяльцами.

За кофе императрица обычно разбирала бумаги, читала или писала письма. Писала Екатерина плохо. То есть мысль свою выражала на бумаге всегда ясно и умно, но с грамотой была не в ладах. Говорила с акцентом, который особенно был заметен при волнении или когда она не следила за собой в личной беседе. Как все иностранцы, очень любила простонародные русские обороты и пословицы. Впрочем, говорить предпочитала по-французски или по-немецки.

Как-то раз, отдавая статс-секретарю Грибовскому собственноручную записку, сказала:

– Ты не смейся над моя орфография. Я тебе скажу, почему не успевать в ней. По приезде в Россию, начала я с прилежанием изучать русский язык. Тетка Елисавета Петровна, прознав про это, сказала meine Hofmeisterin <Гофмейстерина (нем.).>: «Полно ее учить-то. И так больно умна». С той поры только книги и были мой учитель. А по ним самой научиться правильно писать трудно...

Черновики своих французских писем она отдавала на исправление только Ивану Ивановичу Шувалову. Доходило до курьезов: черновик письма к Вольтеру, например, когда Шувалов был в Париже, прибыл к нему с фельдъегерской почтой. И после исправления, тем же способом вернулся в Петербург, чтобы затем, переписанный императрицею, снова отправиться в Ферней к живущему там философу.

Часов в девять, покончив с письмами, Екатерина звонила в колокольчик и велела дежурному камердинеру звать докладчиков. Первым входил обер-полицмейстер с устным докладом о положении в столице. Государыню интересовало все: происшествия, отъезды и приезды знатных и чиновных людей, цены на рынках... Кроме того, она всегда желала знать, что говорят о ней в народе и напоследок – городские сплетни. Женщина все же, куда ни кинь... После докладов высших чинов о положении в империи и за ее пределами наступало время статс-секретарей.

Весь этот уклад был заведен с самого начала и далее развивался и устанавливался сам собою. Во время докладов и чтения бумаг императрица вязала или вышивала по канве, останавливая чтение в темных для нее местах и требовала разъяснения. Спорные бумаги отдавала на апробацию доверенным лицам или оставляла у себя, чтобы просмотреть в одиночестве, на досуге. На утренних докладах часто присутствовал граф Григорий Орлов. Несмотря на бесшабашность натуры, он со временем неплохо усвоил правила придворной жизни, знал политическую ситуацию и мог иной раз дать довольно точную подсказку. Часа через три кабинетная работа заканчивалась, и в уборную входил парикмахер. Фрейлины восторгались, как хороши были волосы у Екатерины, густые и длинные. Когда куафер Козлов чесал их, прежде чем заложить в прическу с небольшими буклями за ушами, они спускались от кресла до самого пола. К этому времени в парадной уборной собирались наиболее близкие ей люди, здесь же порой представлялись и некоторые вельможи. Сюда в один из дней Григорий привел и Анну.

Не поднимая глаз, стояла она под перекрестным огнем взглядов. Придворные, не стесняясь, вслух обсуждали новенькую, пока императрица к ней не обратилась. Она поманила девушку пальцем, но та не заметила мимолетного знака и не подтолкни ее кто-то из фрейлин, так и осталась бы стоять столбом. Впрочем, робела она больше для видимости. Она привыкла к тому, что ее смуглое лицо в сочетании с крупной фигурой и пышными формами производили на людей впечатление. Спохватившись, Анна подошла к императрице, присела и поздоровалась по-французски.

– Ну-ка, ну-ка, посмотреть на меня... Да вы, право же, недурны, юный дикарка. И загар вам есть к лицо. Вы у нас как, ну eine K?nigin <Королева (нем.).> с острофф Таити, eine королефф. – Все засмеялись. Екатерина погрозила пальцем. – Не следует смеяться, господа, над тем, что есть неизвестно. Я готофф держать пари, что большинство из вас не знает даже, что сей острофф населен весьма красивый смуглый люди. Какова же должна быть их королефф?..

