Елизавета. Золотой век Англии - Гай Джон

На руку Ридольфи играло и то обстоятельство, что Мария находилась совсем рядом. Дочь Якова V Шотландского и его второй жены Марии де Гиз, правнучка матери Генриха VIII Елизаветы Йоркской, Елизавете она приходилась двоюродной племянницей. Мария Стюарт славилась своей харизмой и способностью уверить собеседника в том, что он единственный человек, который имеет для нее значение. При этом она являлась законной претенденткой на престол, в то время как брак Генриха VIII с матерью Елизаветы Анной Болейн признавался далеко не всеми[79]. Вернувшись в августе 1561 года из Парижа в Эдинбург восемнадцатилетней вдовой (от болезни скончался ее муж – юный король Франции Франциск II), Мария сразу же встала во главе Шотландии. Однако власть ее рухнула в 1567 году, когда в результате заговора представителей шотландской знати был убит ее второй муж – Генрих, лорд Дарнли. В отчаянии Мария бросилась искать защиты у Джеймса Хепберна, графа Ботвелла. Тот согласился поддержать королеву лишь в качестве супруга, но и этот брак ничего хорошего не принес. Марию заточили в темницу и под угрозой страшной смерти заставили отречься от престола. Переправившись через пролив Солуэй-Ферт, она бежала в Англию[80].

С тех пор Мария Стюарт была королевой-изгнанницей, неугодной гостьей, кукушкой в гнезде Елизаветы. Она содержалась на средства английской королевы под строжайшим надзором. Ее резиденции в Чатсуорте, графство Дербишир, и в Шеффилде, графство Йоркшир, располагались одинаково далеко от Лондона и от побережья. Надзор за ней был поручен графу Шрусбери, одному из немногих дворян, которым Елизавета безраздельно доверяла. В непосредственной близости всегда находилась вооруженная охрана, особенно во время конных прогулок Марии с ее свитой. Тем не менее Норфолку и Ридольфи удалось найти способ тайно передавать ей послания[81].

Среди европейских монархов не было более рьяного и неутомимого защитника своего политического наследия и католической веры, чем Филипп II Испанский, однако, обнадежив Ридольфи благосклонным вниманием, он уклонился от серьезной поддержки заговора. В свое время, будучи женат на Марии Тюдор, испанский монарх провел почти полтора года в Уайтхолльском дворце и Хэмптон-корте. Во время посещения Тауэра он лично инспектировал запасы артиллерии и оружия, а начиная с 1557 года регулярно получал отчеты о финансовом и военном состоянии королевства. Он слишком хорошо понимал, насколько мощная армия потребовалась бы для того, чтобы осуществить задуманный Ридольфи план[82].

Жарким летом 1571 года Уолсингем, занимавший тактически выгодный наблюдательный пункт в Париже, помог Бёрли полностью раскрыть заговор Ридольфи. Узнав, что внутри страны действовала целая сеть заговорщиков, среди которых крупнейшие дворяне-католики, Елизавета использовала это обстоятельство как предлог для возрождения печально известных драконовских законов ее отца, касавшихся наказания изменников. Отныне смертью снова карались даже те, кто хотя бы «помыслил» о свержении королевы, не говоря уже об участии в заговоре. Бёрли сделал все, для того чтобы первый пэр королевства, герцог Норфолк, предстал перед судом как глава мятежников. Он был признан виновным в государственной измене и приговорен к высшей мере наказания[83].

