Силач - Альберто Васкес-Фигероа

— Этот человек даже родную мать на костер отправит, лишь бы наполнить золотом свои сундуки, — заметил капитан каракки, списанный на берег под предлогом того, что ему нечем платить. — Одно меня утешает: едва он ступит на землю Севильи, как король немедленно прикажет его повесить.

— Я бы не слишком на это надеялся. Повесить его для короля значило бы признать, что он совершил ошибку, когда принял решение сместить адмирала, а дон Фернандо никогда не совершает ошибок и уж тем более не признается в них публично. Так что, скорее всего, он лишь по-тихому конфискует всё награбленное и отправит его в ссылку. Явился из ниоткуда и вновь вернется в никуда, такой же голый и босый, как пришел.

— Быть может, так оно и случится, вот только к этому времени бедная женщина успеет потерять все свое состояние, если не жизнь.

— Я пока еще верю брату Бернардино.

Это сказал Сиксто Вискайно, который строгал в это время толстую доску, лежащую на скамье. Все в изумлении повернулись к нему.

— Верите этой помойной крысе? — поразился кто-то. — Это же самый омерзительный и ничтожный человечишко, какого только земля рожала!

— Омерзительный, не скрою, — признал тощий баск. — И безусловно ничтожный. Я и сам это знаю, но все же надеюсь, что он достаточно умен, чтобы установить истину, не прибегая к пыткам.

— Истину? Какую еще истину, мастер Сиксто? Единственная непреложная истина заключается в том, что озеро загорелось, и все те люди погибли. Чем, по-вашему, можно это объяснить?

Разумеется, ничем. Просто не существовало такого объяснения, которое могло бы убедить предубежденных монахов в существовании подобного «сверхъестественного явления». Да что там монахи! Даже морякам, много чего повидавшим на своем веку, пересекшим Сумрачный Океан, открывшим неизведанные земли и теперь по праву считающимся самыми знающими людьми своего времени, не могло прийти в голову, что на свете, вопреки всем законам природы, могут существовать подобные явления.

Уже было доказано, что земля круглая; люди даже смогли поверить, что она гораздо больше, чем принято было считать, и свыклись с мыслью, что перед ними простирается огромный континент, населенный мифическими созданиями, каких никто не мог себе даже представить; но при этом большинству по-прежнему крайне трудно было поверить в существование озера, чьи воды способны загореться по мановению руки.

— Так что же это было, если не колдовство?

На этот трудный вопрос даже Сьенфуэгос так и не смог найти ответа; лишь спустя три столетия ученые нашли убедительное объяснение тому факту, что вода в озере внезапно вспыхивает огнем.

Так что убеждать брата Бернардино де Сигуэнсу, как и любого другого служителя церкви той эпохи, в том, что князь тьмы не имеет никакого отношения к этому грязному делу, было совершенно бесполезно.

Что же касается пресловутого процесса над доньей Марианой Монтенегро, то по этому поводу жители новорожденной столицы Эспаньолы разделились на два лагеря: на тех, кто считал ее жертвой грязных интриг, за которыми стоит капитан Леон де Луна, и на тех, кто считал ее ведьмой-чужестранкой, которую следует как можно скорее поджарить на костре, прежде чем она навлечет новые беды на их головы.

Попытки принцессы Анакаоны защитить свою советницу и подругу ничем не могли помочь, поскольку, несмотря на то, что кое-кто из старожилов по-прежнему восхищался прекрасной вдовой грозного вождя Каноабо, для большинства вновь прибывших Золотой Цветок оставалась не более чем разнузданной дикаркой, представительницей низшей, презренной расы.

Многие даже задавались вопросом: как ей удается по-прежнему держать в руках богатейшую провинцию Харагуа, а наиболее непримиримые советники губернатора Бобадильи не уставали ему напоминать, что следует лишить всех привилегий эту «грязную индианку».

Строгие королевские указы, утверждавшие, что местные жители должны пользоваться теми же правами, что и кастильцы, а местным властям следует охранять их жизнь, честь и имущество, становились не более чем бесполезными бумагами, едва берега Кадиса скрывались за горизонтом. И хотя Бобадилья все еще не решался последовать примеру братьев Колумбов и переправлять индейцев ко двору в качестве рабов, он беззастенчиво заявлял, что вовсе не возражает, если на самом острове их будут использовать в качестве слуг — при условии, что это принесет выгоду.

Прошло немногим более девяти лет с тех пор, как впередсмотрящие «Санта-Марии» увидели перед собой этот прекрасный остров, а уже сколько мирных племен были обречены на вымирание и забвение.

Войны, ничем не оправданные набеги, опустошительные эпидемии истребляли тех немногих коренных гаитян, в которых еще сохранилась капля достоинства, и они ушли в горы, а тем временем их более слабые духом собратья предпочли стать преданными псами чужестранцев.

Такими же, как их многострадальные предки, что попадали в лапы карибов, где их ждала незавидная участь: после нескольких месяцев откорма закончить свои дни в качестве главного блюда на людоедском пиршестве. Теперь большинству араваков пришлось довольствоваться участью рабочих на рудниках или же служить похоти чужаков в борделях самого низкого пошиба.

Да что там — даже в публичных домах уже в первое десятилетие беспокойной доминиканской жизни установилось разделение по расовому признаку. В лучшее из этих заведений, которым управляла Леонор Бандерас, никогда не принимали на работу туземок, евреек и мавританок, а дешевые портовые бордели были переполнены последними. Грязным туземкам оставалось обслуживать клиентов прямо на берегу залива, в дальнем конце пляжа.

Случаи вроде бывшего алькальда Мигеля Диаса, гордившегося своим законным браком с индианкой Исабель, с каждым днем становились все большей редкостью, поскольку с приездом на остров первых «дам», жен и сестер почтенных горожан, в основном мелких чиновников и младших офицеров, стала складываться новая мораль, потянувшая за собой из Европы все ложное и косное, зато позабывшая по эту сторону океана всё то, что действительно могло бы оказаться полезным.

Для какой-нибудь стареющей немытой толстухи, воняющей застарелой мочой и отчаянно потеющей в тугих корсетах, рассчитанных на суровый климат Кастильского плоскогорья, было настоящим оскорблением видеть соблазнительных двадцатилетних созданий, свободно расхаживающих обнаженными по пляжам Карибского моря. Они почитали это самым страшным из грехов и, хуже того, вопиющим нарушением всех правил приличия.

Эти «дамы» поставили себе целью изгнать из рая местных обнаженных Ев, для чего вступили в союз с несколькими монахами, стремящимися обрушить карающий меч на всё, что казалось им блудом и развратом, хотя, по правде говоря, именно за этим самым развратом сюда и ехала большая часть новоселов.