Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

Но Жорес Александрович оказался в Москве. Муж написал и оставил ему письмо, в котором очень похвалил работу и настаивал, чтобы тот отдал ее в самиздат.

Заехали к Тимофеевым-Рессовским. В тот раз между Александром Исаевичем и Николаем Владимировичем2, казалось бы, было полное взаимопонимание. У меня в дневнике - запись:

1 Медведев Ж. - публицист, научный сотрудник Научно-исследовательского института медицинской радиологии в г. Обнинске.

2 Тимофеев-Рессовский Н. В. - ученый-генетик.

"С. и Н. В. сошлись в своих представлениях о будущем".

Вернувшись в Борзовку, мы застали Елизавету Денисовну с молотком и отверткой в руках: она переставляла замок на дверях. В наше отсутствие она наконец-то дала волю своей активности!

5 июня - первый теплый, безветренный день. Александр Исаевич садится за доработку "Круга". Перед ним лежат два варианта: тот, что создавался летом 1964 года на прибалтийском хуторе и который мы с Елизаветой Денисовной тогда же отпечатали, и новомирский, который выходит на Западе. Из них должен родиться окончательный вариант.

Александр Исаевич перечитывает первую главу.

- Мне не нравится, как я писал роман, - слышим мы от него. Говорит, что расстроен, что в таком виде его роман пойдет по свету (по-юношески написан!). Да еще выходит в сокращенном виде. Теперь он вернет выброшенную главу и напишет еще несколько. Тот "Круг" содержит 87 глав. В окончательном варианте их будет 96. А потому назовем его сокращенно "Круг-96", в отличие от "Круга-87"!

И пока готовится к изданию на разных языках мира "Круг-87" и вот-вот увидит свет, Солжени-цын строит ближайшие планы: "Сейчас за три месяца сделать "Круг-96", потом исполнить несколько небольших долгов - и сброшено все, что годами меня огрузняло, нарастая на движущемся клубке, и распахивается простор в главную вещь моей жизни - "Р-17"1.

1 Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 240.

Однако 8 июня начатая работа была прервана. К нам приехали сказать, что пленка улетит в ближайшие дни, но есть какие-то опасения...

Муж решает на всякий случай уехать с дачи, переждать несколько дней на одной московской квартире. А в случае провала постараться скрыться хоть на какое-то время, хоть что-то еще успеть сделать. И есть на то "Укрывище"!

Мы остаемся на даче вдвоем с Елизаветой Денисовной.

9 июня - Троицын день. Об этом напоминают березовые ветки, которыми украшены стены домика. А настроение - в унисон с национальным трауром в США по Роберту Кеннеди, убитому несколько дней назад.

Убирая в домике все, что свидетельствовало о проделанной здесь работе, мы с Воронянской обнаружили несколько листиков "Архипа". То ли они были лишние, то ли случайно выпали из какого-то экземпляра. Что с ними делать? Сжечь? А если какой-то экземпляр окажется неполным? Нет, надо сохранить!

Дождавшись темноты, пошли с Елизаветой Денисовной в уединенный уголок участка, выкопали ямку, зарыли сверток. Это было единственный раз, когда земля нашей затапливаемой в паводок Борзовки ненадолго приняла и спрятала от пытливых глаз "крамольные" страницы...

Солженицын - недаром что писатель: он любит сгущать краски. Так, читая "Теленка", можно подумать, что все три дня Троицы Александр Исаевич провел в заточении: "И целый день - и еще день - и еще день - вся Троица в неизвестности. Работа вываливается. Воздуха нет, простора нет. И даже к окнам подходить нельзя, увидят чужого. Я - уже самозаточен, только нет намордников и не ограничен паек"1.

1 Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 240.

На самом деле в эти дни Александр Исаевич навестил, например, Копелева. Встретился у него с невропатологом, который уже и раньше давал ему советы. Он находит у мужа спондилез, рекоменду-ет делать уколы анальгина. А вторую половину дня 10 июня, ночь и первую половину следующего дня муж провел даже в Борзовке.

11-го мы гуляли с ним в лесу. Договорились, что, если он до полудня 12-го не приедет, я должна отвезти на "Денисе" Елизавету Денисовну в Наро-Фоминск и поселить ее там в гостинице. Если все кончится благополучно, она снова может к нам вернуться. А пока... зачем подводить ее под удар?..

В тот последний вечер мы с Воронянской слушали в полумраке магнитофонные записи: рассказ моего мужа о какой-то очередной своей московской поездке, наш с ним разговор, его декламацию... В письме ко мне Елизавета Денисовна вспомнит потом об этом нашем с ней дне как об одном из "трудных, тяжких и беспокойных дней для сердца"... В том письме она пожалуется мне на резкое ухудшение здоровья, на боли в сердце. "Весна 1968 г. была моей лебединой песней", - напишет она мне.

12 июня с утра Елизавета Денисовна собирается, укладывает чемодан. Перед тем как вывести из гаража машину, я выхожу на шоссе в надежде увидеть мужа. Его нет. Уже час дня. Надо ехать.

