Подлинная история королевы Мелисенты Иерусалимской - Елена Хаецкая

В Дамаске помнили это латинское безумие много лет, и когда я была совсем маленькой, служанки иной раз стращали меня гиеной огненной, и я боялась.

Завидев охваченную безумием толпу франков, наш мулла запел молитвы, дабы отогнать демонов и отвести зло. Но то были не демоны, а люди.

В веселом сумасшествии, неодолимой радостной силой, сокрушая все на своем пути, вбирая, впитывая, вовлекая в себя любого встречного, катилась эта толпа от Дамаска к Мосулу, Алеппо, Дамиетте и Александрии, и не было от нее спасения, и не требовалось никакого спасения, ибо не осталось в этой толпе «ни еллина, ни иудея», а были лишь веселье, ночь, призрачные огни, неостановимое поющее шествие и далекие холодные звезды над головой. И не нашлось ни одного астролога, чтобы прочесть их; зато множество — желающих воспеть Единственную Путеводную Звезду.

И было это шествие непристойно и вместе с тем исполнено благоговения, ибо хоть и смеялись франки, выкликая свой боевой клич «Сла-ва-Бо-гу!» (Viva Domini!), но в душе воистину славили они Творца. И была их вера глубока, светла и полна, и были они, как дети, невинны, жестоки и радостны.

///И был дивный момент, когда поймали мы всей толпой какого-то человека и, прижав его голову к груди, стал один из беснующихся уговаривать того покаяться и возлюбить Господа. «Ты возлюбил Господа? Ты каешься?» — заботливо, по-митьковски расслабленно, спрашивал «флагеллант». Человек, сделав умиленное лицо, приник к его груди и молвил: «Раскаиваюсь». И тут страшное открытие пронзило кого-то, и он завопил: «Ребята, отпустите его! Мы цивила поймали!» Цивила тотчас же отпустили, и он сгинул в темноте.///

29. О том, какие странные сны снились франкам

— В ту ночь странные сновидения бродили по земле. И приснилось клирикам латинской веры, будто глава их Церкви, папа Римский, — мужеложец, приверженный мальчикам (а сие у франков почитается за ужасный грех). И вот будто бы явился к папе на исповедь иблис, называемый также «змей-искусатель», и принял обличье монаха. Не подозревая об этом, принял его папа Римский в своих покоях, и воспользовавшись этим, иблис добрался до девственности Римского папы и изнасиловал его. Таким образом, был глава латинской Церкви ввергнут в жесточайший грех, и это видение явилось многим франкам, смущая их души.

И еще увидели франки, как встретились на дороге пляшущие и поющие люди, несущие крест и свечи, с процессией ангелов, спустившихся в ту ночь на землю. И вскричал рэб Мойше: «Во Имя Отца, и Меня, и Святого Духа! Кто вы такие? Покайтесь!» И отвечали ангелы: «Мы — ангелы!» А один сказал: «А я — Иисус». Ему подали крест, и привычно полез назвавшийся Иисусом на крест — распинаться. Но рэб Мойше не растерялся и тоже распялся на своем кресте. И стали они, каждый вися на своем кресте, спорить между собою, и препирались весьма долго и искусно, и проснувшись поняли франки, что было им знамение от Бога и что надлежит им идти в Палестину и там воевать с правоверными.

И еще в ту же ночь был заключен брачный союз между Евангелиной Комниной и Балдуином Иерусалимским.

30. О том, как пали тевтоны

— Из всех воинственных рыцарских орденов более всех досаждали Мелисенте недалекие, но агрессивные и чванливые тевтоны.

Возвели они огромную башню и неприступные стены и весьма гордились ими. И вострили мечи, и громко распевали сложенную ими хвастливую песню, так что слыхать их было и в Каире, и в Дамаске.

Вот эта песня:

По полю кони грохотали,Тевтоны шли в кровавый бой.И молодого сарацинаНесли с пробитой головой.В чалму ударила секира,Бойцы Христовы входят в раж.Халиф, упавший с аргамака,Украсит траурный пейзаж.Слышны рыданья из гарема,Халифа черти тащат в ад.Очистим мы Святую Землю,И папа Римский будет рад.Благая весть по миру мчится,Мы победили мусульман,Зальем святой водой мечети,Развеем по ветру Коран.А если кто из нас погибнет,Его в молитвах поминай.Коль воин пал в бою за веру,Душа уходит прямо в рай.

