Структура момента - Рустам Ибрагимбеков

- Что нового слышно?

- Все ждет, - вздохнула Таня, пытаясь печальной усмешкой как-то отделить себя от осуждаемого всеми поведения сестры.

Толик с аппетитом поглощал бутерброды.

- Ну, как она? - спросил я его. Имелась в виду жизнь. Надо же было и Толика вовлечь в беседу, чтобы сделать приятное Тане. Очень уж она стеснялась своего сожителя.

- Скоро еду. - Бедняге не сразу удалось проглотить содержимое туго набитого рта, и он долго прокашливался, прочищая горло.

- Письмо пришло...

- Откуда?

- Из Таганрога.

- Но ты же не пьешь сейчас.

- Они лучше знают. - Толик покосился на Таню и обреченно полез в карман за письмом. - Надо ехать.

- Глупость какая-то. - Таня сунула Толику очередной бутерброд; Маша рисовала здесь же за столом, слушая разговоры взрослых. - Какие-то посторонние люди руководят твоей жизнью.

- Они не посторонние, - с унылым резоном возразил Толик, принимая бутерброд. - Они мой цикл знают. Раз пишут "пора", значит, скоро запью.

Письмо было от сотрудников Таганрогской психиатрической лечебницы и начиналось словами: "Дорогой Толик, что же ты не едешь? Мы тебя ждем. Пора..." Почему-то от своего алкоголизма он лечился только в Таганроге, хотя родился и всю жизнь прожил в Москве.

- Видишь? Надо ехать...

- Неужели у тебя ни капли воли нет?! - сердилась Таня. - Ты же обещал.

Толик виновато шевелил рыжими усами и ел. Обжорство было его спасением; даже многолетний алкоголизм не подорвал могучего Толиного здоровья. В перерывах между запоями и догадаться нельзя было, что он так тяжело болен: ни красноты в глазах, ни дрожания рук, ни расширенных сосудов, вполне цветущий вид был у Толика, считавшего себя художником и поэтому нигде не работавшего.

Но от участкового Толик прятался по другой причине. Таня охотно eго содержала (в общем-то и не любя особенно, так просто жили вместе, сошлись по случаю, как говорится), но мужем у нее числился совсем другой человек. Именно числился, потому что никакого отношения к ней не имел, и зачастил в дом лишь последнее время, из-за того же участкового. В отличие от Толика, он жаждал, чтобы его застали здесь и зафиксировали этот факт в каком-нибудь официальном протоколе.

Звали его Яшей. По всеобщему мнению, он был гениальным кинорежиссером; короткометражка, которую он снял на одной из провинциальных студий, действительно получила несколько международных премий, но почему-то восстановила против него руководство студии.

Яша приехал в Москву, был обласкан крупнейшими кинематографистами страны и начал переговоры о постановке полнометражного фильма в столице. Дело это, видимо, было сложное, затяжное; деньги, полученные за короткометражку, уже давно съедены, а главное - возникла необходимость в московской прописке: по всеобщему уверению, прописка могла значительно упростить ситуацию. И тут, конечно, вспомнили о Тане и Оле. Кто же, как не они, должны помочь начинающему гению?

Поскольку Оля ждала своего Чиндяйкина, а Тане вроде терять было нечего за Толика она замуж не собиралась, а отец Маши исчез через год после ее рождения - то выбор пал именно на Таню. И она безропотно пошла в загс, чтобы малознакомый ей Яша имел возможность снимать в Москве свои гениальные фильмы. С тех пор он появлялся редко, голодный и смущающийся, с большим желтым портфелем, в котором среди предметов первой необходимости - бритвы, зубной щетки, запасного белья и нескольких сценариев - лежали две круглые жестяные коробки с его фильмом.

Яшу кормили, давали возможность помыться, и он опять исчезал, чтобы продолжать свою борьбу за полнометражный фильм.

Толик Яшу не любил. Как-то Яша робко заметил, что сочетание бисквитного пирожного с соленым огурцом может привести к несварению желудка, и, к несчастью, ночью железный Толик впервые в жизни почувствовал себя неважно. Утром, будучи натурой художественной и склонной к суеверию и мистике, Толик заявил, что у Яши дурной глаз и в дом его пускать опасно. Всерьез этого никто не принял, но угрюмая настороженность Толика еще более сократила число Яшиных визитов. И так бы все и шло, если бы кто-то из соседей не разнюхал про Танин брак и не сообщил куда следует. С тех пор зачастил участковый, требуя Яшу и возражая против Толика. Выражаясь официально, он утверждал, что брак с Яшей носит фиктивный характер, и настаивал на лишении его прописки. Этим и объяснялась нервная обстановка в доме. Любой стук в дверь мог означать очередную облаву.