С тех пор кличка «королевы с острова Таити» прочно приросла к Анне Протасовой, хотя называть ее так, кроме Екатерины, осмеливались лишь немногие и то – за глаза.

Императрица тронула девушку за руку и когда та наклонилась, сказала ей тихо, перейдя на французский.

– Не бойтесь, ma ch?rie, и не обращайте внимания на насмешки. При Дворе, конечно, зоилов [19] больше, чем панегиристов, такое уж здесь правило. Но люди в большинстве не злые. Скажу вам по секрету – они и надо мною насмехаются за то, что я нюхаю табак, хотя я и стараюсь делать это потихоньку. – Екатерина засмеялась, прикрыв рот рукой. – Я, конечно, никому не говорю, что знаю про их насмешки. – Анна с удивлением взглянула на Государыню, но та приложила палец к губам: – Т-с-с, ни слова, ma ch?rie, пусть это будет наш маленький секрет. – И, взглянув мимолетно в глаза склонившейся к ней девушки, быстро спросила: – Вы ведь, мне говорили, умеете хранить секреты?

Анна, понимая, что разговор окончен, присела еще раз и ответила также быстро и тихо:

– Ах, ваше величество, кажется это единственное, что я, действительно, умею делать...

– Это не есть мало, мой друг. Особливо при Двор, при наш Двор...

Анна никак не могла привыкнуть к тому, что Государыня так неправильно говорит по-русски, и когда та делала ошибку, каждый раз вздрагивала. Французским же Екатерина владела свободно. Напоследок она спросила у девушки, нравится ли ей Санкт-Петербург, на что та совершенно искренне ответила, что более привыкла к Москве, но надеется со временем полюбить и этот город. А на вопрос, хотела бы она бывать во дворце, с жаром ответила, что с радостью, только боится, сможет ли соответствовать столь высокой чести. На этом разговор закончился. Понравилась девица Протасова императрице или нет, пока можно было только гадать, поскольку это первое представление государыне никаких изменений в жизни девушки не произвело.

Бивуачная жизнь протасовского семейства в чужом доме всем надоела. Анисья Никитична, привыкнув быть хозяйкой, откровенно тяготилась. Старшие дочери тоже испытывали разочарование. Неясные ожидания, которые обе питали, выезжая из Москвы, вроде бы никак не оправдывались.

Вдруг, примерно через месяц, в двери дома постучал дворцовый курьер. Он попросил Анну и, когда та вышла, вынул из сумки и подал ей бумажный кулек.

– Ее императорское величество поздравляют вас с ангелом и жалуют презент.

Сбежавшиеся родичи были разочарованы, увидев в бумажке простой цветок из оранжереи. Но когда Анна вынула его из бумаги и прижала к груди, все ахнули, обнаружив надетый на стебель прекрасный перстень с искрящимся изумрудом. Надо ли говорить о том, как счастлива была именинница. За заботами жизни в чужом доме и в чужом городе и она сама, и домашние забыли о празднике, а тут!.. Листок же, свернутый кульком, оказался приглашением на куртаг. С той поры Анна стала регулярно получать приглашения на придворные рауты. Видя доброе расположение государыни к новой девице, придворная молодежь приняла ее в свой кружок. И постепенно она освоилась. Порою присылал за нею одну из своих карет граф Орлов. Матушка неодобрительно качала головою, но дочка только поводила плечами.

Однажды посланный за нею камердинер Орлова велел остановить карету у малого крыльца.

– Его светлость велели провести вас в его покои.

Анна поежилась. Она поняла, что пришел, видно, черед платить за оказанную милость. Выходя из кареты, она было замешкалась, но потом тряхнула головой и пошла за провожатым. Тот шел шибко, уверенно проходя полутемными коридорами, то и дело сворачивая в какие-то переходы.

«Знать, не впервой, – подумала Анна. – Ну, Гришка-плут, граф новоиспеченный. Все ему мало. И ведь не боится. А ну как государыня узнает...»

Она вспомнила мощную фигуру кузена, его руки, которыми он легко удерживал на корде самых горячих жеребцов у них в имении...