В нарофоминской гостинице оказались свободные места. Елизавета Денисовна остается там. Я еду назад, содрогаясь от предстоящего беспокойного одиночества. И вдруг вижу открытую дверь гаража. Значит, муж приехал и этим дал мне знать, что он дома! Когда уж совсем не ждала! Какое счастье!

Александр Исаевич сияет: все удалось!

Теперь надо ехать к Елизавете Денисовне в Нару.

Муж понимал, что я, привыкшая к нашей с ним уединенной, замкнутой жизни, устала от многолюдья. И мы решаем постараться сделать так, чтоб Елизавета Денисовна уехала. Она уже сдвинулась с места, это должно облегчить дело.

В самом деле, мы остаемся в Борзовке вдвоем с мужем.

Первый день новой своей жизни, в которой уже нет волнений за судьбу "Архипелага", Александр Исаевич даже не очень еще работает. Просто пишет Твардовскому о перипетиях с его "запретительным" письмом.

Вечером муж зовет меня наверх, на балкончик, где так любил сиживать по вечерам.

- Посмотри, - говорит он мне, показывая в сторону березовой рощи, настоящая Троица!

И в самом деле! Как мы раньше не замечали? Две сросшиеся березы и еще одна своими вершинами образовали как бы силуэт Троицы!

В благодарность Богу за то, что Троицыны дни принесли ему такую удачу, Александр Исаевич построит храм Троицы!.. Он должен быть трехглавым. И силуэт его будет таким же, как эта "березо-вая" Троица! Он должен стоять где-нибудь на просторе среди русской природы. Три его главы должны быть видны издалека-издалека...

После страшного майского напряжения, после сверхволнений начала июня муж расслабился. Настраивается на более спокойную жизнь: намерен продолжать работу над "Кругом-96", но не будет торопиться, станет жить спокойно.

Я рада столь редкому настроению. Сама освобожденная от печатания, считывания, репродуцирования с последующим проявлением, я с воодушевлением принимаюсь за хозяйство. И это приносит свои плоды: заслуживаю похвалы Александра Исаевича.

- Ты вполне сформировалась как хозяйка! - говорит он мне. Немного смешно, что произошло это так поздно, но ведь в Рязани мама всегда освобождала меня от хозяйственных дел.

В своем новом настроении, потеплевший, подобревший, смягчившийся муж еще говорит мне:

- Если буду вести себя не так, говори: "Саня, ты не великодушен!"

* * *

С тех пор прошло одиннадцать лет...1 И вот опять все та же наша дачка Борзовка (только без тебя!), опять май (только небывало жаркий - не такой, как тогда), все тот же домик (только поднятый на метр от земли, со смененным венцом вместо вконец сгнившего). Снова идут пасхальные недели. И... снова я печатаю па машинке. На этот раз - одна, не так, как в ту весну. И печатаю не твой "Архипелаг", вообще не рукопись твою, не то, что еще только когда-то станет книгой... Печатаю - типографское, но опять твое. Только уже не могу сбегать к твоему столику у Истьи, за которым ты готовишь для нас все новые и новые страницы, и сказать тебе, где, как мне кажется, не так ладно, и ты не ответишь мне как бывало: "Я же всегда прошу тебя читать вперед!"

1 Нижеприведенный отрывок написан в виде письма А. И. Солженицыну.

А неладное - есть. Но на этот раз я не прочла вперед не по своей воле, не по своей вине...

Что же такое я печатаю? Что раздирает мне душу то болью за тебя, то болью за себя?.. Мы оба оскорблены, мы оба оклеветаны. Только я еще и тобою...

Оттого поблекли краски. Я не вижу красоты моих цветов, которые только и есть теперь моя семья. Я чувствую, как все умирает во мне. Так когда-то ты умел одним неосторожным словом погасить во мне радость жизни. Но то были слова, сказанные мне, одной. Теперь ты произносишь свои слова на весь мир. Так где же та красота, которая спасет мир? О ней писал Достоевский, о ней повторил ты в своей нобелевской речи. Нет ее. Растаяла. Рассеялась. Растворилась во мгле...

Так все-таки что же такое я печатаю? А печатаю я отрывок VI дополнения к книге твоей "Бодался теленок с дубом" - твой ответ Томашу Ржезачу на его книгу "Спираль измены Солженицына" - книгу, недостойную ею называться, недостойную того, чтобы ты отвечал на нее.

Так я поняла, когда прочла ее в ноябре прошлого, 1978 года, и тут же кинулась стучаться в двери издательств и других учреждений, чтобы остановить эту ложь о тебе. Еще никогда ничего не читала я с таким отвращением. Впору бы бросить. Но нельзя. Я должна знать все, что пишется о тебе. Да еще к тому же - бесконечные цитаты из моей книги "В споре со временем", искаженные обратным переводом, неверно толкуемые. И ты мог поверить Ржезачу, что я разрешила ему использовать мою книгу? Увы, сегодня, когда клевещут на меня, ты готов верить без оглядки! Между тем единственная моя встреча с Ржезачем состоялась исключительно как с переводчиком моей книги на чешский язык. Вместо того он теперь оказался автором книги... о тебе!