Теперь Яша стал появляться чаще, обязательно заходил с какими-нибудь просьбами к соседям, громко стучал молотком на лестничной площадке, чтобы обратить на себя внимание, участвовал в работах по озеленению и благоустройству двора, но бдительность участкового усыпить было трудно - он требовал, чтобы Яша, как и положено, ночевал в доме, если Таня действительно его жена. Осуществить желание участкового было трудно не только потому, что это не нравилось Толику, - в квартире было мало места, во второй комнате спали Оля и Маша. А Оля ждала Чиндяйкина, и другой мужчина в ее комнате был немыслим. Hе потому, что Оля была ханжой, - пусть бы лежал себе на раскладушке, - ей не хотелось огорчать Чиндяйкина. Очень ревнивого, по ее словам. За шесть месяцев совместной жизни в Новосибирске, где она работала суфлером в драмтеатре, а он актером, Чиндяйкин успел убедить Олю во многом: и в своей любви, и в необходимости вернуться в Москву и ждать там его приезда, и в своей ревности, и в своем достойном столичной сцены таланте, и во многом другом. Она терпеливо ждала приезда этого Чиндяйкина уже два года, продолжая любить и надеяться. Шестьдесят пять рублей, лежавшие в вазе на буфете, остались от тех ста пятидесяти, которые Оля собрала к первой назначенной Чиндяйкиным дате приезда. Эта дата несколько раз менялась, а с некоторых пор Чиндяйкин вообще не подавал никаких признаков жизни, предварительно, перед самым исчезновением, попросив выслать ему деньги на билет.

- Почему не ешь? - спросила Таня, пододвигая тарелку c бутербродом.

Я, поблагодарив, отказался. И посмотрел на часы.

- Сколько? - поинтересовался Толик.

- Без двадцати одиннадцать.

- Что-то Оля задерживается, - продолжая рисовать, заметила Маша.

- Пошла бы спать, - неуверенно предложила Таня.

- Я Олю жду.

- Напрасно. Она сегодня поздно придет.

Я удивился - обычно Оля прибегала домой сразу же после репетиции.

- Отмечают сотый спектакль "Двух веронцев", - пояснила Таня. - У тебя дело к ней?

Я кивнул и наконец решился.

- К вам обоим. Но раз Оли нет, может ты... как-нибудь... - Я замялся; наедине без Толика и Маши все было бы гораздо проще, но они с откровенным интересом ждали продолжения. - Мне домой надо слетать. Необходимо позарез... И как назло пустой. Подумал: может, у вас есть? Собираете, может, на что-нибудь... и пока вам не нужны. А через месяц я вернул бы.

- Мне тоже в Таганрог надо, - обиженно сказал Толик.

Таня бросила на него гневный взгляд.

- Никуда ты не поедешь.

Толик опять полез в карман за письмом.

- Да ты прочти, что пишут.

- Ладно, потом поговорим, - оборвала она его, - вся ночь впереди.

- Нет у них денег, - сообщила Маша, - не собирают они... Сколько ни говорю - как об стенку горох!

Таня густо покраснела; как и Оля, она не умела отказывать. Многие сложности в жизни сестер объяснялись именно тем, что им трудно было сказать "нет".

Я поспешил на помощь:

- Я так, на всякий случай. Нет так нет. Обойдусь...

Краснота на лице Тани сменилась голубоватой бледностью.

- Что же делать? - Она беспомощно оглянулась по сторонам как бы в поисках денег. - Как же быть? У меня только тридцать рублей.

- А жрать на что будем? - довольно спокойно поинтересовался Толик.

- Достанем где-нибудь...

- Нет-нет, - я встал, - я не возьму. Речи быть не может.

На Таниных щеках опять проступил красный цвет, но уже пятнами...

- Тебе же лететь... А мы достанем... И у Оли рублей двадцать есть. Как-нибудь дотянем...

- Спасибо, Танюша. - Я ласково притронулся к ее руке у локтевого сгиба. Очень благодарен, но...

Она не стала больше уговаривать.

- Ты извини, пожалуйста. Как ужасно получилось!

- Все нормально, - успокоил я ее, - это ты извини.

Маша, отложив карандаш, вдруг встала, подошла к буфету и вытащила из вазы несколько десятирублевок - те самые чиндяйкинские.

- А это что за деньги? - спросила она, вскинув руку над головой.

- Маша! - вскрикнула Таня. - Не смей!

Помрачневший было Толик оживился.

- Маша, эти деньги трогать нельзя! - сказал он, дурашливо скорчив строгую гримасу. - Они не для тебя отложены.

Таня, застыв, прижав ладони к щекам, ждала развязки ситуации. Маша продолжала протягивать им деньги.

- Этот ваш Чиндяйкин все равно не приедет, - сказала она торжествующе. Он обманул тетю Олю. Я знаю.

- Маша, замолчи, - шепотом попросила Таня.

- И тетя Оля знает. Два года уже прошло...

- Маша, положи деньги на место, - по возможности строго сказал я, - дети не должны вмешиваться в разговор старших.