///Сочинена тевтонами коллегиально под чутким руководством Корвина. Поется на мелодию песни о танкистах из фильма «На войне как на войне».///

И вот настало в Иерусалиме утро, когда спали все мертвым сном, истомленные вчерашними ночными видениями. И королева спала у себя во дворце, ибо свершилось задуманное ею и стала Евангелина Комнина супругой Балдуина Иерусалимского. И пока она спала, доставили ей такую весть от моего отца:

«Сын твой поражен был проказою за грехи свои и, раскаявшись в них перед Богом латинских франков, был исцелен Им. Однако остались у него грехи, о которых он забыл и которые были совершены им перед мусульманами и потому каяться в тех грехах должен он был перед Аллахом. Но не покаялся Балдуин перед Аллахом, ибо забыл он о том, что это надлежит сделать. И потому вновь появились на его теле пятна проказы. И если скажут, что возможно его исцеление от христиан-лекарей или чудотворцев — не верь. Лишь в Дамаске получит он спасение. Покажи это письмо твоему сыну».

Но королева не успела ничего предпринять, ибо весь Иерусалим был пробужден страшным криком:

— Цитадель пала! К оружию, братья!

Это кричали госпитальеры.

Спесивые тевтоны, построившие и удерживавшие иерусалимскую цитадель, были вырезаны во сне коварными англами во главе с нечестивым и буйным Генрихом Плантагенетом.

В который уже раз планы Мелисенты рушились по вине чужой глупости или беспечности. Тевтоны не потрудились даже выставить на башне часового с арбалетом — так гордились они своими стенами.

— Ваше величество, — обратилась к Мелисенте Агнес де Вуазен, которая вовсе не потеряла присутствия духа, — вам необходимо немедленно покинуть город. Здесь оставаться слишком опасно.

Бормоча проклятия и молитвы, королева надела облачение монахини-бенедиктинки, надеясь, что в этом обличии ее не узнают — хотя бы издалека. Спрятав в рукаве нож, она осторожно подошла под стены цитадели. Там кипел бой. Госпитальеры предпринимали отчаянные попытки изгнать наглых захватчиков.

Воззвав к Господу и вложив в Его милосердные руки свою грешную душу, Мелисента выскочила из ворот и со всех ног побежала прочь, всякое мгновение ожидая встретить смерть от стрелы, пущенной со стен цитадели. Однако на этот раз Аллаху было угодно сохранить Мелисенту живой и невредимой, и так добралась она до лагеря гулящего гарема, где остановился на ночлег юный Балдуин. Королева поздравила себя за предусмотрительность: сыну ее, во всяком случае, ничего не угрожало.

Не узнав в смиренной босоногой страннице королеву, «мамочки» Балдуина, перебивая друг друга, принялись рассказывать ей о «своем мальчике»: и как подобрали его, и как кормили-воспитывали, и как он оказался королевским сыном, как был исцелен и, едва лишь обретя мать-королеву, стал именовать их не «матушками», а «тетушками». И о том, какая неблагодарная мерзавка эта королева — обещала щедро наградить за заботы о ее болезном сыне, сама же ни грошика не дала.

Положив про себя одарить «матушек» деньгами, украшениями и иными ценностями — ибо эти шумные, непочтительные, но простые и добрые женщины пришлись Мелисенте весьма по душе — «монахиня» поведала им о падении Иерусалимской цитадели. Сама же она направлялась в Византию просить императора Комнина о помощи, ибо теперь, благодаря браку между сыном Мелисенты Иерусалимской и дочерью Мануила Комнина Иерусалим породнился с Константинополем.

Однако королеву опять ждало жесточайшее разочарование. Мятежный и развратный Мануил зашел в своем конфликте с патриархом Константинопольским слишком далеко, был низложен и удалился в изгнание в город Никею, где и осел со своими женами, наложницами, гистрионами, певцами и иными, чинящими ему на потеху разные непотребства.

Поблагодарив «матушек» за завтрак, Мелисента направилась к поселению шотландцев-наемнков. Увы! Тех уже не было — погибли все до единого.

///Дивно было вопить, потрясая деньгами:

— Солдаты! Есть работа! Мелисента платит щедро и быстро!

И слышать в ответ:

— Уа! Уа! Уа! Нас вчера всех перебили, а сегодня мы младенцы, только народились!

Игровой час равнялся году, о чем мы периодически забывали, поэтому, в частности, имелись персонажи-долгожители. Так, никем не убитый Джауфре дожил лет до двухсот, надо полагать, и все оставался куртуазным и влюбленным.///

— Сестра, — остановил кто-то Мелисенту на дороге.

Она вздрогнула от неожиданности, нащупала в рукаве нож — и вдруг успокоилась. Перед нею стоял, в берете набекрень, одетый менестрелем, человек из тайной папской канцелярии. Он улыбался слегка виноватой улыбкой.