Феноменология текста: Игра и репрессия - Андрей Аствацатуров

Таким образом, конфликт Пруфрока условен. Он выдуман самим героем в соответствии с романтической концепцией.

Однако здесь важно другое. Всякий романтик, создавая подобный тип героя, отрицает его внутренние стремления как этически неоправданные и показывает, как инфернальные страсти героя губят тех, с кем он связан, и его самого. И в то же время романтический автор очарован «демонизмом» своего персонажа и видит в его поступках глубочайшую трагедию, несущую печать вселенской катастрофы. Именно так воспринимает свой душевный конфликт Пруфрок. Но Элиот придает этой трагедии черты фарса, делает ее объектом критического анализа. Он обнажает внутренний механизм, глубинные импульсы романтического пафоса. Истинной природой последнего оказывается в стихотворении примитивный эротизм, неудовлетворенное влечение к женщине. Исключительно к ней и обращены все помыслы Пруфрока. Три строфы в «Любовной песне» объединены фразой-лейтмотивом, которая представлена в трех вариантах: «I have known them all already, known them all»[54] («Я уже узнал их всех, узнал их всех»[55]). Они демонстрируют размышления героя не об обществе, как это может показаться, а именно о женщинах, которых он опасается. В третьей строфе становится очевидным, к кому относится местоимение «them» (они):

And I have known the arms already, known them all —Arms that are braceleted and white and bare <…>Arms that lie along the table, or wrap about a shawl.

(И я уже знал эти руки,Руки в браслетах, бледные и обнаженные <…>Руки, которые лежат на столе или теребят шаль[56].)

Свой страстный и возвышенный монолог, начинающийся со слов «I am Lazarus, come from the dead…» (156) «Я Лазарь, я, восстав из гроба…» (157), Пруфрок адресует к выдуманному им самим совокупному образу светской дамы и дважды придумывает ее стандартную реакцию на свое признание:

«That is not what I meant at all.That is not it, at all».

(«Нет, я не это имела в виду.Это вовсе не то»[57].)

Существенным является то обстоятельство, что первоначально стихотворение называлось «Пруфрок среди женщин» («Prufrock Among the Women»), но в окончательном варианте заглавия Элиот весьма тонко завуалировал эротизм героя, связав его с романтической идеей. Особый интерес в данном контексте вызывает одна из исполненных пафоса реплик героя:

«Would it have been worth while,To have bitten off the matter with a smile,To have squeezed the universe into a ballTo roll toward some overwhelming question».

«И стоит ли за чаем с мармеладом,С улыбкою прервав сидящих рядом,В шар мироздание сдавить рукоюИ к роковому подкатить вопросу…»

Как мы видим, бунт героя вырастает до масштабов вселенской катастрофы: он готов решать фундаментальные вопросы бытия. Слова Пруфрока представляют собой парафраз строк из стихотворения поэта-метафизика Эндрю Марвелла (1621–1678) «То His Coy Mistress» («Застенчивой возлюбленной»). Лирический герой этого стихотворения, хорошо знакомого любому английскому читателю, убеждает свою возлюбленную отбросить застенчивость и ответить на его страсть, ибо в реальной жизни им отведено не слишком много времени:

«Let us roll all our strength and allOur sweetness up into one ball»[58].

(Давай соединим всю нашу силу и всюнашу страсть в единый шар[59]).

Читатель, ориентированный Элиотом на реальность стихотворения Марвелла, сразу же замечает, что слово «sweetness» (сладость) заменено в тексте «Пруфрока» на слово «universe» (вселенная). Вновь обманывая читательское ожидание, Элиот снижает возвышенно-романтический пафос, показывая скрытый эротизм Пруфрока. Таким образом, обнаруживаются истинные основания и механизмы романтического миросозерцания, которое осмысляется как фиктивное, навязанное реальности. Самоидентификация героя, понимание им смысла своего переживания оказываются мнимыми. Пруфрок выдумывает собственную индивидуальность, «апеллируя к романтической любовной традиции»[60]. Он не переживает трагедию, а разыгрывает ее, наслаждаясь своей ролью. Даже собственное поражение становится для него поводом для самолюбования и литературной самоидентификации:

No! I am not Prince Hamlet, nor was meant to be;I am attendant lord, one that will doTo swell a progress, start a scene or two…

(Нет, я не Гамлет, этому не быть!Я лишь один из свиты, нужный для завязки…)

Сущность Пруфрока — пустота, неспособная на самоосмысление[61], внутренний хаос, который возникает в начале стихотворения в бессмысленных нагромождениях реалий ночного города и в образе городского тумана.

