Изнанка - Лилия Волкова

то ли партийная шишка, то ли вор в законе. В их институте любили трепать языком. – А мне соорудишь что-нибудь? Только не зеленое. – Переверзева сморщила нос и зыркнула в сторону Хлюдовой. Та стояла за столиком в окружении пятерых парней и с аппетитом уминала кремовое пирожное. Оно, по всей видимости, было жертвоприношением одного из новоявленных поклонников языческой богине любви и изобильного приплода.

– А тебе зачем, Переверзева? – Андрей хмыкнул. – Западные шмотки надоели? Они ж хоть и дорогие, но голимый ширпотреб. В Италии или какой-нибудь Бельгии в джинсе и коже каждая первая ходит. Там на тебя никто бы и не глянул.

– Ой, да ладно! Не выпендривайся. Так сошьешь? Розовое что-нибудь. Или сиреневое. Я заплачу, кстати. Сможешь себе джинсы́ прикупить, а то ведь на тебе точно не ширпотреб, а индпошив. Из урюпинского ателье. – Две Танькины подружки, ее вечная свита, засмеялись мышиным смехом.

Катя напряглась и уже открыла рот – сказать Таньке что-нибудь остроумное и злое, отбрить ее так, чтоб неповадно было. Но Андрей успел первым.

– Не, Переверзева, для тебя я шить не буду. Во-первых, ты дура. Во-вторых, для тебя мне неинтересно.

– Это почему же? – Танька, не ожидающая отказа, даже не успела обидеться, а только удивилась. – А для Хлюдовой, этой жирной коровы, значит, интересно?

– Стандартная ты, Переверзева, – Андрей зевнул, – скучная. Обычная. А для Хлюдовой интересно, да. Несмотря на. Пойдем отсюда? – Он лениво встал и посмотрел на сидящую Катю. А потом кинул взгляд на Таньку, тоже свысока.

– Да, пойдем, – вслух согласилась Катя, а про себя подумала: «Как это у него получилось – на Переверзеву сверху вниз? Она ж на полголовы выше!»

Весь следующий месяц Андрей был нарасхват. Кандидаток на обладание шмотки «от Барганова» он выбирал придирчиво, даже привередливо. Предпочтение отдавал платежеспособным, исключая из них стандартных красоток с модельной фигурой. Несколько десятков низеньких, кривоногих, толстопопых, ненормально широкоплечих, катастрофически грудастых и удручающе плоских были облагодетельствованы нарядами всех оттенков поблекшей радуги: Андрей предпочитал цвета неяркие, но чистые, небесные, без примеси земли. Цены не заламывал, но заказчицы были щедры: увидев себя в зеркале, сначала разевали рты, а потом и кошельки.

Работал Андрей быстро. Пара часов на оптовом складе, где он с проворством иглы сновал меж огромных полок и широких прилавков, заваленных рулонами тканей, связками кружев, змеящимися молниями. Еще три-четыре часа за машинкой, иногда дома у заказчицы, чаще – у благодарной Ленки, личная жизнь которой благодаря зеленому платью расцвела в ноябре пышным весенним цветом. Туда Барганов разрешил прийти Кате – всего один раз, причем днем, когда из Хлюдовых, кроме Ленки, дома никого не было. Он вообще не любил зрителей, что Кате казалось странным: Андрей уходил в процесс как в заколдованный замок, куда не было хода посторонним. Цвет он воспринимал кончиками пальцев, фактуру материала определял по запаху, вертлявую шпульку и упрямый челнок чувствовал сердцем. Он не делал выкроек, не рисовал эскизов, не устраивал примерок. Его руки и воображение были связаны напрямую, и связь эта не требовала ни переходников, ни посредников.

Однажды Катя робко упрекнула Андрея:

– Ты шьешь всем подряд, а мне? На курсе уже удивляются. Я, видимо, недостаточно уродлива? Но, может, ты все-таки найдешь время для своей девушки? Несмотря на.