Заговор Ридольфи заставил государственных мужей озаботиться вопросами королевской безопасности, и в мае 1572 года им было посвящено специальное заседание парламента. Приговаривая Норфолка к казни, Елизавета колебалась – слишком высок был статус мятежного дворянина, однако Бёрли и Уолсингем требовали еще и казни Марии Стюарт. Первостепенной целью Бёрли было продвижение в парламенте законопроекта о лишении Марии гражданских прав как изменницы, что позволило бы казнить ее без судебного разбирательства с доказательствами ее вины. Для достижения этой цели он тайно организовал травлю Марии Стюарт в прессе, представляя шотландскую королеву кровожадной католической ведьмой. Бёрли придерживался радикального принципа: «Хорошая Мария – мертвая Мария». Ошибкой же Елизаветы, как сам Бёрли сказал в частной беседе Уолсингему, было ее упорное желание держать кузину в неопределенности[84].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но действительно, могла ли Мария, миропомазанная королева из другой страны (Шотландия была тогда еще независимым государством), быть осужденной за государственную измену в Англии? Елизавета так не считала. Цареубийство казалось ей невозможной гнусностью. Для успокоения протестантов в палате общин она, идя на поводу у Бёрли, согласилась казнить Норфолка. Но этого было мало. Бёрли собственной рукой пишет Уолсингему письмо. В нем говорится о некой «верховной персоне» государства (конечно, имелась в виду Елизавета), которой не удалось умертвить эту змею Марию, тем самым опозорив своих советников. Ближе к концу письма он припомнил королеве все ее просчеты и ошибки в отношениях с Марией Стюарт, которые им, впрочем, «надлежит стерпеть, дабы не опорочить чести той, кто превыше нас»[85].

Елизавета двойственно относилась к своей кузине Марии, которую называла сестрой и встречи с которой так ждала в 1562 году[86]. Когда речь шла о кровных монарших связях, религия и политика отходили для нее на второй план. Еще в 1561 году она сообщила первому советнику шотландской королевы Уильяму Мейтланду, что в случае ее смерти именно Мария будет обладать неоспоримым правом на трон: «Я с моей стороны не вижу лучшего наследника, да и вряд ли, честно скажу вам, что-то сможет помешать ей»[87]. Кровное родство значило для Елизаветы больше различий в формах богослужения.

Бёрли очень опасался, что многие «умеренные» протестанты, не говоря уже о воинствующих католиках (представлявших, по его мнению, наибольшую угрозу), увидят в возможном наследовании Марии залог династического преемства, к тому же шотландская королева, в отличие от своей кузины, к тому времени уже произвела на свет сына – принца Якова. С момента их свадьбы с лордом Дарнли в 1565 году и ее беременности Бёрли преследовал этот навязчивый страх. Не раз он просыпался посреди ночи и отмечал в своих записках тревогу по поводу того, что подданные Елизаветы видят в Марии преемницу, даже несмотря на ее католическую веру. А значит, «народ Англии будет всячески поддерживать дальнейшее продвижение королевы шотландской». В своих головах «они отвратятся от положенных им обязательств» перед Елизаветой, даруя Марии возможность совершить государственный переворот и восстановить католицизм[88].

Бёрли и Уолсингем были идейными протестантами, одержимыми эсхатологической, почти мессианской идеей особой роли протестантской Англии в истории. Опасаясь многоглавой гидры заговоров, взращенной Филиппом II, папой, ссыльными католиками и иезуитами, они твердо решили сделать все для того, чтобы престол перешел к протестанту, и если для этого требовалось принять соответствующие парламентские законы, значит, так тому и быть.

Для советников королевы вера была важнее прав на престолонаследие, а Елизавета расставляла приоритеты иначе. В пору, когда казалось, что жизнь королевы – а значит, и судьба Англии как протестантского государства – висит на волоске (именно такие ощущения одолевали в 1584 году и шерифа Спенсера), вопрос о наследнике и правда был важен. Однако Бёрли и Уолсингем помнили темные времена правления Марии Тюдор, когда первому пришлось под страхом смерти принять «папское идолопоклонничество», а второму – бежать из страны. Тогда признала католичество и Елизавета, не собиравшаяся умирать мученической смертью, но если Бёрли и Уолсингем делали все возможное, чтобы католик больше никогда не вернулся на английский трон, Елизавета твердо верила, что кровные узы важнее религиозных[89].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})