Однако Пруфрок — не только герой стихотворения. Он — романтический художник, создающий «любовную песню». Элиот, как мы помним, раскрывает нам практику сочинения романтических произведений. В ее основе лежит отрицание действительности, ибо романтический художник лишен целостного видения мира, понимания его смысла. В сознании Пруфрока все распадается на отдельные, неконцептуализируемые, не связанные друг с другом фрагменты: мир вокруг него и даже окружающие его люди. Соответственно в поисках внутренней опоры романтик обращается к своему «я», и в этой ситуации творческий процесс может быть его хаотичным и импульсивным самовыражением этого «я». Но внутренний хаос Пруфрока не находит, да и не может вообще найти для себя адекватной формы. Пруфрок внезапно восклицает: «It is impossible to say just what I mean!» (17) (Невозможно высказать то, что я имею в виду![62]). Его произведение так и останется ненаписанным.

В ранних текстах Т. С. Элиота критическая стратегия еще только складывается. Она принципиально усиливается уже в текстах его второго поэтического сборника («Стихотворения»), к которому принадлежит «Суини среди соловьев».

Thomas Stearns Eliot

Sweeney Among the Nightingales

Apeneck Sweeney spreads his kneesLetting his arms hang down to laugh,The zebra stripes along his jawSwelling to maculate giraffe.

The circles of the stormy moonSlide westward toward the River Plate,Death and the Raven drift aboveAnd Sweeney guards the horned gate.

Gloomy Orion and DogAre veiled; and hushed the shrunken seas;The person in the Spanish capeTries to sit on Sweeney's knees

Slips and pulls the table clothOverturns a coffee-cup,Reorganized upon the floorShe yawns and draws a stocking up;

The silent man in mocha brownSprawls at the window-sill and gapes;The waiter brings in orangesBananas, figs and hothouse grapes;

The silent vertebrate in brownContracts and concentrates, withdraws;Rachel née RabinovitchTears at the grapes with murderous paws;

She and the lady in the capeAre suspect, thought to be in league;Therefore the man with heavy eyesDeclines the gambit, shows fatigue,

Leaves the room and reappearsOutside the window, leaning in,Branches of wistariaCircumscribe the golden grin;

The host with someone indistinctConverses at the door apart,The nightingales are singing nearThe Convent of the Sacred Heart,

And sang within the bloody woodWhen Agamemnon cried aloud,And let their liquid siftings fallTo stain the stiff dishonoured shroud.

Элиот T. C.

Суини среди соловьев

Суини с обезьяньей шеейОт смеха скорчился внезапно.На скулах зебра задрожала,Рассыпавшись в жирафьи пятна.

И кольца штормовой луныК Ла-Плате двинулись. Над нимиКружатся Ворон, Смерть. Не спитСтраж роговых ворот — Суини.

Тут Пес и мрачный ОрионЗашли в туман. Застыло море.И женщина в испанской шалиК Суини движется в истоме.

Споткнулась. Тащит за собойВсю скатерть. Кофе проливает.И, развалившись на полу,Чулки, зевая, поправляет.

Мужчина в паре цвета моккоСидит тоскливо у окна,Слуга приносит апельсины,Бананы, фиги, виноград.

Двуногий в клетчатом костюме,Задумавшись, уйти спешит.Рашель née Rabinovitch, словноУбийца, грозди потрошит.

Она и та в испанской шалиУже составили комплот.Мужчина с сонными глазамиГамбит их отклонил. Встает.

Выходит. Снова появилсяСнаружи, подошел к окну.Ветви глицинии обводятЗуб золотую кривизну.

С кем-то невидимым хозяинБолтает, стоя у двери.Поют у стен монастыряСвятого Сердца соловьи.

Как и тогда в кровавой чаще,Где Агамемнон взвыл от боли.Течет помет с ветвей деревьевНа саван в оскверненной крови[63].

Внешний план стихотворения представляет собой банальную сцену в дешевом кафе. Сюда пришел Суини, персонаж, фигурирующий в нескольких произведениях Т. С. Элиота («Суини эректус», «Воскресная заутреня мистера Элиота», «Бесплодная Земля», «Суини-агонист»). Суини всегда персонифицирует примитивную, чувственную стихию в человеке, что подчеркивается в данном тексте его сравнением с обезьяной, зеброй и жирафом: