Пессимизм, как философская доктрина - С. Каменский

будет немедленно занято другим существом (в чем и можно усмотреть смысл „переживания воли“), и количество жизни, а след. и страданий, — в мире останется неизменным. Между тем пессимизм, как философская система, занимается вопросом о преобладании страданий именно во всей вселенной, и для него безразлично, будет ли страдать Иван или заменивший последнего Петр. Пессимизм прикладывает эвдемонистическую точку зрения к целому мирового процесса, причем отдельные случаи и единичные жизни имеют значение только как части великого целого, но сами по себе интереса не представляют. Конечно, отдельная личность в свою очередь может приложить эвдемонологическую точку зрения к себе лично, и затем покончить с собою, или к любимому существу — и покончить с ним; но пессимизм ей ни в том, в ни другом случае ни малейшей поддержки не окажет. Пессимизм утверждает, что каждое живое существо непременно несчастно, но вовсе не обязывает человека „быть счастливым или не быть“. Подобная точка зрения скорее может быть приписана эпикуреизму; пессимизм же прямо исключает ее. Устраняя вопрос о счастии личностей, считая его заранее решенным, пессимизм тем самым устраняет и применение эвдемонологической точки зрения к отдельным жизням. Убежденный в том, что страдать ему во всяком случае суждено, независимо от формы проявления страданий, человек должен перестать считать погоню за наживою определяющим стимулом жизни и подчинить последнюю другому принципу, — религиозному, нравственному или какому либо иному. Именно на эту замену руководящего принципа жизни, с дальнейшим развитием человечества и распространением пессимизма, адепты последнего и рассчитывают в видах спасения мира от зла существования. Самоубийство, с его эгоистическою подкладкою, великого дела сделать не может. Только сильное альтруистическое чувство — любовь, симпатия, сострадание — может лечь в основу общего и дружного стремления к прекращению жизни. Мир может быть спасен только любовью...

IX.

Апатия также мало обязательна для убежденного пессимиста, как и самоубийство. Пессимизм — учение воинствующее. Ставя целью своею благо не личностей, а всего человечества, он не может не стремиться к распространению. „Мы признаём в природе и в истории — пишет Гартман — грандиозное и чудное развитие, и верим в конечное торжество разума над слепым, неразумным „хотением“; поэтому мы признаём и реальный исход, который будет состоять в избавлении от страданий существования, и с нашей стороны должны содействовать ускорению и успеху этого великого процесса“. Эту веру в конечное торжество разума Гартман вполне разделяет с Шопенгауэром, и оба они с одинаково пламенным красноречием вербуют адептов для борьбы за спасение мира. Однако-ж планы спасения, предлагаемые тем и другим философом, не одинаковы. Гартман полагает, что развитое человечество, эмансипированное от господства слепого и бессознательного „хотения“, от „неразумного желания жить“, сумеет уничтожить жизнь, волю и всю вселенную посредством того или другого приема, изобретение которого будет делом техники будущего. Шопенгауэр полагает, напротив, что ни в каком техническом приеме нужды не будет: мировая Воля с развитием жизни все более концентрируется в развитом человечестве, так что, раз последнее перестанет „хотеть быть“ — погибнет и Воля, а вместе с тем рассыплется в бездне вся вселенная, которая только Волею держится вместе, как нечто существующее в пространстве и времени. При этом людям не будет даже нужды истреблять самих себя; достаточно погасить тот „факел священного огня, который единый делает человека бессмертным“, но зато увековечивает и страдание: — достаточно отказаться от любви, брака и нарождения детей. Конечно, это не так-то легко, потому что прекрасный пол будет всеми силами противиться такому плану спасения, но ведь тот и „не человек в человеках, кем жена владеет“. В этом отношении убежденный пессимист не имеет права дожидаться принятия его учения всеми, а обязан вести пропаганду примером, отражая соединенные нападки и соблазны женщин. Он ни в каком случае не должен допускать соблазнить себя к произведению потомства, потому что рождение ребенка, заведомо осужденного на страдание, есть тяжкое преступление; он должен, напротив, добиваться того, чтобы на рождение человека смотрели с таким же инстинктивным ужасом, с каким теперь смотрят на его смерть, — чтобы слова „отец“ и „мать“ стали такими же позорными11, как теперь слово „убийца“, — чтобы „родители“ стыдились своего проступка, а „дети“ удивлялись легкомыслию родителей. Он обязан пояснять, что аскет делает более добра, чем всякий филантроп, потому что последний только облегчает страдания, тогда как первый спасает целые поколения от перенесения мучений жизни...

Величайшим препятствием к распространению подобного практического пессимизма, конечно, будет сопротивление женщин, которые в этом случае являются страстными защитницами интересов вида12. Не внося на всемирный меновой рынок ничего, кроме своей способности быть любовницею, женою и матерью, они на этой способности и вынуждены основывать коммерцию своей жизни, прибегая ко всевозможным уловкам с целью продать товар свой как можно дороже и получить „все“ взамен того „ничего“, которое продают. Это „ничто“ они поэтому всячески украшают, обставляют соблазнительными аксессуарами и стараются окружить нимбом, за которым нельзя было бы разобрать действительного характера предмета. Так, развитая часть человечества, без сомнения, давно отказалась бы от грубого акта физической любви, если бы женщинам не пришла в голову по истине гениальная мысль — одухотворить половое влечение и тем придать новую прелесть продаваемому ими товару. Но, юноша, не вдавайся в обман! — эта поэтическая красавица в воздушном платье, с томными вздохами смотрящая на луну и декламирующая при этом стихи, не имеет иной цели, как наложить брачное ярмо и сделать тебя отцом; „прекрасный пол с гораздо большим основанием следовало бы называть полом не эстетическим, потому что женщины не обладают даром понимания ни музыки, ни поэзии, ни пластических искусств и, когда они аффектируют подобное понимание, это простое обезьянство в видах нравиться (Aefferei im Behufe ihrer Gefallsucht)“; быть может, твоя красавица сама не сознаёт желания сделать тебя отцом, но она бессознательно выдрессирована к тому матерью, сестрами, приятельницами, потому что в этом деле все женщины в союзе между собою и с „гением вида“, к вящей погибели нашей... Пессимист должен строго смотреть на женщин, разоблачать их проделки и разъяснять, что „древние и восточные народы гораздо лучше нас понимали пристойное женщинам положение, тогда как наша старо-французская галантность и смешное почитание женщин (abgeschmackte Weiberveneration), — это высшее выражение германо-католической глупости, — послужили только к тому, чтобы сделать женщин настолько задорными, дерзкими и беззастенчивыми, что подчас невольно вспоминаешь священных обезьян в Бенаресе, которые, будучи убеждены в своей святости и неприкосновенности, считали все для себя