Андрей посмотрел на нее каким-то странным и оценивающим взглядом, и она вдруг смутилась, глуповато засмеялась, пытаясь перевести все в шутку. А он сказал просто и серьезно, даже мрачно:

– Хорошо.

На следующий день Барганова на лекциях не было, и вечером они не виделись. А еще через сутки он принес ей прямо в институт нечто невиданное: труба, то ли сшитая, то ли сплетенная из голубых, лазурных, сапфировых лоскутов и лент. То ли юбка, то ли шарф. Вернее, все сразу. Кажется, лет через десять именно это назовут «платьем-трансформером». Оно растягивалось в длину и ширину. Приобретало любую форму по Катиному желанию. Такого не было ни у кого. Девчонки на курсе от зависти позеленели, как хлюдовское платье, и целыми делегациями ходили упрашивать Андрея: «И мне, и нам, хотим-хотим-хотим! Любые деньги, будем ждать, сколько скажешь! Только сшей!» Барганов не говорил ни да, ни нет. Исправно строчил на случайных машинках, выдавая на-гора разноцветные туники, платья, кофты-размахайки, но «трансформер» так и остался единственным.

Только одно роднило принадлежащий Кате «эксклюзив» со всеми остальными нарядами «от Барганова» – изнанка. Неопрятная, махристая, какая-то вахлацкая – в отличие от изысканной лицевой стороны. Андрею было скучно заниматься необязательной работой. «Все равно никто не видит», – говорил он равнодушно и жестом опытного акушера обрезал пуповину, которая связывала новорожденный шедевр со швейной машинкой. К счастью, поклонниц Барганова изнанка не смущала и на размерах вознаграждения не сказывалась.

Заработанные деньги новоявленный кутюрье потратил на «джинсу» и «кожу», пижонскую, с лейблами, говорящими о себе негромко, но гордо. Переверзева, так и не получившая вожделенного наряда, могла бы торжествовать: «индпошив из урюпинского ателье» – штаны Андрея, из которых он не вылезал с сентября, сменили амплуа и поселились на полу в котельной.

Как ни странно, Барганов не попытался снять другое жилье, покомфортнее, попрезентабельнее, потеплее. А Катя мерзла. Затянувшаяся московская осень, глиняно-осклизлая днем и задубело-хрусткая ночью, впитывалась в бетонные стены, вползала в плохо подогнанную дверь, выступала холодным потом на мутных окнах. После душа Катя, трясясь мелкой дрожью, растиралась жестким полотенцем, влезала босыми ногами в сапоги и, волоча голенища по стылому полу, шла к дивану. Залезала под одеяло, прижималась к Андрею – гладкому, горячему. Один раз ей почудилось, что он вздрогнул и отодвинулся, но последующие энергичные телодвижения ее и согрели, и заставили забыть мгновенный, но острый страх возможной потери.

И она все-таки заболела. Грипп, всесезонный абориген перенаселенного города, свалил ее одним мощным ударом. Температура под сорок, выламывающая боль в суставах, чувствительность принцессы на горошине. Складка на простыне, шов любимой пижамы, холодный нос градусника – измученная наждаком болезни кожа на все реагировала нудной протяжной болью. В горячечных видениях Кате являлся Андрей в итальянском кожаном пальто, Переверзева в зеленом платье и голая Ленка в душе котельной – огромная, хохочущая, повторявшая глубоким баритоном: «Это чума, чума, чума!»

Мама Катиной болезни как будто даже обрадовалась. Договорилась с начальником, засела дома, компьютер включала, только пока Катя спала. На усталость и плохое самочувствие не жаловалась, с энтузиазмом закупала микстуры, растворяла порошки, размешивала морсы, протирала супы. Сама же Катя ощущала болезнь как катастрофу. Началась сессия. Приближался Новый год. И в котельной у Андрея не было телефона.

На пятый день гриппозного полузабытья позвонила Переверзева, по явному недоразумению бывшая старостой группы.